У книжной полки. 13 марта

Протоиерей Сергий Соколов. Прощеный день: из воспоминаний детства.

Сегодня последнее воскресение перед Великим постом. В этот день на Литургии читается следующее Евангельское чтение: «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф. 6:14-15). Таким образом, Господь заповедал нам прощать друг друга, и особенно это важно, когда мы стоим на пороге Великого поста. Ведь вступать на это священное поприще нужно с мирным сердцем, освободив его от раздражения и обид. Для того чтоб испросить прощения, православные люди приходят в храм на вечернее богослужение, на котором совершается особый чин – Чин Прощения. И поэтому последнее воскресение перед Великим постом называется Прощеным. О том, как праздновали этот день русские люди более ста лет назад, рассказывает книга, о которой пойдет речь далее в нашей программе. ***

Эта книга называется - «Прощеный день: из воспоминаний детства». Она вышла в свет в Издательстве Сестричества во имя святителя Игнатия Ставропольского и предназначена для детей среднего и старшего школьного возраста. В основу книги легли детские воспоминания протоиерея Сергия Соколова, которые публиковались в 1910 году. Автор вспоминает своё детство, деда-священника, бабушку, благоговейные церковные службы, трогательный чин прощения на Прощёное воскресенье. Его повествование переносит читателя в те давние времена, когда Православие еще было неотъемлемой частью жизни каждого русского человека, когда посты соблюдали, все от мала до велика, от государя до простого крестьянина, и в храмы спешили, едва заслышав колокольный звон.

Именно поэтому, в воскресный день, а особенно накануне Великого поста, все вставали рано и спешили к заутрене. В атмосферу раннего утра читатель попадает с первых слов книги. Первыми в доме встают, конечно же, дедушка с бабушкой, и у каждого свои заботы. Бабушка, как евангельская Марфа, печется о земном, а именно - о тесте для блинов. А дедушка читает правило. Об этом автор пишет так: «Сначала дедушка читает шёпотом, потом - громче и громче. «Внезапно Судия приидет, и коегождо деяния обнажатся, но страхом зовем в полуноши...». «В полунощи» — это, мне кажется, там, за окнами, откуда в комнату глядят мороз, снег, ночь... Когда нужно повторять «Господи, помилуй» много раз, дедушка ино­гда сходит со своего места, смотрит чрез окно в темноту, тут же замечая: «Ещё не рассветает», а то подходит к часам и смотрит на них, а сам повторяет: «Господи, помилуй, Го­споди, помилуй, Господи, помилуй» — и даже уходит за чем-нибудь в другую комнату, на ходу всё повторяя: «Господи, помилуй».

Слушая монотонное дедушкино чтение, постепенно просыпаются и другие домочадцы, и начинают собираться к заутрене в храм. О себе автор рассказывает: «Мне не хочется расставаться с тёплой постелью, но я боюсь опоздать: как ударят в колокол, дедушка не будет ждать ни минуты, а один идти я боюсь». Поэтому-то мальчик соскакивает с постели и быстро одевается. А тут как раз и колокол напоминает о начале службы. «Глухо проникающий через занесённые снегом окна благовест сразу всё преображает в комнате. Иконы, стены, окна, люди становятся как будто другие. Низкие потолки словно поднимаются, стены раздви­гаются, всё точно прислушивается... Всё величественное и торжественное; лампадка будто ярче вспыхнула, икона стала радостной и сияющей. И уж, кажется, нельзя оставаться в этих стенах, а нужно — туда, откуда плывут эти торжественные звуки».

Заслышав благовест, спешит православный люд в храм. Туда приводит читателя и повествование книги. «Народ подходит понемногу. Мужики и бабы долго стоят перед иконами, кланяясь в землю, потом - в пояс на все стороны, и опять молятся иконам. У задней стенки разместились на длинной скамье старики, приехавшие из деревень и отогревающиеся у печки. Там слышен старче­ский разговор, кашель, протяжное зевание. Полумрак и тишина у закрытой на зиму арки в холодную церковь. В этом тихом и уютном углу церкви находится резное изображение Спасителя «в темнице», помещённое в особенном стеклянном шкафу. Закрытый до самой шеи глазетовой пеленой, со склонённой набок головой в терновом венце, с каплями крови на лице, Спаситель глядит из «темницы», скорбный и грустный. Немножко со страхом подхожу прикладываться, трепетной рукой отворяю стеклянное окошечко, откуда пахнет особенным церковным запахом сырости, дере­вянного масла, парчи, и целую холодные кончики ног Спасителя, потемневшие оттого, что их целовали тысячи уст».

Вскоре начинается заутреня, где дедушка автора служит Литургию, а сам мальчик помогает в алтаре. «Я, - продолжает рассказ отец Сергий, - хлопочу около кадила. Угольки начинают скоро краснеть, и тогда я, надувши щеки, изо всех сил раздуваю угольки, так что кружится голова и зеленеет в глазах. Дедушка мало обращает внимания на то, в каком по­ложении кадило, и лишь не любит, когда я кладу очень много ладану. «Задушил ты совсем»,— говорит он, щуря от дыму глаза и отмахивая его от лица рукою. Но диакон строг. Заметивши, что кадило мало дымит, он поднимает его высоко, до уровня рта, и, дунувши на него, громко гово­рит мне: «Э, братец, у тебя нет тут ничего!» Он даже, по-видимому, любит, если во время каждения в кадиле ярко вспыхивает огонь, который сверкает на золоте иконостаса, на окладах икон, на парче облачений, особенно когда лов­ким движением диакон описывает кадилом в воздухе круг».

После Литургии везде празднично, но, как пишет автор, «как-то по-особен­ному: прощальным и унылым веет ото всего. Послед­ний раз отслужили в ризах цветочками, а теперь будут все в чёрных, которые дедушка всегда надевает как-то боком, и сидят они на нём каким-то неуклюжим горбом. И в самих иконах, и в тоненьких свечках, которые кое-где будут слабо мерцать, будет особенная строгость и су­хость. «Господи, помилуй» будут петь своеобразным напе­вом. И мягких просфор не дождёшься целую неделю. А в среду и пятницу дьякон будет приносить из холодной церк­ви антидор в виде маленьких холодных, засохших кусочков. Для благовеста вовсе не нужно будет влезать на ко­локольню: станут дёргать снизу за верёвку и бить редко и протяжно, и только на конце ударять три раза часто. А что будет вместо румяных, душистых блинов, густой сметаны, вкусного творога! Увы — грядут в изобилии чёрный хлеб, картофель, огурцы, капуста, квас, тёмно-красная свёкла, мочёные чёрные сухари. Даже хо­лодно делается и мурашки бегают по спине при виде ледя­ного кваса, больших жёлтых солёных огурцов, к которым прилипли мокрые листья смородины.

Но, пока еще можно есть блины. И поэтому по окончании литургии все члены семейства возвращаются домой и пьют чай с блинами. О себе автор пишет: «Иногда я беру блин, прокусываю в нём круглые отверстия для глаз и надеваю его на лицо, но делаю это так, чтобы бабушка видела, а дедушка не видел: дедушка не любит, чтобы за столом смеялись. Бабушка - смешливый человек и, завидевши мои проказы, не может удержаться от смеха. Но она боится дедушки, старается удержаться, закрывает рот рукой, но от этого смех одолевает её ещё боль­ше. Бабушка не выдерживает и прыскает. Дедушка косо, исподлобья глядит на неё, потом отводит глаза и говорит тихо, но очень серьёзно: «Объедался, опивался, без ума смеялся»... в монастырях читают за трапезой, а ты... Бабушка пугается и выдаёт меня: «Я, отец, не виновата,— робко говорит она,— это вот он...» Почуяв надвигающуюся беду, я судорожно проглаты­ваю блин «с глазами» и, схвативши тарелку, лечу в кухню за блинами. Там я нарочно остаюсь долго, а когда возвра­щаюсь, то гроза уже прошла».

После трапезы с блинами все домочадцы отдыхают, кроме Сережи. Его, как непоседливого и неугомонного, выпроваживают на улицу. А он берет салазки и идет кататься с горки. А на селе в это время «всё гомон, колокольцы и бубенцы». Однако веселье продолжается до первого удара в колокол. Автор пишет: «Вот сверху, точно с неба, неожиданно и мягко пронесся в вечернем воздухе звук колокола — пронёсся, прогудел и замер... К вечерне! Опять колокольцы и бубенцы... Режущие ухо, беспо­рядочные, назойливые, как будто не хотят они уступать колоколу. Но колокол, точно сознавая свою силу, ударил во второй раз... Опять замолк, точно ждал, что образумятся колокольцы, потом — в третий... И понеслись, поплыли над селом эти звуки, равномерные, властные, настойчивые, царящие над землей», собирающие народ в храм на чин Прощения.

*** В этой книге описан чудесный мир маленького мальчика Сережи, который, повзрослев, стал священником. Как отмечает писатель Владимир Крупин, «это настоящее душеполезное чтение, духовная радость. Читаешь и видишь духовными очами и эту сельскую церковь, утро воскресенья, огни фонарей, горящие свечи, и дом батюшки, и его внука, будущего священника, слышишь оживаемым слухом древние и вечные слова утренней службы и убеждаешься - жива Русь. Ведь ничего не умерло, ничего не погасло». Поэтому тёплый, духовный, немного ироничный рассказ священника Сергия Соколова о череде светлых и забавных впечатлений придётся по душе и взрос­лым, и школьникам и займёт достойное место на вашей книжной полке.