Свет невечерний. Темные старушки. Проповедь архимандрита Саввы (Мажуко)

В последние годы среди верующих людей стало обычным делом бранить темных старушек: мол, они нам мешают, они такие неразвитые, не очень знакомы с текстами модных теологов, богословов, не знают концепций современных религиозных публицистов. Только молись, кланяйся – вот что они говорят, чему учат. Вообще нужно держаться в стороне, подальше от этих темных старушек.

Меня всегда тревожила эта тенденция. Потому что моя церковная юность прошла как раз среди темных старушек, от которых я видел много добра и которые были моими учителями, несмотря на то, что среди этих бабушек попадались люди, не умевшие читать и писать. Да, бывали и такие. Тем не менее для меня это были люди глубокой духовной жизни и святости. Не все, но многие.

Поэтому фраза «темные старушки» для меня звучит не угрожающе, не порицательно, а скорее ласково, потому что отсылает меня к моему личному духовному опыту воцерковления.

Мне было очень приятно увидеть, что у одной из моих любимых поэтесс – Ольги Берггольц есть стихи, в которых она поминает мою любимую святую блаженную Ксению и замечательных темных старушек. Это краткое четверостишие:

По вершинам, вечно обнаженным,

Проходила жизнь моя, звеня.

И молились Ксении Блаженной

Темные старушки за меня.

Темные старушки молились блаженной Ксении... Темные старушки почему-то всегда молятся. Когда мы произносим выражение «темные старушки», в нашем мысленном паноптикуме, в собрании образов мы видим человека молящегося. Темные старушки молятся.

Вспоминаю, как мне рассказывал о своей бабушке наш настоятель (ныне покойный) отец Антоний, который вырос в семье атеистической, но бабушка привела его к вере (как это часто бывало с советскими детьми). Он говорил, что самое первое его религиозное впечатление появилось в глубоком детстве, когда после войны, в разруху они жили в землянке в холоде, недоедали, но каждое утро, часа в три или четыре, его бабушка вставала на молитву. Он просыпался от того, что бабушка тихонько зажигала свечу, брала в руки лестовку (она была старообрядкой и молилась по старообрядческим четкам) и читала молитвы, которые знала наизусть. Она не пользовалась молитвословом, потому что была безграмотной, не умела читать, не знала этой тонкой премудрости, которая дана сейчас каждому жителю Земли. Бабушка молилась, пока горела свеча. Молилась каждое утро, пока никто ее не видел, никто не ругал. Потом бралась топить печь или готовить кушать. То есть для нее это было необходимо; это был воздух, кислород. В глазах у нее, как рассказывал отец Антоний, всегда горел этот огонь молитвы. Вот это была темная старушка или не темная?..

У Ольги Берггольц есть воспоминание о бабушке, которая умирала в блокадном Ленинграде. Вы ведь знаете, что Ольга Берггольц была музой блокадного Ленинграда, пережила эти страшные дни вместе с петербуржцами. Сама прожила очень тяжелую жизнь. Во время блокады она потеряла свою бабушку и рассказывает, как эта темная старушка умирала. Бабушка, умирая, молилась, как и все темные старушки. Молилась очень странной молитвой: «Спаси, Господи, рабу Твою Марию и красную Твою столицу Москву».

Мы, конечно, могли бы сейчас роптать: как это христианка молится за коммунистическую столицу? А вот такие они были, темные бабушки: они не умели ненавидеть. Это были настоящие молитвенницы, темнота которых была скорее комплиментом, чем укором.

Дальше Ольга Берггольц пишет, что ей подумалось в тот момент, когда она услышала эту молитву: «Вот как она умирает: не спеша, торжественно... Вот прощается, благословляет... (Человек умирает не с проклятием на устах, не со злостью, а с благословением всему, что видит, что помнит.) Это все, чем она может принять участие в войне...»

Удивительный человек эта бабушка: безграмотная, молящаяся, но с большим любящим сердцем, которая благословляет все вокруг и чувствует, что даже своим умиранием она служит своей стране, не отделяет себя от своего народа. Это совершенно иное мироощущение. Нам, людям, воспитанным в буржуазной морали (сейчас мы именно к этому типу морали принадлежим), сложно понять, как можно было себя чувствовать в единой цельности даже с советской властью.

«Это ее последний труд в жизни». Это важное замечание Ольги Берггольц, потому что темные старушки, которых я видел, – не просто молитвенницы, это еще и труженицы: они все время трудились. Я помню руки этих старушек, их согбенные спины. Они всегда были готовы на труд. Благородные наши бабушки.

«Это ее последний труд в жизни. Не смерть – последнее деяние. По-русски умирает, вернее, отходит – истово, все понимая. И не в Боге для нее дело, совсем не в Боге. Говорили, когда умирал Павлов, он следил за своим состоянием и диктовал свои ощущения ассистенту, сидевшему около. И вот к нему постучали, хотели войти, но он ответил: ˮПавлов занят – Павлов умираетˮ. Гений человечества – и темная моя бабушка... Впрочем, почему же она темная? Разве трудиться, любить, без конца любить, так, чтоб в последний час свой помнить о родных, о Родине, – это не чистейшие вершины духа?..»

У Ольги Берггольц представление о темных бабушках было связано с этим образом, с личным опытом ее жизни: это ее бабушка и другие старушки, которые молились за нее блаженной Ксении. Это люди, которые находились не ниже ее, образованной поэтессы, в иерархии жизни общественной или духовной; вовсе нет. У нас принято относиться к темным старушкам свысока. Мы же читали Шмемана, можем спорить об интерпретациях текстов Хайдеггера; нам доступны тексты Мольтманна, мы можем сравнивать их с богословскими концепциями Булгакова. А что они знают? Они в лучшем случае читали «Луг духовный», который, как мы знаем, по исследованиям немецких теологов, полон мифов и примитивного религиозного мышления.

Вот для Ольги Берггольц, этой удивительной поэтессы, этого многострадального чуда русской литературы, темные старушки были чем-то родным, чем-то очень нежным, важным ориентиром. Даже можно сказать, они были учителями в ее жизни – она у них училась жить, с их жизни снимала узоры, как говорили в старину.

Поэтому никогда не надо торопиться становиться в позу ментора, обличителя или продвинутого христианина какого-то особого уровня христианства. Может быть, присмотреться к этому скромному труду темных старушек, которые интуитивно, сердцем, душой понимали, что значит молиться, что значит любить, что значит быть частью своей Родины, своего народа, что значит трудиться по-настоящему, истово, не оглядываясь? И в этой молитве, в этом труде и любви потерять способность ненавидеть, способность проклинать, изгнав из своей жизни всякий намек на злость. И на последнем издыхании, находясь на смертном одре, последний навык такого человека, последний импульс, который сам себя проявляет, – благословлять все, что видишь, все, что помнишь; умирать с молитвой на устах, с благодарностью и любовью. Как умели это делать наши чудесные молитвенницы, темные старушки.

Записала Нина Кирсанова