Читаем Добротолюбие. Выпуск от 13 мая

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать «Наставления» святого Марка Подвижника из первого тома «Добротолюбия». Напомню: в прошлый раз мы остановились на девяносто четвертом и девяносто пятом абзацах этих наставлений, посвященных молитве. Надо закончить эту тему. К девяносто пятому абзацу тематически примыкает девяносто шестой:

Во всяком деле имей присущею молитву, так как ничего не можешь сделать без помощи Божьей.

Нет ничего сильнее молитвы к стяжанию содействия Божья, и ничего нет полезнее ее для благоугождения Богу.

Все делание заповедей в ней заключается: ибо ничего нет выше любви к Богу.

По мысли преподобного Марка Подвижника, молитвенное делание есть максимальное выражение любви к Богу. Он так видит, так чувствует; для него и для всей аскетической традиции, для всей восточнохристианской практики духовного делания это представляется несомненным: именно молитва является главным выразителем и созидателем любви к Богу.

Почему святые отцы так думают? Сейчас для нас это не только не представляется неоспоримым, но вызывает огромное количество даже не вопросов, а просто претензий. Ладно бы современный человек возмущался такой установкой древних аскетов, опираясь на слова Иисуса Христа: Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Ин. 14, 15).Так нет же! Возмущаются даже не на основании слов Христа, а просто на основании собственного нежелания. Говорят: «А почему, собственно, я должен именно так выражать свою любовь?» Претензии современного человека основаны на том, что он вообще перестал понимать само содержание, саму суть любви.

Человек не понимает того, о чем Христос говорит в известном месте о Марфе и Марии, где Мария сидит у ног Иисуса, а Марфа печется о том, чтобы накормить Господа и Его спутников. Там Он, помимо прочего, говорит: Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от нее (Лк. 10, 42). Ведь нищих, больных, питания, приюта странников или чего-либо другого подобного не будет в Царстве Божьем, там будет только Он, все будут достаточны, ни в чем не будут нуждаться. Если человек не нашел интереса в том, чтобы просто быть с Богом, то ему скучно станет, ибо делать там, строго говоря, нечего, все содержание той (иной) жизни есть общение с Богом.

Это подобно тому, когда для человека, который любит, главным содержанием любви является просто пребывание вместе с любимым. И неважно, что они при этом делают, желательно бы вообще ничего не делать, просто смотреть друг на друга, говорить, делиться друг с другом, вспоминать что-то общее или отдельное, каяться, строить планы, открывать все новые и новые глубины и в другом, и в себе самом в предстоянии этому другому. Сейчас для человека все это дико, кажется чем-то совершенно не то что невозможным, ненужным, а просто каким-то выдуманным, будто так никто никогда не делал; современный человек убежден, что делать так не нужно, что, в принципе, это совершенно ненормальная жизнь. Поэтому против полноты общения с другим как максимального выражения любви нынешний человек и бунтует. А для древних людей, как говорит Христос в данном сюжете, именно в этом и была та самая благая часть, которая не отнимется.

Кроме того, есть еще дополнительные размышления. Ведь именно молитва, а не чтение какого-то текста делает нас предстоящими Богу, даже если это текст Священного Писания. Молитва есть пребывание нашего ума, нашего духа, всего нашего существа, собранного воедино, пред лицом Ума Божественного, Логоса. Как это поется в песнопении, посвященном святителю Григорию Паламе: «ум, предстоящий Уму». То есть это предстояние Богу, когда все остальное, тварное, неважно: вселенная, мир, другие люди, ангелы, животные, воздух, жизнь, смерть. Все неважно. Единственным содержанием человеческой жизни становится Бог. Что может быть полнее собранности человека перед лицом Божьим, перед ликом Его? Из Священного Писания Ветхого Завета мы знаем, что для многих ангелов это составляет единственное содержание их жизни – предстояние Богу, когда все сердце бывает объято вниманием Божественной воле. Для человека это состояние наступает тогда, когда он возлюбил Бога всем своим существом, когда для него нет ничего иного, что бы он любил, кроме Бога. И это он выражает в своей молитве.

Но все-таки остается вопрос в связи с евангельскими словами Христа: Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Ин. 14, 15). Современным людям представляется, что молящийся человек отделился от всего, перестал обо всем заботиться: «Ишь, какой легкий путь выбрал! Сидит себе да молится Богу. Легко ему, не то что нам: мучаемся, страдаем, думаем, как концы с концами свести, как кредиты заплатить, детей воспитать, на работу пойти, как задания начальства выполнить. Нет, это легкий путь». Легкий или нет – это вопрос дискуссионный. Важно не это.

Важно, что молитва является также и исполнением заповеди Божьей. И не только и не просто заповеди о молитве. Молитва возможна только тогда (и уж тем более такая молитва, о которой мы сказали), когда человек исполнил все заповеди Божьи, потому что эти заповеди и посвящены тому, чтобы человек научился любить и понимать других людей, заботиться о них.

Человек, который вот так предстоит Богу, это человек, который все раздал, у него нет ничего своего. Он все до копеечки отдал ближним, у него даже одежда не своя, а данная ему кем-то по милости, дом не свой, а данный кем-то по милости. А может, и дома никакого нет. А если кто-то придет и попросит, то он уступит этот дом, только вряд ли кто-то в нем кроме самого этого подвижника захочет жить. Он отдаст свою одежду, только вряд ли кто-то кроме самого этого подвижника захочет эту одежду носить. Он от всего отрекся, но не просто так, положив это куда-то в кубышку, он просто все уже раздал. Он сделал больше, чем кто-либо из всех людей, творящих милостыню в каком-то количестве, он сотворил ее враз и все, совершенно все отдал, отрекся от всего и этим исполнил заповедь Божью.

Кроме того, чтобы взойти на такую ступень добродетели, на такой уровень молитвы, он отрекся от своей воли, долгое время был в послушании, слушался других. И в этом делании  обрел смирение, перестал носиться с собой как с писаной торбой, перестал ставить себя выше других, вообще выше хоть кого-нибудь. Он последовательно отказался от зависти,  ревности, уныния, сребролюбия, гнева, раздражительности. И приди к нему сейчас какой-нибудь человек, он будет служить ему; просто служить ему нечем, потому что у него ничего нет. Но если есть у него сухая корка, то он с радостью поделится ею. Но даже если у него будет и каша, которую он сварит, или картошка, которую он запечет, то, служа этому человеку, он будет видеть в нем Христа. И будет служить ему как Богу и любить его как Бога. И его ум ни на мгновение не оторвется от предстояния Богу. Даже если его выведут в этот момент на главную площадь главного города страны и там будут миллионы людей и от него что-то потребуют, он будет это делать, совсем не отвлекаясь от молитвы, от предстояния перед Богом.

И таким образом он исполнил заповеди. Эти заповеди были для него ступенями, которые возвели его к совершенной молитве и совершенной любви. Он действительно возлюбил Бога всем сердцем своим и ближнего  как самого себя. Если ему скажут, что надо умереть за другого человека, он пойдет и умрет. Если ему скажут, что нужно продать себя в рабство за этого человека, он пойдет на это. Если ему скажут, что нужно непременно, чтобы его разрезали на кусочки и выпотрошили, потому что это нужно для чьей-то пользы, он позволит это сделать. Он достиг совершенства во всем.

С этой точки зрения то состояние, в котором мы его застали, то есть молящимся (и не развлекаемо молящимся Богу), есть плод его долговременных усилий по исполнению заповедей Божьих. В этом смысле он ничуть не противоречит тому, что сказал Христос в Евангелии. И никто никогда не смог взойти на эту высоту совершенной, непарительной молитвы, как скажет в следующем слове Марк Подвижник, если предварительно не исполнит все заповеди Божьи, поскольку такое невозможно. Только постепенно, как пишет об этом Иоанн Лествичник, исполняя одну заповедь за другой, человек в конце концов достигает и совершенной молитвы, и совершенной любви.

В девяносто седьмом абзаце преподобный Марк пишет:

Не парительная молитва есть знак Боголюбия в пребывающем в оной, нерадение же о ней и парение (во время ее) есть знак любосластия (пленения сердца чем-либо кроме Бога).

Парительная молитва – это молитва, когда мы не просто уносимся мысленно от непосредственного содержания того, о чем говорят слова молитвы, но буквально парим, то есть в момент совершения молитвы наш ум погружается в нечто, никак не связанное ни со словами ее, ни тем более с предстоянием Богу, когда мы отвлекаемся от того, что сейчас стоим перед лицом Бога. Мы это не воспринимаем умом, не чувствуем, ум наш рассеивается и улетает в воображаемые картинки, предается мечтательности.

Как правило, это связано с мечтанием либо о чем-то, либо о себе. Очень часто, когда человек мечтает о себе, парительная молитва приводит его к тому, что он начинает во время молитвы смотреть на себя со стороны, как бы оценивает, хорошо ли он молится, какие чувства в нем при этом проявляются. Этот взгляд со стороны тоже есть парение ума, потому что ум отвлекся на что-то, он не собран в Боге, не стоит перед лицом Бога не отвлекаясь. Как, например, солдат стоит перед генералом, или подсудимый перед судьей, или объятый любовью молодой человек перед девушкой. Он ни о чем другом не думает, кроме как о том, что стоит сейчас перед самым главным в его жизни существом. И когда человек отвлекается от этого и начинает в какие-то другие области устремлять свой ум, то это и называется парительной молитвой, поскольку ум отвлекся и перед Богом уже не стоит.

Это состояние, по мысли Марка Подвижника, всегда обусловлено тем, что сердце пленено какой-то страстью. И если человек никак не может достичь собранной молитвы, молитвы, ставящей его перед лицом Бога, если он не может стоять перед лицом Бога, никак не отвлекаясь и не развлекаясь во время этого предстояния, то причиной всегда является увлечение некой «сластью». И это помогает нам понять, почему у нас никак не получается правильная, собранная, цельная, непарительная молитва. В нашем сердце есть пленение некой сладостью, «сластью», каким-то удовольствием, то есть на самом деле у нас в тайне сердца есть какое-то место, которое черпает удовольствие не из общения с Богом. Оно мечтает о пище или о сластолюбии, об утешении плоти, о покое, о богатстве или еще о чем-то. То есть когда сердце человеческое не отдало себя Богу, когда человек не сказал мысленно: «Господи, что хочешь, то и делай со мной», когда его еще пленяет некое удовольствие (и сердце на самом деле хочет именно этого удовольствия), тогда и получается парительная молитва.  

В правильном же состоянии у человека бывает сосредоточенная молитва. Обычно это связано с переживанием какой-то боли, печали, покаяния, горя. Но бывают моменты, когда он пытается молиться собранно, а у него не получается, он мечтает о каких-то утешениях и удовольствиях, предается мечтам и заботам, и молитва никак не получается. Человек борется, он пытается собраться, очистить свое сердце покаянием. И вот в таком колебательном контуре он находится: то собирается в молитве, то рассеивается; то у него чистая молитва, насколько это возможно, то парительная. Так чаще всего и бывает с обычным человеком.

Для того чтобы действительно достичь непарительной молитвы, человек должен пребывать в глубоком смирении. А это значит, что он все упование возложил на Бога и сам по себе ни о чем не мечтает и ничего не желает. Или же это человек, который очистил свое сердце вообще от всех страстей; его, по совести говоря, ничто не пленяет и уже давно не пленяло. Таковы две категории людей, которые могут достичь совершенной, непарительной молитвы.

Сто десятый абзац:

Как кающемуся не свойственно высокомудрствовать, так произвольно грешащему невозможно смиренномудрствовать.

Это естественно, так как произвольный грех как сознательное нарушение заповеди Божьей есть действие гордыни, потому что мы пренебрегаем заповедью, ведем себя высокомерно по отношению к этой и другим заповедям или высокоумничаем о том, что эта заповедь нам не нужна. Произвольно греша, произвольно нарушая то, что велит нам Бог, мы так или иначе демонстрируем гордыню. Поэтому естественно, что произвольный грех и смиренномудрие совершенно несовместимы. Это понятно. Но отсюда рождаются два практически значимых явления, зная которые, мы можем сделать определенные выводы.

По слову преподобного Марка Подвижника, у человека, который произвольно грешит, подлинного смиренномудрия нет. Но у него часто возникает состояние, которое мы называем смиренничанием, то есть человек в своей речи, порой в манерах декларирует некую риторику смиренномудрия. Смирения в нем нет, а риторика о смирении есть. Он напускает на себя вид смиренного человека, готов публично себя укорять, обличать, говорить, что он грешный, что хуже его никого нет и так далее. В результате он лицемерит, потому что на самом деле в глубине души он вовсе себя таким не считает. Но он напускает на себя такой вид, поскольку это в его собственных глазах успокаивает его совесть. Человек думает: хотя он и грешник и произвольно грешит, но при этом ведь он и произвольно смиряется, поэтому Господь в итоге его помилует. На самом деле, как и всякое лицемерие, ничем хорошим это не закончится.

Такое ложное, напускное смирение всегда проявляется в том, что, сколько бы человек сам о себе ни говорил в смиренных интонациях, подлинная его сущность проявляется тогда, когда то же самое, что говорит о себе он, ему говорит другой человек. Как человек реагирует на укоризны и замечания других, на то, что его ругают, – это и проявляет его подлинный характер, быстро снимает с него лицемерную шелуху.

Таким образом, важно понимать: если мы только говорим о смирении и напускаем на себя смиренный вид, никакого толку от этого для нашей жизни, вечной и временной, не будет. Как всякое лицемерие, как всякое лукавство, оно приводит только к тому, что лишь раззадоривает наше тщеславие, наше самолюбие. Если никто не будет нас ругать, то такой образ мысли и жизни заведет нас в очень опасные дебри. Если все-таки найдется человек, который будет нас ругать, то мы не сможем выносить, как нам будет казаться, его тяжелого характера, его невыносимого гнева и в результате будем пребывать в постоянном унынии, отчаянии, печали; стало быть, сделать то, к чему призвал нас Господь, не сможем.

И второй момент, который из этого вытекает: как бы мы ни хотели (а мы хотим научиться, скажем, неосуждению, каким-то другим подлинным плодам смирения), у нас ничего не получится, пока мы произвольно грешим. Потому что любой произвольный грех (как действие гордыни) всегда рождает в человеке раздражение. У человека появляется недовольство миром, самим собой, и это подпитывает раздражение. А раздражение всегда приводит к осуждению. Поэтому если человек произвольно грешит, он никогда не сможет избавиться от греха осуждения, а осуждение – это грех, который вполне можно назвать смертным, ибо каким судом человек судит других, таким и сам будет судим.

Сто четырнадцатый абзац:

Широта сердца есть упование на Бога, а теснота его – забота житейская.

Вообще очень удивительные, замечательные слова: широта сердца есть упование на Бога. Ведь уповающий на Бога человек, во-первых, знает, что все в его жизни в руках Божьих, все есть действие Божественного Промысла, Божией любви. А это сознание, это упование примиряет его, как патриарха Иосифа или царя Давида, с Промыслом Божьим. То есть человек пребывает в мире и тишине в любых обстоятельствах жизни, в нем нет уныния, которое сжимает сердце, делая его очень узким, не умеющим вместить в себя ничего, кроме этого уныния и тоски; человек переживает состояние отчаяния и никак не может достичь покоя. Это свойство внутреннего сердца, когда оно научилось в уповании на Бога вверять себя Промыслу Божьему, Его любви, наверно, правильнее было бы назвать великодушием, но можно назвать и широтой сердца.

Однако есть еще и вторая составляющая. С одной стороны, как мы уже сказали, человек, уповающий на Бога, вверяет себя Промыслу Божьему. Но в то же время человек, уповающий на Бога, вверяет Промыслу Божьему и других. Он верит, что Бог знает, как спасать людей; раз Он спас меня, то спасет и прочих. Он сознает, что Бог хочет спасения всех людей. И это дает ему надежду. Ведь именно Бог открывает человеку Самого Себя. Никакие человеческие слова и действия не смогут открыть другому человеку Бога. Что бы мы ни говорили и ни делали, Бог откроется  только тогда, когда Сам этого захочет.

Уповающий на Бога понимает, что судьба другого человека также в руках Божьих. И это упование рождает молитву и внутреннюю уверенность: если есть возможность, Бог этого человека спасет. Если Бог этого не сделает, то это в принципе невозможно.

Но никто не знает, кто спасется, а кто нет. Это знание скрыто от человека. Значит, человек, уповающий на Бога, верит, что Бог может спасти каждого, и надеется, уповает на это. И поскольку он надеется, что Бог может спасти любого, то у него рождаются силы не пытаться изменить мир, а стремиться этот мир согреть, утешить, зная, что судьбы всех людей в руках Божьих. Отсюда рождается и понимание, и широта, и способность услышать, и открытость другому.

Записала Инна Корепанова