Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 11

Вторник, четвертая песнь, пятый тропарь: Иова на гноищи слышавши, о душе моя, оправдавшагося, того мужеству не поревновала еси, твердого не имела еси предложения во всех, яже веси, и имиже искусилася еси, но явилася еси нетерпелива. То есть «ты слышала об Иове, который сидел на гноище и оправдался»… Был праведный человек, который за свою праведность, так скажем, получил от Бога то, что понес великие потери: погибло все его имущество, погибли все его дети, а в конце концов напала на него великая и страшная по тем временам болезнь – проказа. Он был вынужден уйти от человеческого общества и сидеть на мусорных кучах, где обычно прокаженные и жили (общаться с людьми ему было категорически запрещено). И вот, сидя на этой мусорной куче, на этом позорище, на гноище, он тем не менее оправдался. «А ты, душа, твердого мужества не имела, не ревновала, твердого намерения не имела во всем том, в чем искушалась, ты была нетерпелива». То есть «у тебя помысла твердого, намерения твердого терпеливо переносить все, что со мной случается, не было; поэтому ты была нетерпелива».

Пошел человек на работу – что он ждет? Что его заметят, что ему заплатят, зарплату повысят и будут замечать, что он хорошо работает. Каждый честный человек этого ждет. Не знаю, чего ждут нечестные, может быть, тоже ждут чего-то своего, но мы про это не говорим. Честный человек ждет этого, правда? Правда! А этого не получается. То есть начальство все время недовольно, зарплату не повышают, а, наоборот, она остается прежней (а цены растут, и ее не хватает), много времени тратится на работу, дома ничего не успеваешь. Человек начинает думать: «Да что ж это такое! Меня не ценят, меня не любят, у меня ничего не получается, я ни к чему не способен, не готов. А, оставлю эту работу, от нее только одна депрессия!» От чего депрессия? От внутреннего неправильного состояния, а не от работы. Потому что на этой же самой работе другие люди могут работать совершенно нормально и говорят: «Классная работа! Я лучше искал и не нашел». А тут человек впадает в депрессию, потому что он неправильно к этому относится. Он пойдет на следующую работу, и будет точно так же. И потом пойдет на следующую, и на следующую, пока наконец-то не поймет, что все это не так…

Буквально история из Древнего патерика. Был один монах, который пришел в монастырь, чтобы молиться Богу, но братья попались  скверные: его не любят, постоянно в чем-то соблазняют, молиться никто не умеет, на советы никто не отвечает. «Ну просто одно безобразие! Не монастырь, а непонятно что! Я пришел молиться, учиться духовной жизни, а тут бедлам какой-то! Монастырь-то вроде небольшой; думал, все будет дружно, всего шесть человек, но не получилось. Пойду в другой». Пришел в монастырь побольше: пятнадцать человек монахов, вроде и старец есть. Начинает жить в монастыре – старец непутевый, разобраться в его духовной жизни не может, правильных советов, которых он ждет, не дает, братия его только соблазняет, искушает, не понимает, послушаниями завалили, молиться не дают, толку никакого нет, жизнь просто рушится! «Пришел учиться духовной жизни, а ничему не научился. Нет, пойду-ка я в следующий монастырь».

Пошел в монастырь, где людей побольше, но точно такая же история, только еще страшнее. «Старцы вообще выжившие из ума, дают какие-то нелепые советы, говорят, что мне надо бороться с гордыней, что она у меня почти сатанинская и бесовская, говорят, что я никого не люблю. Как я никого не люблю, когда я готов за Христом идти в монастырь! Какие-то советы… Люди от меня шарахаются, братья вообще боятся со мной сидеть за одним столом, потому что я ору, говорят, как дикий зверь – в общем, невозможно!»

Он собрался из этого монастыря уходить, но вдруг подумал такую простую вещь, вспомнив свою жизнь: «А что меня ждет дальше? Скорее всего другой монастырь будет еще больше и жить там будет еще страшнее. То есть точно будет хуже там, куда я приду, это уже понятно. А раз хуже будет, так уж останусь в этом монастыре, уж все равно деваться некуда, лучше не найду. Какой бы ни был плохой, останусь в этом, чтобы хуже не было». И остался. И когда он понял, что идти больше некуда, что этот монастырь на всю жизнь и он в нем должен скончаться и умереть, то сразу поменялась его установка. Оказалось, что там замечательные старцы, подлинно духоносные, а братия как на подбор любящая, замечательная, заботливая, и только он один в этом монастыре, как паршивая овца, все портит. Так неловко, так неудобно… Так и стал человек святым.

Понимаете? То есть все дело в том, чтобы изменить установку, отношение к этому. Мы, как говорит апостол Павел, «приговоренные к смерти». В самих себе нося приговор к смерти, на что нам надеяться? Мы пришли в этот мир на скорбь, потому что скорбел наш Учитель, скорбел наш Бог. Если мы понимаем, что в этой «юдоли плача», как называют мир богослужебные книги, нас ждет только скорбь, то чего нам ждать? О, солнце выглянуло! Зима в этом году европейская, на улицах почти никто не замерз, слава Богу, даже шубу надевать не надо (дольше сохранится). Солнце светит каждый день! У нас таких солнечных дней летом не бывает и не будет, но хоть зимой солнышку порадуюсь, оно ведь витамин D, говорят, дает, да и радость тоже. Буду радоваться тому, что опять солнечный день, мороза нет, снега нет. Нет, конечно, я могу смотреть по-другому: ну вот, нашло солнце, когда светить! Светить надо летом, а ты светишь зимой, все у тебя не вовремя, честное слово. Вот уехать бы в какой-нибудь Крым, там было бы хорошо!

Там не будет хорошо. Да, солнца там будет много и вовремя, но там будут другие проблемы, с которыми мы так же не справимся, как с солнцем. Видите, все зависит от установки, от того, как мы к этому относимся. И если мы принимаем любую скорбь как должное (мы на это в мир и пришли), понимаем, что любую неудачу мы должны потерпеть, относимся ко всему мужественно, терпеливо, смиренно, то мы научаемся радоваться тем излишествам вроде солнечных дней на Урале, которые нам посылает Бог. И когда нам зарплату поднимут на тысячу, мы будем радоваться, что зарплату подняли, а не скорбеть: «Ну, что на тысячу-то! Что это такое… Ну стыдоба! На тысячу подняли зарплату, честное слово, как подачку кинули. Подачка и есть…» И человек ропщет, и тогда он будет находить ропот во всем, он будет всем недоволен, всегда будет роптать, и в результате терпения у него не будет. А христианская душа должна научиться терпению, потому что Христос говорит: В терпении вашем стяжите души ваши. Терпение является тем инструментом, с помощью которого мы созидаем свое спасение. Если нет терпения, ничего не созидается, и только с помощью терпения созидается человеческая душа.

Иов уж точно не ждал ничего подобного, он был уверен, что его ждет тихая и мирная кончина, а не это неожиданное приключение. Но даже в этом неожиданном приключении он показал терпение. Он терпеливо перенес все, что на него свалилось, потому что мысль у него была укоренена в Боге: Бог дал, Бог взял. Вроде я ничего этого не заслужил, но я знаю, что раз Он взял, значит, человек должен это принять. Так и мы, взяв у Иова основание на терпении, можем относиться: Бог дал, Бог взял. Сегодня дал скорбь, завтра даст не скорбь. Может, и завтра даст скорбь, но это Его воля, Он дает что хочет на каждый день. Но помимо скорби Он дает нам хлеб, дает близких людей, дает мудрые советы, Он не оставляет нас Своей заботой и милостью. Если мы будем терпеливы, то увидим, как каждый день Бог о нас заботится, а если будем нетерпеливы, нам будет казаться, что от Бога до последнего человека, включая маму, никто нас не любит, никому мы не нужны, все мы брошены. Одни скорби, неудачи, терпение, и лучше уж совсем не жить. Но Бог обо всех нас заботится.

Вторник, четвертая песнь, шестой тропарь: Иже первее на престоле, наг ныне на гноище гноен, многий в чадех и славный, безчаден и бездомок напрасно: палату убо гноище и бисерие струпы вменяше. Это продолжение темы о терпении. То есть «тот, кто был сначала на престоле, ныне, обнаженный, сидит на гное; тот, у кого было много чад и кто был прославлен, ныне и без чада, и без дома, но вместо дома у него гноище, а струпы как жемчуг». Тем не менее, хотя он был такой великий и стал такой низкий, он остается терпеливым. Мы и не имели того, что он имеет, и не страдаем так, как он страдает, и неужели нам не побыть терпеливыми!

Вторник, пятая песнь, третий тропарь: Яко Моисей великий египтянина, ума уязвивши окаянная, не убила еси душе; и како вселишися, глаголи, в пустыню страстей покаянием? Это сложный тропарь, но очень красивый по смыслу. «Пока ты, душа, как великий Моисей египтянина, гнездящегося в твоем уме, не убила, ты не можешь вселиться в пустыню покаяния». То есть пока ты «египтянина» (предателя, врага, лукавство) не убила в собственном уме, ты не можешь начать покаяние. И это правда, это то, о чем мы говорили. Ничего с этим не поделаешь, это очень грустно, но я не знаю, как еще людям сказать, что с этого начинается всякое покаяние. Пока вы не выгоните, не выжжете в своем собственном уме этого «египтянина», это лукавство, которое позволяет нам интерпретировать заповедь Божию по всякому удобному для нас поводу, мы не можем встать на покаяние. Потому что покаяние предполагает, что заповедь Божия для нас становится обоюдоострым мечом или зеркалом, безусловной правдой, в которой мы видим самих себя. Если заповедь подлежит истолкованию, то это уже не заповедь, это человеческие измышления. Вот этому надо научиться, очень постараться и научиться, и для этого надо (что и делается Великим постом после первой недели) читать Священное Писание, Четвероевангелие, чтобы человек, всмотревшись в Евангелие, снова вспомнил о безусловности евангельских заповедей.

Мы же про них просто забываем… Бывает, люди приходят из мира, только вот недавно пришедшие в Церковь, только начинают воцерковление; может быть, человек вообще первый раз пришел в церковь, потому что у него горе, какая-то обида несусветная. Но как человек, который давно в Церкви, может прийти на исповедь и сказать с самооправданием: «Вот, ко мне пришла соседка, стала про нашего президента всякое говорить. Ну, я не выдержала и тоже, батюшка, нагрешила. Но если посудить вообще-то, то плохо живем, честно сказать. Поэтому, батюшка, не сдержалась. Грешна, грешна… Наверное, мне так больше не надо делать…»? И сама постановка вопроса говорит о том, что в уме у человека нет мысли, что нельзя осуждать вообще никого, а тем более власть. Нельзя, невозможно, немыслимо быть христианином и осуждать власть. Это невозможно так же, как плюсы у магнитиков никак не могут соединиться, они отталкиваются! Не могут они срастись. Вот так же несовместимы осуждающий человек и христианство.

А человек осуждает в течение не то что месяца, а просто в течение дня, только и делая, что обсуждая, раздражаясь и злословя, нарушая много заповедей. Приходит и говорит: «Господи, объясни мне, я не понимаю, почему я плохо живу? Ну вроде я же молюсь Тебе, вроде же пост соблюдаю, и в храм денежку Тебе приношу, и свечи ставлю, к иконам чудотворным приезжаю… Господи, ну почему Ты так ко мне несправедлив-то, почему же я мучаюсь-то, почему у меня везде скорби?» Человек приходит в искреннем недоумении, и думаешь: «Я тебе сейчас все объясню». Говорю (если женщина): «Знаешь, человечек Божий, надо начать с того, что с мужем твоим надо примириться и его больше не осуждать». –  «Это его?! Ой, батюшка, не знаете Вы моего мужа… Вы бы с ним пожили, Вы бы так не говорили. Да я ли его не любила! Да я ли его, дурака, не кормила чуть ли не с рук! Что я только от него не вынесла! Да я ж ему всю жизнь, каждый день говорила, говорила, говорила: не делай этого, не делай этого… И я же еще плохая оказалась, да? Нет вот чтобы ему сделать замечание… Нет, батюшка, Бог добрее, чем Вы». И поплачешь вместе с бабушкой, обнимешь ее, утрешь ей слезы.

А что же еще делать, если человек не слышит, не понимает, что заповедь Божия о неосуждении или об уважении к мужу не предполагает разнообразия ситуаций, она не говорит: вот если такая ситуация, то надо слушаться мужа, а если вот такая ситуация, то слушаться мужа, конечно же, не надо; если такая ситуация, то мужа можно осудить, а вот если такая ситуация, то ни в коем случае нельзя его осуждать. Но нигде же такого не написано, заповедь говорит категорично: не суди – не будешь судим, судишь – судит тебя Бог, не укоряй – и никто тебя не укорит. Не можешь ты злословить мужа, потому что ты таким образом злословишь Бога, Который тебе его дал, ты ругаешь на самом деле Бога, а не мужа. Ругая начальника, ты ругаешь Бога; не подчиняясь начальнику, не подчиняешься Богу.

Это именно категоричность заповеди, и пока она не войдет в ум человека и не станет безусловной, «категорическим императивом», как говорит Кант, то бесполезно что-либо, покаяния не получится. Ты не можешь даже начать покаяние… Во время литургии Преждеосвященных Даров поется песнопение: Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою, воздеяние руку моею, жертва вечерняя. Там есть такие слова: непщевати вины о гресех. То есть чтобы наша молитва исправилась как кадило, мы должны приносить Богу жертву и каяться в своих грехах, а не придумывать оправдания («непщевати» – это «придумывать оправдания»), извинения в своих грехах. Но мы этим регулярно и занимаемся. В сущности, все наше покаяние – это видимость при реальности нашего непрестанного самооправдания. Мы постоянно хотим оправдаться, потому что в нашем уме нет непреложности, универсальности Божией заповеди. Потому мы так напрасно и сокрушаемся, напрасно и лицемерно плачем, потому что в глубине души мы просто жалеем себя: «Да, Господи, я, конечно, грешная, что ж делать-то… Ну а как мне не быть грешной, если вокруг меня грешники еще хуже, чем я?» Тут мы ничего не созиждем, и чтобы началось покаяние, нужно именно, чтобы в уме была абсолютность, непререкаемость Божией заповеди.

Записала Анна Солодникова