Родное слово (Новосибирск). Таинство Покаяния. Часть 4

– О православных таинствах мы продолжаем разговор. О таинстве Покаяния мы уже достаточно поговорили, но имеются еще вопросы. Первый вопрос от наших телезрителей: «Нет грехов, которые нельзя простить, кроме хулы на Святого Духа. В чем это заключается?» 

– Нельзя простить только того, кто не просит прощения, кому это прощение не нужно. Грех хулы Святого Духа и есть полная дезориентация в пространстве, потому что обычно человек через свою совесть чувствует, что добро, а что зло, что черное и что белое. А когда эти цвета перепутаны, когда мы на черное говорим – белое, на белое говорим – черное, то и возникает такая ситуация, что мы зло называем добром. Естественно, за что нам тогда просить прощения, если мы считаем, что делаем хорошо? Поэтому можно сказать, что грех хулы на Духа Святого – это полное переименование добра во зло, зла в добро и полная в этом убежденность. 

– Какие-то поступки большинство людей не воспринимают как грехи. Незнание не освобождает от наказания? Например, грех уныния. Что такого в унынии? 

– Мне кажется, здесь нужен не законнический подход, не перечисление, что то-то и то-то является грехом, а понимание самого принципа, потому что даже само перечисление может оказаться неправильным. В одних обстоятельствах один поступок хорош, а в других обстоятельствах плох. Например, вы пришли в гости и вас от души угощают; если вы не примете угощение, можете огорчить людей, но тем самым, допустим, можете нарушить пост. С другой стороны, если вы пришли в гости и вам говорят, что специально ради поста для вас приготовили что-то другое, то в данном случае, конечно, обязательно нужно уже разбираться в том, что можно и что нельзя. То есть в одном случае мы едим пищу – и это не грешно, а в другом случае может быть грешно. Даже по дням недели, например: если в пятницу съедим котлету, то это грешно, а если в субботу, то нет. Поэтому обязательно нужно в этом разбираться. 

И в основание, мне кажется, можно положить такой принцип: Бог создал этот мир и все сделал для блага человека, для добра, поэтому все, что человеку хорошо, не грешно, а все, что человеку вредит, грешно. Но человека нужно воспринимать не в данном каком-то (хотя и в данном, конкретном) контексте, а обязательно соотносить это с вечностью. И польза, и любовь к самому себе должны проявляться через то, когда мы учитываем более продолжительный промежуток времени. Вот сейчас мы сидим за столом и думаем: и то поесть, и это поесть, и еще что-нибудь. В конце концов это кончится обжорством. Поэтому надо думать не только о том, что происходит сейчас, а о том, что произойдет завтра, когда я сам себя буду жалеть и говорить: «Бедный, бедный человек, зачем ты вчера ел и одно, и другое, и третье? Воздержался бы, и было бы тебе хорошо». Поэтому нужен более широкий взгляд (не сиюминутное удовольствие, а польза, которая может быть даже учтена в вечности). 

– Вам как священнику, наверное, приходится слышать от своих прихожан раскаяние в одних и тех же грехах. Человек кается, потом грешит, потом опять кается, и процесс этот повторяющийся. Это нормально? 

– Вы знаете, с одной стороны, это может быть и нормально, потому что не так страшны грехи, как страшны греховные привычки. И привычки, можно сказать, это какая-то устойчивая грязь, которая въелась в нашу душу, но в быту мы же не отчаиваемся, если за один раз не можем отмыть руки; моем и второй, и третий, и десятый, и сотый раз, и на сто первый получается. Если нет, то употребляем какие-то чрезвычайные средства, пользуемся мылом, порошком, пемзой и в конце концов достигаем чистоты. Так и в духовной жизни. 

Но именно такое повторение свидетельствует о том, что не все в порядке в нашей духовной жизни. С одной стороны, это говорит о том, что выработаны греховные привычки; с другой стороны, может быть, говорит о невнимательности нашей. А в-третьих, это, может быть, говорит о том, что мы неправильно относимся сами к себе, потому что святые отцы советуют побеждать грех не усилием воли, не гордостью и тщеславием. Например, как так – неужели я не смогу поститься? Неужели я не смогу заставить себя читать утренние и вечерние молитвы целиком? Я совершаю над собой насилие (не усилие), и гордость моя при этом тешится: я и утром прочитал, и вечером прочитал, и пост соблюдал, но сердце тогда мне больше не покажет других моих грехов. Более того, исповедь моя не то что станет однообразной, – я начну осуждать других людей, начну оправдываться в своих ошибках, и виноваты при этом будут окружающие. К примеру, пока я сижу дома один, я белый, пушистый, ласковый и добрый. Но стоит появиться кому-то рядом, особенно если этот человек мешает мне, допустим, читать, думать, просит: «Дай мне воды, помой посуду, покорми меня», – как тут же гнев просыпается, обрушивается на этого человека: «Да кто ты такой, неужели ты не видишь, что я молюсь? Неужели ты не видишь, что я занят?» 

Как раз духовно опытные люди и говорят, что в этот момент только и начинается духовная жизнь, когда мы изготовились к чему-то хорошему, а тут вдруг появился рядом с нами близкий человек и попросил внимания и заботы. Тут и решается, что для нас важнее. 

У человека, который правильно духовно растет, ближний на первом месте, и все свое, что бы это ни было, отходит, чтобы ты уделил внимание близкому человеку. А человек, который неправильно духовно растет, всегда подумает: да кто ты такой? и зачем ты здесь нарисовался? и почему я должен уделять тебе время и внимание, если у меня свои благочестивые и весьма положительные планы? Тогда мы позволяем себе и гнев, и осуждение – и чего только не позволяем! Поэтому очень важный момент: надеяться на Бога больше, чем на себя. Самому прилагать определенные усилия, но понимать, что борьба с грехом должна осуществляться только с помощью Божией. Если мы побеждаем грех сами от себя, то гордость у нас вырастает гораздо быстрее, чем что-либо; даже от победы над этим грехом. 

– А как понять: с Божией помощью или с гордостью ты побеждаешь грехи? 

– Если действительно я уже и отчаялся, и почувствовал свою немощь и бессилие перед каким-то грехом и одна надежда у меня на Бога, то после избавления от этого греха у меня в душе наступает спокойствие и благодарность Богу за Его помощь. Это состояние не наступает, наоборот, когда я смотрю на ближних и думаю: «Ну, я же бросил курить, почему он не может бросить курить? Я перестал ругаться, почему он не может перестать ругаться? Я уже не выпиваю, я не объедаюсь, почему он не может? Значит, он какой-то слабовольный или слабохарактерный; или просто этого не хочет…» То есть у нас нет сочувствия. Если нет сочувствия к ближнему, страдающему тем же грехом, которым страдали мы, значит, мы вырастили только свою гордость. 

– Соблюдается ли тайна исповеди? Может ли священнослужитель рассказать кому-то о том, что он слышал на исповеди, даже если это что-то очень страшное? 

– Тайна исповеди, конечно, соблюдается, но тем опытом, который мы на исповеди приобретаем, мы можем пользоваться не только для себя, но и делиться им (не упоминая имен, не упоминая обстоятельств, чтобы никто не смог ни в коем случае заподозрить человека). В этом смысле мне даже вспоминается одна история, когда я ходил в колонию и беседовал с заключенными, принимал их исповедь, а после на выходе из колонии кум (оперуполномоченный) встречал меня, приглашал на чашку чая и говорил: «Батюшка, поделитесь, что Вам рассказывали на исповеди». Я говорю: «Есть же тайна исповеди». И этот человек (видимо, у него ревность была не по разуму) говорил: «Но как же? А если совершены преступления, если где-то закопанные трупы, если где-то украдены какие-то вещи? Ведь мы же должны восстанавливать справедливость». Я говорил: «Не путайте мою работу и вашу». 

Священник не может и не должен быть милиционером. Тот если и может брать пример со священника, все равно у него совсем другие задачи. И так целый год меня этот кум допытывал, о каких преступлениях мне рассказывают заключенные. Через год перестал, и вдруг заключенные стали ко мне подходить и говорить: «Можно мы теперь будем исповедоваться в грехах по правде?» – «Как это понимать?» – «Мы специально целый год лапшу Вам вешали на уши и проверяли, не расскажете ли Вы это оперуполномоченному». – «Более глупой и дикой ситуации и представить себе невозможно, ведь достаточно было этому оперуполномоченному установить микрофон или еще что-то – он бы знал обо всем происходящем, я бы не имел никакого отношения к разглашению тайны исповеди». – «Ох, мы об этом не подумали». 

Мне кажется, что это взаимная обязанность: не только священника, но и человека, пришедшего на исповедь, хранить некоторую тайну, которая происходит в этот момент, и очень аккуратно, бережно относиться к тому, что происходит, потому что в этом участвует Бог. И никто не услышит того, что ему не нужно слышать, если Богу это будет угодно. Самое главное, чтобы мы получаемую благодать, помощь Божию не выбалтывали, не выплескивали из себя, а старались бережно ее хранить, и тогда совсем другие (положительные) плоды будем приносить в этот мир. 

‒ Может ли священник за совершение каких-то грехов отлучить от причастия и назначить какое-то наказание человеку? 

‒ Здесь должно быть, наверное, правильное понимание слова «наказание», потому что мы очень часто в это слово вкладываем смысл кары. Совершено преступление, которое должно быть наказано; нужно обязательно покарать. А само слово «наказание» в славянском имеет несколько другой смысл. Это наказ, указ, правила, закон, пожелание, которое нужно соблюдать. И я бы сказал еще, что есть некоторые грехи, которые требуют для их преодоления определенного усилия. Поэтому то, что мы называем епитимьей, или отлучением (такие грозные слова) от причастия, на самом деле указание на то, что совершена какая-то не рядовая, а серьезная ошибка. И для преодоления этой ошибки требуются определенные усилия. 

Более того, священник не может наложить епитимью без согласия кающегося. То есть прежде задача состоит не в том, чтобы наказать и покарать всех грешников; задача священника в том, чтобы сам человек осознал, что на самом деле он натворил. Конечно, другое дело, когда, допустим, мы слышим признания в убийствах и эти признания не только не сопровождаются покаянием, а, наоборот, сопровождаются самооправданием. «Таковы были обстоятельства». (Например, когда женщины признаются в совершении аборта.) «Семья наша была бедная, жить нам было негде, помощи было ждать неоткуда, врачи нам советовали делать аборт... И даже сейчас чувство, что мы поступали правильно». Конечно, какая епитимья может быть такому человеку? Ему нужно прежде всего осознание того, что он своими руками убил собственного ребенка. Что это не просто какое-то многоклеточное существо, многоклеточный организм, а это ребенок, которого мы, вместо того чтобы беречь (и беречь себя ради ребенка), истребили, подвергая даже свою жизнь опасности. Тут нужно осознание того, что совершена очень сложная, очень тяжелая ошибка. И соответственно, если ошибка тяжелая, то, наверное, и нелегкий путь ее преодоления. Но здесь нам действительно нужно и сочувствие, и взаимопонимание, и какие-то совместные усилия для преодоления этой ошибки. 

Поэтому могу сказать, что в некоторых практиках духовники, когда назначают епитимью кому-то (то есть усиленный или молитвенный подвиг поклонов, чтения чего-то), такую же принимают на себя. И результат получается гораздо более интересный. 

Я помню как-то, когда был молодым священником, маленькие ребята шалили в алтаре, и священники налагали на них очень шустрые епитимьи: «Что ты тут бегаешь? А ну остановись, положи три поклона». Это не останавливало никого. А один старенький монах, когда увидел бегающую детвору, позвал их к себе, поставил рядышком и вместе с ними с большим трудом (он был уже старенький) совершил три земных поклона: «Господи, прости нас, грешных». То есть он себя поставил на одну доску с детьми и молился вместе с ними: они почувствовали его усилия, его переживания, его боль. Это их настолько отрезвило, что всякая беготня прекратилась. Поэтому нужно помнить: если мы предлагаем другому человеку совершить какое-то усилие, то, по крайней мере, нужно подставить свое плечо. 

Есть еще очень важные моменты, они связаны даже с нашей физиологией. Если мы, например, месяц просидели в темной шахте и вытащить нас на поверхность ‒ мы можем ослепнуть; если мы плавали на большой глубине в море и нас сразу подняли на поверхность, то мы можем вскипеть. Если мы погрузились в какую-то греховную пучину, во тьму грехов, то для того, чтобы подняться оттуда, нужна постепенность и некоторые усилия. Так, после Великой Отечественной войны, когда дедушки, бабушки на фронте (хотя они нас и защищали, совершали подвиги Великой Победы) воевали, год они несли епитимью, год не причащались, потому что были совершаемы убийства. 

Я скажу, что даже в характере наших бабушек и дедушек как раз не было такой кровожадности, которая была у фашистов. Более того, когда наши солдаты попадали в плен или когда угоняли в рабство наших мирных жителей, как издевались над ними наши противники! Но когда наши противники попадали в плен, наши изголодавшиеся, совершенно бедные бабушки и дедушки, дети протягивали пленным кусочки хлеба, давали какую-то одежду, чтобы облегчить их участь. Это очень важные моменты. 

Мы должны знать, что некоторые грехи могут нам воспрепятствовать причаститься, но в нас должно быть понимание, что нужно приложить усилие... По большому счету, во-первых, мы сами себя можем лишить причастия, и констатировать факт отлучения от причастия может только епископ. Священник такого права не имеет. Он может что-то посоветовать, в каком-то тяжелом случае должен обратиться к епископу за советом, за благословением, но сами по себе мы, наверное, таких действий совершать не должны. 

‒ Сложный вопрос, наверное. Может ли человек прожить без греха или для этого ему нужно уйти из семьи, из мира, чтобы сосредоточиться на себе? 

‒ Здесь мы сталкиваемся с некоторым парадоксом, который заключается в том, что чем более святую жизнь ведет человек, тем больше он сознает свою греховность, то есть дистанцию между человеком и Богом. И хотя Господь пришел для того, чтобы эту дистанцию сократить, но дистанция эта может быть сокращена не только за счет наших усилий. Нужно понимать, что если Бог не протянет нам руку, эта дистанция не сократится. Здесь, как мы уже говорили, нет никакой сложности в понимании этого процесса. Если линия нарисована на полу, любой по ней пройдет, но на высоте пройдет уже далеко не любой. И тот, кто пройдет, как раз и понимает сложность того, что малейшее отклонение ума, малейшая потеря равновесия чреваты уже смертельным исходом. Поэтому святые люди, которые находятся на высоте такой жизни, которые живут практически без греха и одним движением ума справляются с грехом и не отпадают от Бога, как раз и чувствуют эту дистанцию, они чувствуют греховность. В то же самое время человек, который грешит направо и налево, у кого вся душа изъязвлена и умирает от греха, только и может сказать, что грехов у него никаких нет, каяться ему не в чем. Как мы говорили, дурак от умного отличается только одним ‒ дурак себя считает умным, а умный человек наоборот: чем он умнее, тем скорее себя посчитает дураком. Вот такое соотношение между святыми и грешниками. 

‒ Спасибо, отец Андрей, за подробный рассказ о таинстве Покаяния, и мы продолжим разговор о православных таинствах в следующих программах. 

‒ Конечно. Но самое главное ‒ постараться нам эти шаги сделать по направлению к Богу, к самопознанию. Потому что покаяние – это то, к чему призывал Иоанн Креститель перед приходом Спасителя, это те слова, с которыми Господь послал Своих учеников (еще при Своей жизни) на проповедь: «Идите проповедуйте покаяние». Это те слова, с которыми Сам Спаситель обратился к людям, только выйдя на проповедь: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное». Это те первые слова, которые прозвучали из уст апостолов, когда на них сошел Святой Дух ‒ и они стали проповедовать Господа, распятого и воскресшего: «Покайтесь, приблизилось Царствие Небесное». Поэтому покаяние – это то, что необходимо всем нам. И чем чаще мы будем прибегать к этому таинству, тем чище будет наша жизнь. 

Ведущая Инесса Титова 
Записали Елена Чурина и Ольга Румянцева