Свет невечерний. Трудно быть с Богом

Проповедь архимандрита Саввы (Мажуко), насельника Свято-Никольского монастыря города Гомеля.

Некоторые христиане говорят, что мы живем в какое-то странное время: куда-то исчезли старцы, чудотворцы, молитвенники, наши христианские мудрецы. Что-то случилось со священниками, они стали такими пресными, светскими, доступными. Что-то тоже происходит с христианами. Нет той силы чудотворной молитвы, нет тех пророческих словес. Мы стали какими-то слишком мелкими, слабыми, тщедушными. Почему это происходит? Что случилось с нами? Может, это признак последних времен?

Наряду с этим мы читаем воспоминания даже о наших современниках, о тех людях, которые совсем недавно еще служили, проповедовали; например, о митрополите Антонии Сурожском, который является нашим великим проповедником и, думаю, святым Русской Православной Церкви. Мы еще этого не осознали. Он был великим богословом, который ничего не писал, а только говорил, но жизнью своей свидетельствовал о вере.

Когда я услышал его проповедь в первый раз, я долго размышлял. Я тогда был еще совсем юным человеком, и я размышлял о том, что в нем такого особенного. Ведь он говорит очень простые вещи. Он говорит, собственно, настолько простым, настольно ясным языком, что если начнешь записывать, делать какой-то конспект его речей, ничего нового там и не найдешь. То же самое говорили и святые отцы, и в Евангелии об этом  сказано. Но в его лице было нечто, что выдавало присутствие Бога в его жизни. Вот что важно!

Кроме того, я неоднократно слышал от тех людей, которые служили вместе с владыкой митрополитом Антонием, что его богослужение отличалось каким-то напряженным опытом присутствия Бога в этот момент в его жизни. Святитель Антоний Сурожский отличался особой требовательностью к богослужению. Так, например, он никогда не требовал вычитывать все молитвы, часы, каноны, кафизмы и так далее, но, с другой стороны, был очень чуток к тому, чтобы в церкви была предельная тишина, чтобы ни в алтаре, ни в храме никто не разговаривал, когда совершалась литургия или всенощное бдение.

Все близкие и прихожане знали эту особенность владыки митрополита Антония: что при всем том милосердии, добром характере, снисходительности, которые всегда были в жизни святителя Антония  так обычно, так просто, в нем присутствовала эта строгость по отношению к богослужению, к тишине. Почему? Потому что, как говорили очевидцы, его духовные дети, его прихожане, в церкви он весь преображался. У этого человека на лице сразу появлялся отпечаток присутствия Бога. Ты видел в этот момент, что он стоит лицом к лицу с Богом. Вот какая особенность была в этом человеке.

Потом, когда я начал изучать биографию отца Сергия Булгакова – нашего великого богослова, молитвенника и во многом пророка, я нашел дневники замечательной русской журналистки, публициста, писательницы Ариадны Владимировны Тырковой-Вильямс, которая в своем дневнике сделала такую запись: «Здесь неделю пробыл отец Сергий Булгаков. Это явление необычайное!» Ариадна Владимировна была светским человеком. Она не была воцерковленной христианкой, она была представителем обычной русской интеллигенции начала XX века, человеком на самом деле очень далеким от Церкви.

Но почему-то фигура отца Сергия ее поразила, и она пишет: «После отца Иоанна Кронштадтского первый раз вижу такое напряженное, упорное молитвенное устремление к Богу». Отец Сергий Булгаков ее поразил не своими яркими проповедями или очень учеными, мудрыми речами, она увидела в нем упорное молитвенное напряжение во время богослужения. «Как будто все накопленные устремления к Богу за прежние годы деятельной умственной работы, знания и мысли сложил он  к подножию веры. Радуется ли он Христу? Не знаю. Был озабоченный, усталый. Когда смеялся, молодел. Глядя на елку, со вздохом сказал: «Ничего я в жизни так не любил, как устраивать детям елку». Никогда еще так остро не было во мне волнения при виде Причастия», – пишет Ариадна Владимировна.

Когда она побывала на богослужении отца Сергия Булгакова, ей вдруг передалось это настроение от самого священника. Он сам был потрясен присутствием на литургии, а он совершал литургию. Но она видела, как он смотрит на Чашу Христову, и это передалось и ей. «Никогда еще не было во мне такого острого волнения при виде Причастия, как на его службе. Но знаю, еще рано. Не могу я подойти к Причастию, пока до конца не приму Тайну».

Эту умную, очень образованную женщину, которая входила в круг выдающихся деятелей, мыслителей культурной элиты России начала XX века, поразили не речи отца Сергия о Боге, а он сам. Так и митрополит Антоний поражал всех не просто своими речами, а присутствием Бога в его жизни. И мы задаем себе вопрос: почему у этих священников Бог в жизни присутствовал, почему они так заражали всех вокруг себя этим волнением, этим напряженным всматриванием, молитвенной тревожностью, благородной радостью присутствия Бога, хождением перед лицом Божиим, а у других священников, прихожан, верующих людей этого нет?

Я думаю, это связано с тем, что мы сами не позволяем себе по-настоящему взволноваться. Речь не идет об эмоциональном волнении, взвинченности. Я думаю, нас пугает присутствие Бога в нашей жизни. Даже священников, даже епископов, даже верующих людей. Нам проще, когда все заканчивается отпустом, когда мы формально выполняем устав, когда мы очень сдержанно подходим к Чаше, когда мы выполняем всё предписанное уставом. Так проще. Это очень понятно. Потому что если я позволю Богу присутствовать в моей жизни так, как это должно быть, то, наверное, мне придется полностью изменить свою жизнь.

Дело в том, что люди, которые не позволяют Богу присутствовать в своей жизни, делают это не потому, что они боятся Бога, а потому, что они боятся людей. Это черта нашей эпохи, индивидуального, атомизированного общества. Мы знаем свои границы, дистанцию, и через эту границу стараемся никого не пускать, потому что мы стали очень уязвимы. Дружба, любовь могут поранить. Хотелось бы многих обнять, но мы держим дистанцию. И эту дистанцию мы распространяем и на Бога, потому что тоже можно пораниться. Потому что быть рядом с Богом – это нести Его крест, разделять с Ним Его Голгофу и восторг воскресения.

Может, потому, что мы боимся любить людей, боимся дружить по-настоящему, держим дистанцию, за это и платим одиночеством, и не только одиночеством в присутствии людей и близких, отсутствием дружбы близких людей, но еще и одиночеством в присутствии Бога. Ведь Он рядом с нами, мы это знаем. Ведь Он очень живо, очень деятельно присутствует в нашей жизни, мы это знаем. Но мы не позволяем Ему волновать нашу жизнь. Потому что это очень страшно, это лишит нас комфорта, это лишит нас нашего тихого и уютного одиночества, где все так понятно, ясно, предсказуемо. А Бог – это не ручное животное, мы не можем Его контролировать.

Поэтому если ты хочешь жить как пророк, если хочешь подражать таким людям, как митрополит Антоний, отец Сергий или наши великие святители, священномученики, нужно раскрыться, сделать себя уязвимым. Но прежде всего уязвимым для людей, а потом уже и для Бога. Без этого нам никак не пережить, не вынести присутствие Бога в нашей жизни.

Записала Таисия Зыкова