Беседы с батюшкой. Евхаристия

В московской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора.

– Сегодня особенный день для всей Русской Церкви – двенадцатая годовщина интронизации Святейшего Патриарха. Вам слово, ведь Святейший Патриарх Вас рукополагал.

– Да, эти двенадцать лет очень быстро пролетели. Я помню день, когда это произошло. Я еще был мирянином, просто служил алтарником. И вот прошло несколько лет, и в позапрошлом году Святейший Патриарх рукоположил меня в священники. Для меня это было очень волнующее событие. Самое юмористическое было, что мне только накануне сообщили, что я завтра стану священником. Позвонил секретарь и сказал: готовься, на Петра и Павла будешь священником. И вдруг я понимаю, что праздник Петра и Павла – это завтра. Я даже переспросил, точно ли завтра. Конечно, сразу готовиться… Для меня это было полной неожиданностью. Я знал, что это будет, но не знал сроков. Для меня это было событие жизненного масштаба.

– Священнический путь начался в праздник Петра и Павла.

– Да, причем от рук Патриарха. Для меня это была честь, о чем я ему и сказал при хиротонии.

– Так начался Ваш путь, через Святейшего Патриарха.

У нас сегодня тема вечная, нетленная, самая важная в жизни христианина – Евхаристия.

Вопрос телезрителя: «Это Александр из Звенигородского дома-интерната, я был у вас в храме в Митине. Как правильно подготовиться к исповеди и причастию?»

– Это самый основной вопрос – как подготовиться. В первую очередь нужно сообразовывать подготовку со своими жизненными реалиями, советоваться с духовником, взвешивать, насколько вы можете осилить все молитвенное правило, постовые канонические правила и так далее. Мне кажется, самое главное – это внутренний настрой, вера, что это есть истинные Тело и Кровь Христа, намерение меняться, внутреннее покаяние и, конечно, участие в богослужении. Очень важно понять, что подчас не стоит  выделять периоды, когда мы усиливаем свои подвиги, а потом расслабляемся. Кажется, что к причастию нужно быть всегда готовым. Поэтому я бы обратил внимание не на какие-то внешние правила (безусловно, очень важные: пост, молитва, присутствие на богослужении, исповедь), но и на внутренние (покаяние, намерение поменять свой образ жизни, избавиться от грехов; и, безусловно, это вера).

– В нашей традиции принято поступать так: сначала исповедь, потом причастие. Но это все-таки два разных таинства.

– Да, это нужно сразу определить, именно в русской традиции так произошло, что исповедь срослась мистически и канонически с причастием, хотя это два разных таинства.

Мне кажется, к исповеди надо подходить именно исходя из побуждений совести. Например, апостол Павел в Послании к Коринфянам советует коринфской общине испытывать совесть перед тем, как приступить к Причастию. Это очень важно, потому что мы берем на себя ответственность, не можем переложить ее на священника, духовника, хотя и авторитетного для нас. Мы должны сказать: я очень хочу причаститься, покаяться, изменить свой образ жизни. И тогда Господь, безусловно, нас примет.

– Это русская традиция благочестия, а в других Церквах такого нет?

– Нет, в той же Греческой такого нет. Вообще в правилах Древней Церкви люди исповедовались гораздо реже, чем причащались. Парадокс: сейчас, наоборот, люди могут чаще исповедоваться, не дерзая подходить к Чаше по многим причинам.

– А вообще это правильно?

– Конечно, неправильно. По сути, Причастие – это то, что делает человека христианином, что его образует сродным Христу, дает возможность наследовать жизнь вечную, исполнять евангельские правила. Может быть, это в русском менталитете, что мы выбираем такую охранительную позицию: лучше не будем подходить. Святитель Феофан Затворник замечательно писал, что в русской традиции, к сожалению, практика частого причастия не привилась. Но при этом он своим корреспонденткам пишет, чтобы они причащались как можно чаще. Светочами частого причастия были святитель Феофан, святой праведный Алексий Мечев, святой праведный Иоанн Кронштадтский, которые причащались каждый день.

 В практике Древней Церкви, безусловно, причастие было обязательным на каждой литургии. Для нас это нонсенс: как это на каждой литургии? Тогда, конечно, литургий было меньше: каждый воскресный день, а потом добавлялись дни памяти разных мучеников, но идеал сохранялся очень долго (в первые три века абсолютно точно так было). Если ты присутствуешь на литургии, почему не причащаешься? Это нонсенс. Что тебе мешает? Конечно, бывают смертные грехи (убийство, блуд, отречение от Христа), которые отлучают от этого. Но даже канонически, по правилам святых апостолов, по правилам Антиохийского Собора, человек, который не причащался на литургии, отлучался. Сейчас, конечно, ситуация в нашей стране катастрофическая в том, что абсолютное большинство крещеных людей вообще не причащаются в принципе.

– Почему так происходит?

– По многим причинам. Чаще всего люди никогда не слышали, что нужно причащаться. Это тоже парадокс. Человек крестился, стал взрослым, и для него христианство выражается в том, чтобы просто носить нательный крест, знать заповеди (хотя с этим тоже большие проблемы), быть причастным к Церкви через освящение куличей, яиц, домов, машин, через общую молитву, поставление свечей – в общем, через обряды и ритуалы. Но до Причастия человек не доходит. Во-первых, потому, что не знает, что это естественная норма христианина, а во-вторых, безусловно, чувствует себя всегда неподготовленным. Я часто спрашиваю у родителей, которые приносят детей причащаться, почему они сами не причащаются. Свыше сотни причин не причащаться: я не читал молитвенное правило, я не постился, я что-то поел или выпил, я сегодня не готов и так далее.

– Все это прихожане общины?

– По-разному. Я служил сейчас в другом храме, в другом городе, меня попросили заменить священника. Там я тоже у всех спрашивал, почему они отказываются от причастия, и тоже услышал все эти причины. Для подрастающего поколения это сигнал, что можно прожить без причастия.

– Плохой сигнал.

– Безусловно. И вообще вопрос, который люди часто ставят, нужно ли им причащаться, если они причащались две недели назад, год назад, выявляет непонимание происходящего. Представляю себе сюрреалистическую ситуацию: на Тайной Вечере апостолы, поняв, что сейчас будет Евхаристия, говорят: нет, Господи, мне сейчас это не надо, я отказываюсь, лучше не надо сейчас со мной соединяться. Или, например, Христос, давая Свою Плоть и Кровь в снедь, не спрашивает нас, готовы мы или нет. Он говорит: примите, ядите и пейте от нее. Он не говорит: «кто готов, кто хочет, кто в хорошем настроении, кто считает себя достойным». Вопрос о достоинстве имеет колоссальное значение.

– Давайте пойдем по порядку. Если говорить о подготовке к причастию, как это правильно регламентировать? Мне с какой-то стороны легче судить, потому что я изнутри знаю и понимаю многие процессы, меня этому даже учили. Но есть строгие правила: три дня поститься и читать молитвенное правило. Затем в первый день нужно находиться в чистоте, молясь, благодаря Бога. Получается, русский человек (и многие мои близкие, друзья, в семье) это воспринимает как целый процесс, даже «комплекс мероприятий». Понимаете, здесь уже проблемы. Я не три дня попостился, а день, что делать? Это как-то догматизировано в нашем обществе. С другой стороны, если мы будем это стирать, то будем подходить к таинству формально. Две крайности. Как правильно к этому подойти? Вопрос вечный, и даже я иногда не могу найти на него ответ.

– Наверное, он решается индивидуально. Безусловно, мы должны сказать, что главный приоритет – стремиться как можно больше, как можно чаще причащаться. Это каноническая норма, например, Трулльского Собора: если клирик или мирянин три недели находится вне Причастия по неизвинительным причинам, то он будет либо извержен из сана, либо отлучен от Церкви. Практика суровая: раз в месяц ты должен обязательно причащаться.

То, что есть в нашей традиции, в нашем устном предании, бытующем сейчас в Церкви: человек не может просто зайти с улицы и подойти к Причастию. У меня были такие случаи. Я тогда спрашиваю человека не о нормах, постился он или нет, а о том, верит ли он, что это Тело и Кровь Христа. Я очень разные ответы слышу.

– Какие, например?

– Девушка опоздала, причащала ребеночка. Я спросил, причащается ли она. «Да, конечно». Я почему-то почувствовал, что здесь что-то не так. Спросил: «Вы были на исповеди?» Не помню, что она мне сказала, но понял, что это вопрос не самый важный. Тогда я спросил, верит ли она, что это Тело и Кровь Христа. Она замялась, и я понял, что не верит. Я сказал: «Давайте лучше не будем пока причащаться». Или, например, я спрашиваю, что у меня вообще в руках, что это такое. Кто-то говорит: «Я не знаю». Человек, неосознанно участвуя в этом, не может в полноте быть причастником.

Нужно учитывать, что в таинстве всегда есть действительность и действенность. Действительность в том, что в Причастии Бог действительно являет Себя в Теле и Крови, полностью преподает Себя в снедь верующим. Действенность – насколько мне сейчас это будет потребно, насколько я сейчас готов это воспринимать изнутри глубинного своего осознания происходящего. Поэтому я бы обращал внимание даже не на внешние вещи (хотя они, безусловно, есть), просто в реалиях нашего времени, например, многодетные кормящие мамы поститься не могут. Пожилые, больные, дети – для них пост что-то неподъемное. У них подготовка меняется. Есть люди, что только пришли в храм, и на них сразу сваливается огромное молитвенное правило в виде трех канонов и Последования ко Причастию, и они даже не понимают, о чем молятся. Постепенно это придет. Может быть, постепенно нужно и молитвы брать на вооружение? Сначала несколько молитв прочитать, по-русски, то есть адаптировать это как-то к своим реалиям. Безусловно, проблема есть. Человек не приходит готовым к тому, что сейчас произойдет. Для него это как спортивный подвиг. Приходишь в спортивный зал, а тебе говорят: нужно выжать 200 кг. А ты вообще не можешь этого сделать; если один раз выжмешь, то в больницу попадешь.

То же самое, наверное, здесь: нужно как-то адаптировать это. Безусловно, с перспективой роста: сейчас вот так, а вообще-то нужно исполнять правила, нужно обязательно быть готовым внутренне, покаяться в грехах, если они есть, помолиться, хоть что-то сделать. Конечно, призыв к тому, чтобы все люди просто причащались без всего, тоже не имеет смысла. Такой случай, кстати, был. Когда я призывал к всеобщему причастию, мне позвонила одна из наших прихожанок и сказала, что такая проповедь для нее стала губительной, потому что она вообще перестала поститься, молиться и полностью расслабилась. Конечно, я скорректировал себя, я был неправильно понят. Я не сказал, что вообще ничего не надо делать. Я сказал, что нужно в каждом случае подходить сугубо индивидуально.

Недавно ко мне подошла многодетная мама и сказала, что вообще не может готовиться. Она вообще на грани нервного срыва из-за того, что у нее один грудной ребенок, а другой совсем маленький. Во-вторых, она истощена физически. Если мы будем ей давать правило что-то не есть, для нее это сейчас невозможно. Я ей сказал: вот цель, вот средство. Никогда подготовка не должна быть главной по отношению к самому причастию. В моей жизни такое было. Ты напрягаешься, придаешь подготовке огромное значение, а Причастие – как заработанный дар, который ты получил. И, слава Богу, можно расслабиться. Расслабиться – значит, ты уже по-другому живешь...

– Вы в Церковь пришли не сразу и первый раз причастились, насколько я помню, в 17 лет. Как это произошло? Семнадцать лет – возраст интересный…

– Да, для меня это было событие… Помню, как я пришел к замечательному священнику отцу Андрею Рахновскому, который сейчас тоже очень популярен. Слава Богу, что я к нему попал, потому что он очень разумный, мудрый. Он меня очень правильно наставлял в духовной жизни. Для меня Церковь была местом, где я, как ни утилитарно это звучит, получаю некую помощь. Подготовка для меня тоже была очень сложной: конечно, я не был готов к такому количеству молитв, к постам. Как у большинства людей, пост мой проходил так: я вычитывал, есть ли следы масла или яиц в продукте. То есть сугубо по-фарисейски.

Я не помню своего первого причастия, но помню, когда причастился в осуждение. Люди очень боятся причаститься в осуждение, а у меня был такой случай. Парадоксально, что я прочитал правило, был на исповеди, присутствовал на всенощном бдении, постился. Я все сделал, но помню свое состояние, когда вышел после причастия, шел по аллее, и из меня просто начали выпирать все мои страсти: тщеславие, зависть… Все, что было, начало всплывать наружу, подниматься. Меня обуял страх. По прошествии лет я осознал, что подготовка моя была внешняя. Мне сказали, что нужно попоститься, помолиться, «два притопа, три прихлопа», и все будет хорошо. Внутренней подготовки, чтобы я действительно ощутил свое невежество, свое недостоинство, не было, несмотря на то что все прочитал, но стремления покаяться и переменить образ жизни не было. Господь тогда мне очень сильно внутренне показал, что на внешнее нужно обращать внимание во вторую очередь. Для меня это было причастие в осуждение. Чувство такое, что ты в аду побывал. Такой опыт у меня был.

– Вопрос телезрительницы: «В молитве сказано: если ты не примирился с кем-то, то причащаться недостоин. А мы с соседями (Господи, прости, может, они меня сейчас слышат) у забора сорняки не поделили и рассорились. Я из-за этого не иду причащаться. А может быть, я себя этим и оправдываю, может, это лукавый мне нашептывает? Пожалуйста, развейте мои сомнения».

– Вы большая умница, что задаете такие вопросы, потому что это очень жизненно. Когда я стал священником, я поступал так. На исповедь приходит человек, я у него всегда спрашиваю: «В мире ли вы со всеми – с Богом, собой, ближними?» Когда человек отвечал, что с кем-то поссорился, держит на кого-то обиду или на него кто-то держит обиду, я просил этого человека поскорее помириться с другими. Был даже такой случай. Ко мне пришел маленький мальчик и сказал, что поссорился с братом. Я попросил брата подойти, и они при мне примирились. Но у взрослых совершенно другие ситуации, иногда просто невозможно помириться по ряду причин.

Постепенно я стал понимать, что самое главное – это намерение прийти в мирное состояние. Очень важно себе ответить, хочу я помириться или нет. Вектор моего духовного развития направлен на то, чтобы помириться, или я в другую сторону двигаюсь, не хочу мира и даже радуюсь такому состоянию? Безусловно, и лукавый тоже поддевает нашу совесть. Он говорит: ты не в мире, значит, причащаться не можешь. А это замкнутый круг. Может быть, ты не можешь помириться, потому что не причащаешься, сил у тебя для этого нет, внутреннего ресурса, так как Господь тебя еще не посетил. Помните, в Евангелии не все были готовы к посещению Спасителя. Не все были настолько хороши, чтобы сказать: да, я достоин того, чтобы быть исцеленным или чтобы бесы из меня были изгнаны. Но внутренний ресурс должен быть: да, я очень хочу, Господи. Тогда вы увидите, что происходят чудеса.

– Мне непонятно: как это причастие в осуждение. Все равно же это Бог вошел…

– Да, это парадокс. Таинства на то и таинства, что отличаются от обрядов, в них происходит нечто таинственное, не поддающееся логике. Я как священник вам откровенно скажу, что во многих случаях я чувствую, что Бог действует вопреки обстоятельствам моей подготовки. Например, я причащаюсь и чувствую, что недостойно это делаю. Но у меня как у священника выбора нет, это норма: человек, служащий литургию, обязательно причащается, будь то священник или дьякон. Конечно, для меня не существует этого выбора. Зато я чувствую, что Бог действует вопреки обстоятельствам, которые у меня есть. Он все равно посылает Свои дары. Он, вселяясь в тебя, все равно делает тебе благо. Конечно, на мой взгляд, можно причаститься в осуждение, когда человек находится в состоянии какой-то страсти (обиды, непрощения, злобы, непримиренности), в активной фазе; когда человек не верит, что это Тело и Кровь Христа, когда делает это неосознанно, потому что ему сказали так делать; когда не имеет намерения жить христианской жизнью и причащается формально.

Очень серьезная сторона любого таинства Евхаристии в том, что оно никогда не бывает нейтральным. Либо я в осуждение причащаюсь, либо в жизнь вечную, в наследие Царства Божия, в оставление грехов. Мы понимаем, то каждый раз это риск. Подходя к Чаше, ты не можешь сказать, что сейчас к этому готов. Никогда такого вообще не будет. Иоанн Златоуст писал, что готовность исчисляется не прочитанными молитвами, не тем, сколько ты постился, сколько часов в церкви пребывал, а именно тем, что ты хочешь причаститься. А дальше наступает момент икс, когда Христос приходит, происходит встреча, и ты не знаешь, как все дальше произойдет. Это страшно.

– Но кроме слов «не в суд или в осуждение» есть еще слова «во исцеление души и тела». Разве в этот момент, если ты, даже обуреваемый страстями, приходишь с верой, не может быть причастия во исцеление страсти?

– Может быть. У меня недавно был случай. Одна из моих прихожанок прямо на богослужении поссорилась со своим мужем. Она имела намерение причаститься, была на исповеди. В момент, когда я выносил Чашу, она поняла, что не может причащаться. Она попятилась, постепенно выходя из храма, понимая, что не сможет подойти сейчас к Господу со спокойной совестью. Ее остановила другая прихожанка, сказав: «Ты что делаешь? Надо причащаться». И та на свой страх и риск сказала: «Господи, я очень хочу поменяться, я плохая, но очень хочу с Тобой встретиться». Вы не поверите, у нее действительно сразу все прошло.

Не хочу превращать это в рекламу, мол, причащайтесь, у вас сразу все будет хорошо. Но надо приходить к этому с чистым сердцем. У одного из персонажей Евангелия Иисус спрашивает, верует ли он. Тот честно признается: «Я не верю, но помоги моему неверию». Конечно, Господь все сделает, чтобы причастие не было в суд или во осуждение. Мы должны постараться.

– Бог все-таки не бюрократ.

– Безусловно.

– Как происходит ваше причастие? Священники причащаются за каждой литургией. Как идет исповедь? Зачастую священник один на приходе.

– Священнослужители исповедуются реже, чем причащаются. Свою совесть я испытываю перед причастием тем, что понимаю: если между мной и Богом сейчас что-то лежит, мне нужно исповедоваться.

Само причастие для меня, как Вы правильно сказали, не есть объективный выбор (сейчас я готов или нет). Это возводит тебя на некую высоту, ты постоянно должен быть готов. Мне здесь легче в том смысле, что я не думаю, буду я причащаться или нет. С другой стороны, понимаю, что с меня и спрос больше намного. Как в Евангелии сказано: если больше дано, больше и спросится. Это огромная ответственность. Самая большая ошибка будет, если превратить это в некую обыденность, профанацию.

Когда я стал алтарничать, один из алтарников мне сказал: «Самое худшее, что может произойти, – это если для тебя это станет рутиной. Если Причастие в нашей жизни стало рутиной, это одна из больших проблем Церкви, нужно что-то менять. Что менять – тут каждый раз нужно подходить индивидуально. У меня недавно была женщина, говорит, третий год ничего не чувствую. Это как галочку поставил в календаре. И это страшно. Потому что Бог-то приходит не формально, для Него это не просто какое-то исполнение обряда, тяжелая ноша. Он приходит к нам с радостью, чтобы с нами встретиться, а мы, получается, этого не очень хотим и внутри от этого отказываемся; делаем это потому, что надо делать…

− Вопрос телезрителя: «Вопрос по заповеди: любите врагов ваших. Если, допустим, враг убил моего брата, то такая любовь не будет ли предательством по отношению к памяти убитого брата?»

− Вопрос трудный. У меня был такой случай, когда я вел катехизаторские беседы. Говоря как раз об этой заповеди, я услышал в ответ такую реплику: «Отец Константин, а если Вашего сына или дочь убьют, Вы простите или нет?» Вот я, честно, не могу сказать, прощу или нет. Тем более не могу сказать о любви, когда я не был именно в Вашей ситуации. Но я думаю, что это точно не будет предательством по отношению к убитому, потому что у него сейчас совершенно другие реалии жизни: он находится в другом измерении, и его близость к Богу (если он попал к Нему) подразумевает, что Вы должны простить. Это довольно-таки серьезный вопрос нашего личного спасения, поэтому я бы сказал, что нужно стремиться к прощению всеми силами, хотя, может, это всю жизнь будет непосильно. Но, безусловно, это вопрос очень серьезный. И если мы говорим о причастии, что оно меняет (мы молимся: «обнови нас, молящихся Тебе»), то только Бог может изменить человека так, что он будет готов простить.

−  Для Бога нет времени − это известный факт, данность, тяжело понимаемая, но то, что происходило две тысячи лет назад в Сионской горнице в Великий Четверг (таинство Евхаристии), происходит и сейчас. Когда мы причащаемся на обычной воскресной литургии, то в это время находимся там (это я услышал от отца Олега Стеняева).  Можно ли это как-то объяснить?

− Да, это, безусловно, соответствует истине. Христианские деноминации очень по-разному относятся именно к Евхаристии: и Католическая Церковь, и протестантские, и Православная Церковь. У протестантов это воспоминание, некое умозрительное действие, традиция. Католическая Церковь учит, что это некое повторение Тайной Вечери. В православии это не повторение, потому что Тайная Вечеря уникальна, она единственная и неповторимая. Происходит актуализация: участие в том же, в чем участвовали апостолы. Но мы не можем сказать, как это происходит: как вне времени мы появляемся в той же горнице, участвуем с апостолами в том же причастии и становимся соучастниками того, о чем читаем в Евангелии, что происходило две тысячи лет назад.  Почувствовать  это можно только изнутри, когда ты понимаешь, что это не просто некая формальность или мистическое священнодействие, а здесь живой Христос, Который, живя и действуя, сейчас приходит и в числе прочих апостолов дает тебе Тело и Кровь.

Я думаю, что для разума это необъяснимо, можно только изнутри это почувствовать, когда ты будешь этого желать. Мне кажется, это очень важное измерение нашего причастия − желать того, чего ты на самом деле бы хотел, просить у Бога того, чего ты хочешь. То есть не прикрываться молитвами, не пытаться исполнить некую форму, а именно вжиться в это, сказать: «Господи, для меня это сейчас необъяснимо, но дай мне это как-то почувствовать». Не секрет, что многие из нас причащаются, а внутри ничего не чувствуют.

− Надо осознать, что происходит.

− Да, там буквально присутствуют апостолы. Причем измерение Евхаристии – вселенское, то есть там участвуют все усопшие сродники, все ангельские силы, о чем мы как раз молимся за литургией. Вся Вселенская Церковь соучаствует, молится, предстоит перед Богом. И когда мы это почувствуем, если хотя бы раз нам будет такое дано в виде некоего подарка от Бога (я не думаю, что это будет в нашей жизни часто), то мы будем все это воспринимать по-другому. Мы подчас равнодушно или теплохладно к этому относимся, потому что это от нас, наверное, закрыто.

− Вывод напрашивается очевидный: на самом деле и все наши прихожане, и захожане, и случайные прохожие просто мало знают об этом, не понимают этого. Может быть, не хватает священников или еще что-то мешает услышать; либо просто не повезло услышать, поэтому мы понимаем некоторые таинства как просто обряды, в том числе и причастие.

− Действительно, таинства называют обрядами. Знаете, очень комично бывает, когда я говорю, что крестным родителям нужно начать участвовать в литургии, мне чаще всего говорят: «Один раз причастимся, исповедуемся – этого достаточно?» Это как некий билет. Я полностью согласен с Вами: такая профанация происходит от того, что человек не был научен. Помните: идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа? Если человеку не было дано это учение, то тогда, конечно, какая разница, причастишься ты сейчас или нет? Бог в душе, распятие на себе носишь, в проруби на Крещение купаешься − что еще нужно?

− Еще что-то непонятно и долго поют.

− Стоять еще нужно, скамеек, как у католиков, нет; буду исповедоваться, меня все услышат; батюшка на непонятном языке что-то говорит, сам молодой, безбородый; готовиться надо: поститься, молиться и так далее. И, конечно, человек говорит: «Это слишком сложно». Легче отгородиться обрядами и чувствовать себя христианином. Конечно, это происходит во многом от того, что мы молчим.

− Вопрос от телезрителя: «Как нужно себя вести после Святого Причащения, как достойно его сохранить, что об этом говорит Церковь?»

− Спасибо большое, действительно, очень важный вопрос, потому что чаще всего мы делаем акцент на том, как подготовиться. Мы подготовились, напряглись, а потом уже хоть трава не расти. Нужно чувствовать себя в присутствии Христа. Он не просто посреди нас, как мы говорим в один из моментов литургии, а Он уже в нас. И, конечно, нужно желать всеми чувствами, всей душой, всем помышлением, всем разумом того, чтобы быть достойным этого присутствия. Наверное, это самое главное для христианина. Нужно больше молчать, больше вникать в себя, углубляться в эти отношения, стараться вести себя не так, как ты вел себя до причастия. Нужно стараться сорвать те плоды, которые Христос тебе дает, потому что, безусловно, вы почувствуете разницу. Святые причащались того же Тела и Крови, участвовали в той же Евхаристии, но они добились того, что закрыто для большинства из нас. Это самая большая катастрофа: человек не реализует те таланты, которые ему были даны. Ведь, по сути, каждый причащающийся призван быть святым, тем человеком, с которого можно брать пример. И, конечно, как я сказал, для нас будет очень печально, если мы не реализуем то, что в Причастии нам было дано.

− Такой еще важный момент – причастие детей (это целая отдельная тема). Я, например, столкнулся с тем, что ребенка причащали, а потом он начал вредничать. Даже один раз не стали подводить, потому что раскапризничался: видимо, характер, возрастное или что-то еще. Как правильно в целом подходить к причастию детей и когда они, например, начинают плакать?

− Мне кажется, их нужно полностью поместить в традицию причастия. Не нужно стараться причащать детей первыми, а потом подходить самим или вообще не подходить, а нужно делать акцент именно на том, что я причащаюсь и за мной следуют мои дети. Именно с меня они берут пример. Есть правило святого Тимофея Александрийского, в котором говорится, что дети должны исповедоваться с 9 или 10 лет. В русской традиции принято с 7 лет, но как педагог и священник я должен сказать, что не все дети готовы к исповеди в 7 лет: кто-то и в 8 лет не готов, а кто-то уже в 5 лет готов исповедоваться. То есть этот вопрос решается индивидуально.

Подготовка также зависит от возраста, мировосприятия, состояния ребенка. Нельзя его насильно заставлять поститься, молиться, еще что-то делать. Нужно сделать этот путь максимально желаемым для ребенка, но надо сказать, что нужно потрудиться: на богослужении постоять, молитву послушать, не есть, то есть натощак причаститься (хотя это тоже регулируемая норма). Но самое главное, мне кажется, во-первых, вселить в ребенка веру; во-вторых, личным опытом показать, что для меня это очень важно, поэтому я не хочу сейчас тебя причастить, а сам остаться в стороне. Подчас, к сожалению, это очень похоже на посещение дантиста: ребенка приносят, кто-то ему держит руки и ноги, кто-то открывает рот, и туда вкладывают Причастие, ребенок кричит − он не понимает, в чем вообще дело, в чем он участвует. Иногда родители начинают кощунствовать: «Сейчас батюшка тебе даст конфетку (морсик, вкусненькое)». Если сам взрослый человек не понимает, в чем он участвует, и своим примером не показывает ребенку опыта причастия, то, конечно, это превращается в обрядоверие и требоисполнительство.

Самое печальное, что потом подростками эти дети уходят из Церкви. По опросам они уходят именно из-за родителей, потому что родители дома одни, а в церкви – другие. Как сейчас молодежь говорит, родители «переобуваются» в церкви: начинают говорить церковным лексиконом, мамы надевают юбки в пол, платки. Выходят из храма – и все это теряется. После причастия  то же самое: ребеночек причастился, слава Богу, но ты-то не причастился, не показал, что это такое, что нужно делать после причастия. А если причастился  − нужно себя уже вести по-другому: ты со Христом един. С друзьями уже должен вести себя по-другому: простить обиды и так далее.

Итак, вера, личный пример взрослых, индивидуальный подход к каждому ребенку исходя из его сил, возможностей, состояния здоровья, опыта. И, безусловно, любовь − во всем любовь. Наверное, если ребенок говорит, что он пока воздержится от причастия (в любом возрасте), можно сказать: «Хорошо, но ты от многого отказываешься, ты многое можешь упустить». Но, наверное, где-то мы не должны спрашивать, если дети маленькие. Мы же не спрашиваем, хочешь ты в школу или нет, − это твоя обязанность. А с какого возраста уже надо брать на себя ответственность и говорить: «Хорошо, посмотрим, нужно тебе это сейчас или нет? Можешь ли ты это воспринять?» − это сложный вопрос.

− А груднички? В принципе, желание родителей, чтобы ребеночек с самого маленького возраста уже прикасался к этому, понятно…

− Да, но важный момент: мы причащаем детей по вере родителей. Вера здесь – это не некое умозрительное решение, а именно уверенность, что я буду жить как христианин, что это есть Тело и Кровь Христа, это верность тому, что сейчас здесь произойдет, доверие Богу: «Я принес тебе, Господи, ребенка. Я очень хочу, чтобы Ты его причастил». По такой вере мы уже и идем на это.

− А если ребенок старше (три-четыре года), у которого уже есть понимание, что происходит, уснул. Я слышал, что некоторые священники говорят, что если ребенок спит, то не надо его причащать, а то причастие получается неосознанное. Или лучше причастить?

− Я, например, причащаю людей, находящихся в реанимации, и не прошу их разбудить. Я спрашиваю, участвовал ли человек в таинствах до этого, есть ли у него опыт участия в том, что происходит, или это просто желание близких его причастить, заведомо противоречащее желанию болящего. У детей, я думаю, то же самое: если ребенок уснул от усталости, но при этом он уже причащался и понимает, в чем участвует, то я бы его причащал и спящего.

− Спасибо, Вы ответили на очень важный для меня вопрос.

Еще один вопрос: «Ребенку пять с половиной лет, часто болеет так, что не может посещать храм и регулярно причащаться. Как в такой ситуации, когда постоянно отвлекают болезни, приобщить ребенка к церковной жизни и непосредственно к таинствам? Физически не получается это сделать, а время идет, возраст…»

− В наше время, когда по улицам разгуливает этот страшный COVID-19, опыт, который мы получили, бесценен. В том плане, что мы можем понять и осознать, что церковь может прийти к тебе домой: тяжело болящим людям, тем, которым тяжело передвигаться, немощным, детям можно причащаться на дому. Священник должен быть готов прийти к этому человеку и причастить его. Если говорить о практике Древней Церкви, то дьяконское служение там в первую очередь заключалось в том, что они брали Дары после причастия и шли по весям, деревням и селам, чтобы причащать людей, которые не могли физически присутствовать на литургии. Телег, автобусов, машин не было, а люди немощные − дьякон приходил и причащал, безукоризненно делая это после каждой литургии. Поэтому можно, ничтоже сумняшеся, прийти в храм, объяснить всю ситуацию и попросить священнослужителей хотя бы раз в месяц причащать на дому.

− Это практика Древней Церкви. Например, в Александрийской Церкви епископ совершал службу в главном храме, а потом пресвитеры разносили Причастие по маленьким общинам.

− Поэтому как раз в этом проблемы нет. Другое дело, когда человек сам себя отлучает от причастия. Действительно, проблема, когда человек, например, говорит: «Я не могу попасть в храм помолиться», но можно это сделать и дома, если есть какие-то извинительные причины. Но с причастием это всегда решаемая проблема. У меня иногда доходит до некоторого юродства, когда мне люди говорят: «У меня работа, занятость, я ничего не могу». Я им говорю: «Все в порядке. Давайте я к Вам на работу приеду? Я возьму с собой Дары». Я чувствую, как человек смущается: «Нет-нет, я лучше выберу время сам». И сразу этот вопрос решается, потому что человек понимает, что он сам не хочет этого. Причем я склонен скептически относиться к такому доводу, как отсутствие времени. Я считаю, что если человек помолится и захочет, у него всегда будет время на Бога. У Бога же есть на вас время, Он же не может сказать: «У Меня нет времени на тебя, Я тебя забыл». А у нас почему-то такое бывает.

− Вопрос-дополнение к вопросу о больной девочке: как родителям молиться? Может, есть какое-то молитвенное правило, чтобы ребенок не болел? Что можно сделать, есть ли какие-то действенные способы?

− Все способы действенные. Думаю, нужно делать все от тебя зависящее: молиться, вести правильный образ жизни. И болеющему, и родителям нужно принять мысль о том, что Церковь и таинства не призваны нас исцелить от болезни (хотя, безусловно, это присутствует), но Бог в первую очередь дает силы, благодать и Самого Себя для того, чтобы человек что-то реализовывал в своей жизни помимо этих обстоятельств.

Когда я причащаю онкологических больных, понимаю, что эти люди на грани жизни и смерти. Помню одного болящего: он настолько был худой, уже не двигался, у него выпали все волосы, а я стою перед ним на коленях и понимаю, что человек благодарит Бога за свою жизнь. Представляете вершину его общения с Богом, если он не говорит: «За что? Почему я? Не хочу умирать». Он говорит: «Я благодарен за все, что есть». Он причащается, и понимаешь, что это святой. Мне кажется, нужно верить, что Бог есть Врач и любящий Отец, Который, безусловно, приложит все силы, чтобы человека исцелить. И нужно не отчаиваться, не унывать, а именно верить, что Бог все это сделает.

С другой стороны, нужно находить смысл в этой ситуации, быть добрее по отношению к ребенку и другим людям, может быть, тщательнее исполнять заповеди, то есть делиться своим опытом. Это же беспрецедентный опыт, когда кто-то в семье болеет: ты понимаешь, что не все люди болеют, не у всех дети болеют, но что я могу из этого вынести? Как я могу донести людям, что нужно ценить детство, ближних, жизнь, возможность иметь здоровье? Поэтому, безусловно, нужно делать все от тебя зависящее. Бог Благ всегда, и, думаю, Он никогда не оставит все, что мы делаем, без внимания.

− Батюшка, когда происходила Ваша священническая хиротония, что Вы чувствовали? Ведь в тот момент Вы стали тем, кто может совершать таинство Евхаристии.

− Священническая хиротония, как я сказал, для меня была неожиданной: я был о ней предупрежден только накануне, поэтому чувства были немного смешанные. В том смысле, что я думал о слишком многом, чтобы почувствовать вкус этого момента. Но я хорошо помню, как я причащался первый раз священнодиаконом, когда меня рукоположили в Троице-Сергиевой лавре. Помню, как я держу Агнец и обращаюсь к Богу примерно с такими словами: «Ты, Господи, Который держишь в руках всю вселенную, сосредоточен в моих ладонях». И я понимаю, что не могу вместить всего происходящего, несмотря на то, что эта мысль родилась у меня в голове. То есть как такое может быть, что Бог отдает мне Себя, что я держу Его в руках и сейчас Бог будет во мне? Для меня это было, конечно, что-то совершенно неописуемое. Кстати, мы сегодня говорили о Древней Церкви, а там верующим давали в руки Тело, и для меня это тоже некий опыт переживания того, что вот Бог − в твоих руках. Сейчас мы верующим преподаем Причастие через лжицу, поэтому этот момент ими может быть так не прочувствован. Кстати, в Древней Церкви Причастие давали на дом, например, в эпоху мученичества: верующий не мог посещать все литургии, и ему давали Дары домой, где они и хранились. Вы представляете уровень ответственности, когда у тебя дома хранятся Святые Дары! − Ты уже по-другому будешь думать, мыслить, чувствовать и общаться со своими домашними.

− Но все-таки после хиротонии был разговор со Святейшим, что он пожелал?

− Был совсем короткий разговор: я поблагодарил его за то, что он это осуществил. И во время литургии он сказал мне такие слова (он их говорит всем, кого рукополагает): «Самое главное в жизни священника – это служение литургии. Все остальное, что у тебя будет, старайся отодвигать на второй план».

− Сам Святейший служит много лет…

− И сегодня такой день − нужно поздравить его и пожелать ему бодрости, здоровья и сил, чтобы нести свой первосвященнический крест, во всем уподобляясь Христу и давая нам пример своей жизнью.

− Отец Константин, спасибо Вам за сегодняшнюю беседу. Думаю, сегодня мы поговорили об очень важной теме, и для тех, кто нас услышал, увидел или увидит, будет большая польза.

Ведущий Сергей Платонов

Записали Маргарита Попова и Наталья Богданова