Учимся растить любовью. Спрашивали, отвечаем

"Подросток ничего не хочет" - претензия, которая все чаще звучит из уст родителей и учителей. Эта же тема повторяется в вопросах телезрителей, присылаемых в адрес передачи. Один из таких вопросов адресован нашему постоянному консультанту - семейному психологу Елизавете Пархоменко. Искать причины такого положения вещей и, главное, выход из ситуации будем вместе.

– Сегодня мы снова отвечаем на ваши вопросы, которые вы присылаете нам в сети Интернет. Все они адресованы психологу Елизавете Пархоменко.

Вопрос: «Как поступить с ребенком, который полностью потерял желание учиться? Это мой внук, ему 16 лет. Перестал учиться, делать уроки, ходить на курсы английского, часто прогуливает школу, уходит с уроков. Говорит, что ему неинтересно. В следующем году надо поступать куда-нибудь, а он не хочет, и работать тоже не хочет. Никакие наши уверения, что мы не будем его кормить за свой счет всю жизнь, не работают.

Воспитывает его одна мама, моя дочь, я живу с ними. В целом отношения у нас  хорошие, беспокоит только нежелание внука что-либо делать. Складывается впечатление, что он надеется на то, что все как-то само решится».

Вот такое апатичное состояние у ребенка. Думаю, тут проблема не только в школе: у него никаких желаний нет.

– Отвечая на этот вопрос, мне прежде всего хочется сделать такую сноску: мне не совсем понятно из вопроса (как это всегда бывает), действительно ли у ребенка такое апатичное состояние, как описывает бабушка. Это может быть так, а может быть не так. Или это такой взгляд бабушки. Хочется сразу сделать ремарку. Когда люди приходят на консультацию, чем мы занимаемся? Мы разбираемся, кто как это видит. Иногда оказывается, что у ребенка совсем другой взгляд на это. К примеру, мальчик сказал бы: «Нет, не так чтобы мне все было неинтересно на свете. Мне неинтересна школа, неинтересны курсы английского и домашние дела». А это совсем другая история, правда?

В принципе, естественно и нормально, если ребенку школа в какой-то момент становится неинтересна. Часто она бывает неинтересна все время, просто лишь в этом возрасте он имеет смелость сказать об этом. Тогда предложение было бы скорее не в том, чтобы тревожиться, беспокоиться по поводу ребенка, а в том, чтобы помочь ему найти то, что ему интересно. Если ребенку неинтересна школа, то это вполне закономерно: там довольно часто ничего интересного и нет; и желание скорее отбивается. Если ситуация такая, тогда бабушке и маме я бы предложила поддержать ребенка и помочь ему. Поддержать его в том, что это нормально, если школа неинтересна, так может быть. Помочь ему собрать какие-то крохи, чтобы подготовиться к дальнейшей жизни и поискать то, что ему интересно. Потому что жизнь не ограничивается школой. Иногда у нас есть ощущение, что школа и оценки – это вся жизнь, а на самом деле это не так. Многие великие, гениальные люди в школе учились плохо. Это известный факт. То, что ребенку неинтересно в школе, абсолютно не значит, что он себя не найдет в жизни. Это одна история.

Но все может быть совсем не так, мы просто не знаем этого. Может быть, бабушка действительно видит, что с ребенком происходит что-то не то. Ко мне на консультацию приходят родители с подростками, которые действительно демонстрируют все симптомы того, что им ничего не интересно. Тогда стоит обратить на это внимание. Потому что если ребенку не просто не хочется ходить в школу (это скучно, и он решил, что еще и курсы английского ему не нравятся, он хочет делать что-то совсем другое), а он действительно не интересуется ничем, хочет только сидеть в компьютере, в Интернете или вообще лежать (если мы видим, что это похоже на состояние апатии), тогда, конечно, стоит задуматься и затревожиться.

Эти слова пугают: ничего не интересно, ничем не увлечен. Ко мне часто приходят такие подростки, и это действительно тревожит, потому что мы по-настоящему живем, когда нас что-то увлекает, когда мы что-то делаем с удовольствием. Мы можем определять наше психологическое нормальное состояние по тому, насколько мы увлечены той или иной деятельностью. По маленьким детям (до средней школы) мы можем сказать, что с ними все в порядке, если видим, что они увлечены игрой. Чаще всего именно спонтанная игра – показатель того, что с ребенком все хорошо. Наши маленькие дети – не все время, а когда мы их оставим в покое – вдруг начинают активно исследовать мир. Они могут что-то увлеченно резать, клеить, собирать конструктор, погрузившись в это. Могут играть в ролевые игры. Если такая деятельность присутствует в их жизни, мы можем расслабиться, выдохнуть и сказать: все в порядке, развитие идет.

Потом, когда ребенок вырастает, например, из спонтанной ролевой игры, мы можем определить, что с ним все в порядке, по тому, насколько увлеченно он занимается какой-то другой деятельностью. По большому счету это та же игра, которая приняла другую форму. Например, ребенок увлеченно играет на музыкальном инструменте. Допустим, он не делает домашние задания в музыкальной школе (это нормально, если ему это сложно и не очень нравится). Но если он в какой-то момент сидит и сам что-то разбирает, подбирает по слуху и при этом весь в это вовлечен, мы можем опять расслабиться. Мы можем выдохнуть и сказать: да, скорее всего развитие идет, с ним все в порядке. Если он пишет какие-то истории, рассказы, собирает сложный конструктор, чем-то увлечен, то мы можем выдохнуть.

Но если такого нет, если он не знает, чем себя занять, слоняется из угла в угол, если полностью погрузился в компьютер, то мы можем забеспокоиться и сказать: с ним что-то происходит. Это похоже на апатию. Тогда нам прежде всего стоит задуматься, что с ним происходит. Бабушка сразу бьет тревогу. Ее можно понять, я ее очень понимаю, у меня выросли старшие дети. Я помню это беспокойное, переломное время, когда в жизни старшего подростка вот-вот что-то сильно поменяется. Естественно, родители тревожатся за ребенка. Но это не помогает ребенку, а сильно ему мешает. Это дополнительный груз на него, в то время как на самом деле ему сейчас нужна помощь родителей. Судя по письму, это произошло недавно, и это скорее хороший знак. Если такой перелом произошел недавно, наверное, можно что-то срочно сделать, оказать поддержку ребенку (я буду сейчас много говорить про поддержку), и он обретет основания для того, чтобы снова жить. Когда мы играем (в детстве), то есть спонтанно увлечены какой-то деятельностью, только тогда мы живем. Мы так устроены. Это наше Богом сотворенное творческое человеческое начало. Когда мы вовлечены во что-то, именно тогда мы полностью живем и проявляем себя. Когда мы делаем что-то просто потому, что это надо, тогда мы скорее выживаем, существуем.

– Вы сказали, что с подобными жалобами приходят часто. Действительно, я наблюдаю, что эта проблема для нашего времени актуальна. Прежде чем мы перейдем к практическим советам, которых ждут и телезрительница, и я, и другие зрители, хочется порассуждать о том, почему именно сейчас проблема подростковой апатии настолько актуальна. Можно ли это все списать на гаджеты, отсутствие подростковых игр во дворе (только дети в песочнице гуляют; подростки на улицах разве что неблагополучные попадаются)? В чем дело, почему такая ситуация? Что можно изменить в корне, а не только в конкретной ситуации?

– Сами по себе трудности подросткового возраста не новые. Но в традиционной культуре взросление происходит иначе. В этом есть свои плюсы и минусы. Там у человека не особо есть выбор. Он идет по накатанной колее: папа был столяр, и я буду столяр. В этом есть свои плюсы. Конечно, это уберегает от многих метаний; традиция помогает спокойно принять то, что есть, принять кризисы. С другой стороны, если это не твое, меньше шансов найти себя. Но мы сейчас не про то, чем хороши патриархальные, традиционные устои и современные устои, а про то, как сейчас с этим быть.

Если говорить о последних годах, я бы не сказала, что эта проблема новая. Когда ребенок подходит к концу школы, он взрослеет, встает на ноги и начинает осознавать, что он может уже и не слушаться родителей, никто его не заставит. И вообще он сейчас перед рубежом, когда ему придется самому что-то решать. В этом случае подросток всегда испытывал сложности. Всегда были проблемы субкультур, например. Уход в субкультуры – это же именно подростковая особенность. Подросток пытается искать себя и погружается в них. Всегда были такие переживания. Другое дело, что сейчас есть опасности современности, и они заключаются в цифровом мире.

Мы всегда беспокоились о том, что подросток, который ищет себя и не находит поддержки, базы в родителях (я буду много говорить об этом), не может опереться на родителя как на якорь. Здесь мне в голову приходит образ: корабль и якорь. Подросток – как корабль, который отправляется в свое плавание. Но пока он еще ребенок, это плавание по небольшому периметру. Подростку важно, чтобы был якорь, чтобы он был брошен вниз и плотно лежал в земле; и в то же время чтобы была траектория, по которой он движется. Если нет земли, в которую опущен якорь, то ему страшно двигаться. Он может оторваться и уплыть куда угодно. Ему очень важно ощущать это основание.

Мы всегда тревожились о подростках. Предыдущее поколение о чем тревожилось? Не курят ли подростки в подворотнях и не пьют ли они? А сейчас мы тревожимся не только и не столько уже об этом (наркотики, понятное дело, опасность), но о том, не уйдет ли он в цифровой мир. Цифровой мир – это опасность нашего времени. Она действительно затягивает, поскольку это совершенно особая работа мозга, особое взаимодействие, которое легко позволяет уйти от жизни и в то же время получать суррогаты жизни и общения. Это вправду опасность современности. Хотя в каком-то смысле цифровая зависимость не сильно отличается от зависимости наркотической или алкогольной. Подросток, ребенок уходит в такую зависимость по тем же самым причинам. С одной стороны, никто из нас не застрахован от родительских ошибок; выбор все равно и за нами, и за ребенком. Но, с другой стороны, никто не уходит в зависимость просто так. Туда уходят от чего-то, это уход от жизни, от мира. Туда уходят тогда, когда плохо здесь, в этом мире, когда в реальности плохо и не за что зацепиться, когда якорь неплотно лежит на земле. А земля – это родители, на которых можно опереться, которым можно доверять, и ребенок точно знает, что он от них получит поддержку. Ответила ли я на Ваш вопрос?

– На мой вопрос да. Теперь хочется перейти к ответу на вопрос телезрительницы, чтобы понять, как эту поддержку оказать.

– Прежде всего хочется сказать, что бабушке и маме стоит посмотреть на это не с точки зрения своей родительской тревоги (которая мне совершенно понятна, но тревога только нагружает ребенка) и не с точки зрения того, что с ребенком сейчас что-то случится, что помешает ему в будущей жизни. Этого очень много звучит в письме: как же мы будем его кормить всю жизнь, а вот он не найдет себя, никуда не поступит, а вот он будет дворником работать, как наши родители говорили. Это понятно. Но беда в том, что как только мы, родители, начинаем задумываться о таком далеком будущем наших детей, мы тут же попадаем в родительскую ловушку, из которой ни нам, ни ребенку не выбраться. Мы попадаем в ловушку, когда начинаем моделировать его жизнь и теряем самого ребенка. На самом деле в нашей власти не так уж много. Мы не можем смоделировать его жизнь.

Выход из этой ловушки простой: не стоит пытаться устроить его жизнь на много лет вперед, это не в нашей власти. Стоит обратиться к тому ребенку, который есть сейчас перед нами, и помочь ему выбраться из тех ловушек, которые есть прямо сейчас. Выбирать он уже будет сам, это не от нас зависит. А вот помочь ему прямо сейчас мы можем. А сейчас, если верить словам бабушки, ребенок демонстрирует симптомы депрессии. Если ребенок просто не хочет делать то, что не хочет (и имеет право), а хочет делать что-то другое, – это одно. Но если он действительно ничего не хочет, никакой мотивации нет, никакого увлечения ничем, то это плохие симптомы. Похоже, что ему сейчас очень нехорошо. Что-то происходит в его жизни, что-то сильно на него давит и пугает, и самому ему с этим сложно разобраться. На это стоит обращать внимание.

Помните, какое-то время назад была история с подростковыми группами смерти. Сейчас вроде история затихла, но на самом деле все это есть. Я слышала передачу эксперта по этому вопросу; он говорит, что они ушли на дно. Одни группы уходят, другие приходят, и все это есть. Туда по-прежнему попадают дети и оказываются в опасных ситуациях. И не только это. Просто мне захотелось вспомнить эту историю, потому что она тогда всколыхнула общественность. Люди задумались о том, что происходит с нашими детьми, почему они в таком состоянии, что идут туда и их так легко довести до самоубийства. Тогда обратили внимание на то, что многие родители не замечали, что с их детьми творится что-то не то. Их ребенок долгое время был в депрессивном состоянии. Тогда родители, чьи дети (не только из этих групп) покончили жизнь самоубийством, задним числом начинают смотреть, что происходило. И обычно там было много знаков, много непрямых воззваний к родителям о том, что с ребенком не все в порядке.

Также если ребенок впадает в игровые зависимости, употребляет наркотики, алкоголь, это тоже своего рода выход из депрессии. Сначала с ребенком что-то происходит, а затем он ищет вариант, как справиться с этим.

Сейчас самое время задуматься о том, что с ним не так, что его беспокоит. Похоже, за этим нежеланием, отсутствием мотивации стоит какое-то переживание. Когда все хорошо в нашей жизни, мы, конечно, хотим жить и находим себе интересные занятия. То есть первое, к чему я призываю, – подумать, что не так в его жизни. Что происходит конкретно с этим ребенком, я не знаю. Скорее всего ему плохо, страшно. По моему опыту, у ребенка накапливается количество недоделанного. Чем больше он в этом состоянии находится, чем больше он понимает, что не сделал того и этого (там примеры накопились, здесь не подготовился к экзаменам), тем хуже и тяжелее ему становится. Именно в таком состоянии обычно ребенок опускает руки и говорит: ну ладно, авось как-нибудь само образуется, а я пока поиграю в компьютер. Ребенку в этом случае нужна помощь – и разобраться, что не так, что плохо, что его не устраивает, и помочь расхлебать то, что он запустил в учебе. Даже за полгода можно запустить так, что ему это невозможно будет расхлебать.

– Да, но в 16 лет уже сложно разговаривать на такие темы; с выросшим ребенком. Он уже почти взрослый человек. Он считает, что многие проблемы может решать сам. Мне кажется, в этой ситуации тоже могут быть такие проблемы. Если бабушка и мама постоянно над ним нависают, давят на него, скорее всего он с ними не будет обсуждать свои проблемы.

– Вы абсолютно точно обратили на это внимание. Здесь бабушка говорит. Я, кстати, оставляю за скобками семейные системные моменты, что там происходит, потому что вообще эта ситуация на троих: бабушка, мама и сын. Ситуация, когда ребенок вырастает, отделяется, очень сложна для мамы и бабушки. Мы можем сейчас много рассказать о том, как это правильно, а у семьи может ничего не получаться, они могут этого не видеть, потому что работают системные моменты. Но мы сейчас даже не берем консультативные вопросы в рассмотрение. Беру сейчас такую ситуацию, что бабушка и мама готовы делать, но просто чего-то не понимают. Я пытаюсь рассказать, что можно сделать.

Вы абсолютно точно говорите, что иногда бывает сложно доверительно разговаривать на такие темы. Бабушка говорит: «У нас хорошие отношения». С одной стороны, это здорово и хорошо, их действительно стоит поддерживать. С другой стороны, я бы поставила знак вопроса. Может быть, они хорошие, никто не ругается, но при этом они могут быть не в полной мере доверительными. Если бабушка и мама постоянно говорят: «Мы тебя кормить не будем. Что из тебя получится, когда ты наконец делом займешься, почему ты все бросаешь?» – наверное, в такой ситуации очень сложно прийти к бабушке и маме и сказать, к примеру: «Я хочу поменять все в своей жизни, меня это не устраивает, мне это тяжело». А давление, похоже, очень сильное.

Мне хочется призвать всех нас, родителей подростков (себя в том числе, у меня уже следующее поколение детей потихоньку подходит к подростковому возрасту), вот к чему. Это тревожный, непростой возраст, когда мы должны быть хорошей почвой, на которую может лечь этот якорь. Мне хочется обратить внимание родителей на две вещи. В нашей власти сейчас уже не очень много. Мы не можем приказывать, не можем заставить учиться. Раньше мы могли заставить ребенка учиться, но никогда не могли заставить его захотеть учиться. Ребенок мог из послушания родителям делать то, что нам нужно. Теперь, в 16 лет, вряд ли мы можем заставить его учиться. Но в наших силах две вещи. Первая – это создать условия, в которых он почувствует, что есть эта почва, якорь можно опустить, можно расслабиться, знать, что родители, семья рядом. Хоть подросток хорохорится и говорит, что ему это не нужно, на самом деле ему это сейчас очень нужно. Это такой тревожный возраст, когда поддержка родителей опять очень важна. Мы должны быть этой почвой.

Кстати, этой слушательнице хочется сказать, что у них еще целый год впереди. Еще есть время; не нужно родителям тревожиться, у него есть время получить это… На самом деле сложнее, когда уже конец [школы], а здесь еще целый год на это. Он может расслабиться, может еще захотеть что-то и найти себя в плане выбора профессии. А может быть, не найдет, и тогда нужно дать год ребенку после школы на то, чтобы он поискал себя. Кстати, за границей это почти официальное предложение. Там родители очень часто позволяют своим детям год после школы немножко отдохнуть, чтобы поискать себя. В школе вообще идет дрессировка, и когда так много дрессировки, когда ты делаешь так много того, что тебе не нужно и не хочется, иногда сложно найти себя. Нужно расслабиться и посмотреть, подумать, что ты хочешь в этой жизни. Это может быть совершенно нормальная, закономерная ситуация.

– Что конкретно нужно делать маме и бабушке? Они должны ослабить свою хватку, сказать ему, что будут его кормить?

– Я только подошла к самому главному, что мне хочется сказать. Во-первых, им нужно стать «почвой» – принимающей, на которую можно опустить якорь; создать условия. А условия – это опора и принятие (здесь образ якоря мне и хочется описать). Я понимаю, из каких соображений мама и бабушка говорят: «мы тебя кормить не будем». Они говорят это из самых добрых соображений. Они боятся, как бы с ним чего не случилось. Но для ребенка это в любом случае звучит как отвержение: ты нам такой не подходишь, такого мы тебя кормить не будем, такой ты не наш сын. Это обрыв якоря, обрыв цепи, которая держит якорь. Такие вещи в любом случае нельзя говорить. Хотя понятно, что имеют в виду мама и бабушка.

Хотелось бы сказать, что эти условия, эта опора создаются из двух вещей. С одной стороны, это принятие: конечно, мы тебя будем кормить, ты можешь отдохнуть, ты всегда будешь нашим любимым сыном. Если тебе сейчас трудно, ты можешь на нас положиться, мы можем тебе дать это пространство, если тебе нужен год. Помню, наша дочка как раз год была дома. Как раз когда многие ее одноклассники в ужасе поступали куда попало (потому что родители тоже тревожились: «а как же год пропустить!») и учились не совсем там, где хотели, она расслабилась, отдохнула от школы, подготовилась, досдала экзамен и поступила туда, куда хотела. Это было очень ценно для нее.

В этом смысле гораздо большей поддержкой от родителей будет сказать: да, тебе нужно поискать себя. Мы понимаем, что это сложно, ты можешь устать: сложно найти себя. Но ты можешь на нас рассчитывать. Это с одной стороны, это про опору и поддержку; про то, что семья может быть тылом, в котором ребенок может расслабиться и отдохнуть, не быть все время в напряжении («Что мне делать, если сейчас закончится школа, а я еще не нашел себя?»).

С другой стороны, границы очень важны. Родители это чувствуют, просто это нельзя подавать в такой форме. О границах нужно разговаривать в спокойной атмосфере, не на повышенных тонах, за чаем, когда уже прошло время. Здесь, например, еще не о чем разговаривать, он год еще может спокойно отдыхать, расслабляться. К примеру, мы даем ребенку год отдохнуть. Конечно, можно поговорить в спокойном тоне: «Мы понимаем, что тебе нужно сейчас найти себя. Пускай, мы готовы тебе дать этот год, но давай договоримся, что в конце этого года ты решишь и скажешь нам, что ты хочешь делать и как мы тебе можем помочь. Либо ты учишься, либо работаешь». Такой разговор. Понятно, что кормить ребенка до старости не нужно. Иногда ко мне приходят женщины, у которых тридцатилетний ребенок сидит, ничего не делает и нигде не работает. Это другая крайность, другая история, очень печальная. Конечно, это плохая помощь ребенку. Границы надо обозначить, но не в резкой форме («мы тебя кормить не будем»), а так: мы делаем для тебя то, что для тебя полезно. Мы готовы тебе дать этот тыл, но у него тоже есть границы.

– Большое спасибо за очень подробный ответ на этот вопрос.

Ведущая Марина Ланская

Записала Маргарита Попова