26 июля. Священномученик Варсонофий (Веревкин)

Церковный календарь. 26 июля 2015 года

Свои именины в этот день совершают христиане, нареченные в честь святых Гавриила и Стефана.

Мир и благословение Божие да пребывает с вами, дорогие именинники. Радости вам и мира о Духе Святом.

В календаре новомучеников и исповедников российских на сегодняшний день такая запись: на этот день не приходится какой-либо памяти прославленных в лике святых новомучеников и исповедников.

В 1939 году в этот день отошел ко Господу основатель и духовник православной женской общины в Старом Петергофе архимандрит Свято-Троицкой Александро-Невской лавры отец Варсонофий (Веревкин), претерпевший гонения и скорби в годы советской власти.

Подвижник благочестия, архимандрит Варсонофий, в миру Владимир Сергеевич Веревкин, по воспоминаниям, был человек высокой духовной настроенности, молитвенник и прозорливец. Он родился в семье служащего кредитного банка города Гатчина Санкт-Петербургской губернии в 1894 году, окончил реальное училище, затем поступил в Санкт-Петербургский технологический институт, в котором отучился два курса. Владимир Сергеевич, с детства воспитанный в православной вере, в студенческие годы стал активным участником православного студенческого кружка. Ощущая возрастающую тягу к жизни духовной, он решает кардинально изменить свою жизнь и поступает в Санкт-Петербургскую духовную академию.

Встать на духовную стезю сразу не получается: в 1918 году, по окончании академии, Владимир Сергеевич был мобилизован и до1922 года служил в Красной Армии переписчиком третьего военного строительства. Тем не менее сразу после демобилизации он осуществляет свою мечту и становится послушником Александро-Невской лавры. Вскоре он был пострижен в монашество с именем Варсонофий. Известно, что уже в марте 1922 года он стал мантийным монахом, затем его рукополагают в иеродиаконы, потом - в иеромонахи к митрополичьей Крестовой церкви Свято-Троицкой Александро-Невской лавры. Почти сразу отца Варсонофия назначают настоятелем Серафимовской церкви подворья Серафимо-Дивеевского монастыря в Старом Петергофе. Невзирая на то что подворье закрывают по указу властей, а священству грозят арестами, отец Варсонофий в конце 1922 года основывает при своем храме общину сестер, выхлопотав даже для ее нужд большое помещение, ранее принадлежавшее подворью.

Петергофская община первоначально состояла из двух сестер - Нины Сергеевны Яковлевой и Анастасии Сергеевны Заспеловой. Вскоре они получили возможность возделывать участок земли, и в общину было принято еще несколько сестер - все они были молодыми девушками, недавно окончившими школу или гимназию. Были и другие желающие поступить в общежитие, но существовало опасение, что если сестер будет много, власти их обнаружат и вышлют. К началу 1932 года в Петергофской общине состояло пять сестер.

Община, духовником которой был отец Варсонофий, носила строго монашеский характер, хотя сестры и не принимали постриг. Все они оставили прежние места работы и прислуживали в церкви, пели в хоре, возделывали землю, выращивали овощи, а также шили одеяла. Нина Яковлева заведовала хозяйством и исполняла обязанности псаломщицы в храме. Отец Варсонофий благословил с молитвой каждую из сестер четками и монашеским пояском, однако форму монашескую никто не носил, опасаясь привлечь внимание властей. Сестры должны были ежедневно посещать церковь, им запрещалось читать советскую литературу, ходить в кино, театры, клубы и вообще участвовать в светской жизни. Устраивались общие трапезы и совместные чтения Евангелия, на которые приглашалась местная молодежь. На службы в Серафимовскую церковь стал ходить народ. В престольные праздники приглашались священнослужители из Петербурга, сестры других общин, руководители и участники Александро-Невского братства.

Есть воспоминание, как по благословению отца Варсонофия в общину взяли девушку, больную туберкулезом в тяжелой форме. Заведующая хозяйством сестра Нина поселила ее поближе к себе, на второй этаж, где было больше воздуха, сама ухаживала за ней, чтобы не утруждать сестер. Отец Варсонофий уделял больной много внимания, часто с ней беседовал. Вскоре эта сестра приняла постриг с именем Евсевия, после чего стала приближаться к смерти. Отец Варсонофий как-то сказал ей: «Когда умрешь, приди ко мне, извести». Когда матушка Евсевия умирала, при ней была сестра Нина. Незадолго до смерти матушка Евсевия сказала: «Кто-то за мной приходил». А перед самой кончиной: «Вот, опять идут». Как только она скончалась, послали известить отца Варсонофия, а он говорит: «Я уже знаю, она только что приходила ко мне, сказала».

18 февраля 1932 года, в так называемую «святую ночь», когда в городе на Неве и его пригородах было арестовано более 500 человек, отец Варсонофий, ставший еще в 1930 году игуменом, вместе с сестрами своей общины был арестован по делу «петроградских православных братств». Игумена, как духовника братства, приговорили к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере с конфискацией имущества. Не отличавшегося никогда крепким здоровьем батюшку отправили этапом в Темниковский лагерь в Мордовии. Чрезвычайно тяжелые условия содержания в лагере окончательно подорвали его здоровье, у отца Варсонофия открылась и стала быстро прогрессировать болезнь Паркинсона.

В лагере недугующий игумен пробыл один год. Постановлением Коллегии ОГПУ от 22 апреля 1933 года он был досрочно освобожден из лагеря как инвалид 1-й группы и выслан в Северный край на оставшийся срок. В мае 1933 года отец Варсонофий был через Вологду препровожден в Сыктывкар. Через несколько месяцев он был окончательно освобожден и смог поселиться в Новгороде. До самой его смерти в 1939 году здесь ему помогала одна из сестер Петергофской общины, избежавшая ареста.

26 июля 1939 года архимандрит Варсонофий (Веревкин) отошел ко Господу. Он похоронен на новгородском Петровском кладбище.

Одна из важнейших целей духовной жизни - приобрести молитвенный навык, достигнуть в этом максимально высокой степени. По мысли отцов Церкви, тот минимум, который мы должны пройти и без которого спасение весьма и весьма сомнительно, - это достигнуть деятельного этапа умной, сердечной молитвы. Только когда ум соединяется с сердцем, сердце начинает очищаться от страстей. До этого момента оно пребывает в нечистоте, а увидеть Бога можно только чистым сердцем.

Это труд всей жизни, труд, о котором должна болеть наша душа, в чем мы должны всегда стремиться преуспевать. Иногда встречаешь человека, довольного своим молитвенным деланием и говорящего: «У меня молитвенное правило занимает два часа, я молюсь каждый день, читаю столько акафистов, кафизм…», а на самом деле он застрял на первом (а может, даже нулевом) этапе, потому что читать молитвы - это еще не молиться. Словесная молитва имеет свои ясные, точные критерии. Можно вообще всю жизнь читать тексты и никогда не начать молиться. Один из показателей привития к сердцу молитвы словесной - это сцепка ума со смыслом слов. Когда ум зацепляется в начале фразы и через весь молитвенный текст не теряет из виду смысла прочитанного - вот крепкая сцепка ума со смыслом молитвы. Когда прекращается молитвенное чтение и есть послевкусие после молитвы - хочется еще помолиться, когда не сразу человек переходит к следующему житейскому делу, а пребывает в молитвенном духе, значит - молитва словесная прививается. Когда привычные молитвенные тексты, например «Святый Боже», «Живый в помощи Вышняго» или «Помилуй мя, Боже», человек читает не просто как выученный, зазубренный текст стиха, а читает как свою молитву, когда его душа эти слова воспринимает как свои, когда «Отче наш» или Трисвятое мы не привычно проглатываем, но воспринимаем как свою молитву - это тоже признак начавшей приживаться словесной молитвы.

И бывают обстоятельства, в которых Господь особым образом «вкручивает» молитву в сердце человека. Пишет одна сестра:

«Недавно попалась книга протоиерея Михаила Чельцова «Воспоминания „смертника“ о пережитом». Воспоминания отца Михаила - скорее исповедь священника, духовно приуготовляющего себя в тюрьме к расстрелу в 1923 году. Мне кажется, здесь очень хорошо и доступно описано состояние чистой молитвы.

Вот отрывок:

Дней за пять до выхода из особого яруса я заставил себя прочитать отходную. Как было тяжело вначале читать себе самому последнее «прости». Слезы капали из глаз, слова не поддавались пониманию. Но потом я увлекся хорошим, сердечным содержанием отходной и кончил ее совершенно успокоенным. На второй день вечером меня уже что-то потянуло к этой отходной молитве, и я ее читал с восторгом и упоением. На третий день я уже не читал ее, ибо получил от надзирателя нелегальное уведомление, что среди четырех, коим расстрел не отменен, моей фамилии не значится. Хотя всецело я не доверял этой вести  <…> , но все-таки, при наличии этой вести, я считал вызовом Господу Богу читать себе отходную…

Возможно, в значительной степени благодаря отходной,  <…> установившемуся у меня примирению со смертью я как бы совсем отошел от жизни, все более и более забывал о семье и о ее горе без меня; я как-то ушел в себя, в свои мысли о будущей жизни, я стал как бы действительно живым мертвецом. Поэтому когда 14 августа мне было объявлено постановление московского ВЦИК о замене расстрела пятью годами тюрьмы, то я отнесся к этому как-то бесстрастно, оно не произвело на меня особенно радостного впечатления. У меня явилось как бы даже недовольство и разочарование: вот-де готовился, готовился к смерти, и ее отменили.

Весь день я ходил по камере, как бы не понимая значения этого постановления для жизни моей и недовольный тем, что придется изменять жизнь со всеми мыслями, суждениями и настроениями. И только к вечеру этого дня и особенно на следующий день, после свидания с родными, я начал понимать и оценивать происшедшее под углом зрения начинающегося нового, - я стал как бы воскресать к новой жизни. На другой день ко мне пришли на свидание родные… Меня вызвали и провели к ним. Я шел, опять-таки не понимая, кто и зачем пришел, зачем меня тревожат. Никакой радости не испытывал я, что вот сейчас, сию минуту я увижу своих дорогих родных, буду с ними разговаривать. Я встретился и поздоровался с ними холодно, не знал, о чем с ними говорить, и не был недоволен, когда свидание наше прекратили. Неудивительно, что я на них произвел впечатление почти что ненормального человека.

И только придя со свидания к себе в камеру, оставшись наедине с собою, я стал мало-помалу приходить в себя, стал правильнее оценивать происшедшее, вспоминать лица и разговор на свидании. И хорошо помню, что по прошествии каких-нибудь пятнадцати -двадцати минут по окончании свидания я никак не мог воспроизвести ни подробностей разговора, ни лиц жены и бывших с нею детей, даже не мог припомнить, кто же из детей был сейчас у меня на свидании. Так значит я отрешенно от жизни, в каком-то полусознательном состоянии, в полузабвении провел свое первое свидание с родными. Я виделся и говорил с дорогими мне… но душой и мыслями был не с ними…»

И далее комментарий сестры:

«Очень понравился этот отрывок - описание о степенях молитвы. Конечно, перед расстрелом молитва становится чище. Экстремальные условия, в которых пребывает человек, быстрее приводят к молитвенному состоянию, чем, допустим, когда находишься на диване с книжкой, планируя завтрашний рабочий день, - попробуй войти в настоящую молитву! Не зря же на приходе священники почти каждую проповедь говорят, что основное делание христианина - это покаяние. И здесь, читая эту книгу, видишь, насколько у человека было искреннее и глубокое покаяние, что все мирское в одночасье в нем просто умерло, когда он вошел в чистую молитву».

Действительно, особые обстоятельства порой человека проводят сквозь эти этапы, ступени, доводя до глубокого отношения с Богом в чистой молитве. Но не все эти обстоятельства могут выдержать. Поэтому каждому своим путем, но обязательно нужно идти, подвигая себя навстречу Господу. Помогай нам всем Господь!

Священник Евгений Попиченко

Расшифровка:  Нина Кирсанова