Канон. Заслуженная артистка России Евгения Смольянинова. Часть 1

«Хрустальный голос страны» - заслуженная артистка России Евгения Смольянинова - гость сегодняшней программы «Канон». Евгения расскажет о своем жизненном становлении, о музыкальном даре, посланном ей Богом, и о своей наставнице - крестьянской певице О.Ф. Сергеевой.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Русская поэтесса Марина Цветаева говорила: «Слушаю не музыку, слушаю свою душу». Сегодня у нас есть возможность услышать русскую душу через ее песенное сокровище. У нас в гостях исполнительница русских народных песен и романсов, заслуженная артистка России Евгения Смольянинова.

Евгения, здравствуйте!

– Здравствуйте!

Евгения Смольянинова – российская певица, исполнительница народных песен и романсов, заслуженная артистка России. Родилась в Новокузнецке, в семье учителей. Позже семья перебралась в Кемерово. Там Евгения постигала первые шаги в мире музыки – окончила музыкальную школу. После окончания общеобразовательной школы поступила в музыкальное училище в Ленинграде на фортепианное отделение. За время учебы Евгения Смольянинова успела поработать во Дворце молодежи в качестве певицы, в театре Вячеслава Полунина и в спектакле Малого драматического театра.

Во время летних поездок с однокурсниками в фольклорной экспедиции занималась собиранием русского фольклора по северным областям России. Помимо этого изучала архивные записи городских романсов и песен конца XIX –начала XX веков. Огромное влияние на творческое становление Евгении оказало знакомство с крестьянской певицей, хранительницей русских песен Ольгой Федосеевной Сергеевой.

Широкую известность Евгения Смольянинова получила после выхода картины «Жизнь Клима Самгина», где она озвучивала героиню фильма – певицу Дуняшу – и исполняла романс «В лунном сиянии», ставший ее визитной карточкой. Сегодня Евгения Смольянинова продолжает активную творческую деятельность, много выступает. На концертах Евгении помогает ее сын, виртуозный гитарист. Певица принимает участие в различных кинопроектах и телепередачах.

В 2005 году Евгения Смольянинова была удостоена премии «Национальное достояние России» Международного благотворительного фонда «Меценаты столетия». В 2007-м награждена орденом святой равноапостольной княгини Ольги Русской Православной Церкви и орденом «Торжество православия» общественного фонда «Народная награда».

– Вы родом из Сибири, а сибиряки – это особый народ. Видимо, тут сказываются и климатические особенности, и географическое положение, но что-то есть в сибиряках особенное, уникальное, какая-то изюминка, свойственная только вам.

– Это правда.

– Давайте попробуем разобраться, в чем секрет.

– Я не уверена, что точно разберемся, но действительно можно начать этот разговор.

– Расскажите, в какой среде Вы воспитывались?

– Я бы сказала, что в абсолютно обычной среде. Моя мама – учительница, всю свою жизнь она проработала в университете, преподавала немецкий язык. Такое странное сочетание. А папа у меня спортсмен, и, естественно, спортсмены недолго выступают сами, и где-то после 35 лет он стал тренировать. Он преподавал физкультуру в разных учебных заведениях, поэтому я всегда говорю, что мои родители – педагоги. Но Вы знаете, что спортсмен, хотя и тренер – это все-таки спортсмен.

Папа у меня был такой, не побоюсь сказать, Джеймс Бонд, если представить себе, как бы это было, если бы Джеймс Бонд жил в Сибири, в наших советский условиях.

– Сибирский Джеймс Бонд.

– Да, очень харизматичный, как сейчас принято говорить, человек. Спортсмен такого античного духа, то есть он преуспевал не в одной какой-то области, а в различных видах спорта. Он был и хоккеист…

– «Папа может, папа может быть кем угодно»...

– Да. Но папу я, естественно, видела редко, потому что у спортсменов, как и у артистов, жизнь гастрольная: сборы, соревнования, какие-то поездки. Вначале он сам ездил, потом с командами, поэтому у меня папа был почти мифический, но тем не менее он присутствовал, и всякое появление его было сродни такому…

– Празднику.

– Флэш такой. А потом он опять исчезал и появлялся. А мама, наоборот, была очень домашняя. Ее утренние уходы к своим ученикам, заботы студентов, потому что она была и куратором, как полагается, еженедельные кафедры, на которых она заседала, – это все из моего детства. Это каких-то два совершенно разных мира, следствием их сочетания, наверное, явилось мое необычное воспитание и необычное отношение к миру.

– А музыка звучала в доме?

– Да-да. Мама очень хорошо пела. У нее была природная постановка голоса, очень красивый и необыкновенный диапазон и тембр. Это тоже особенности Сибири, то есть, если бы мама не жила в Сибири, то, я думаю, что в столичной жизни она бы надумала складывать какую-то артистическую карьеру, потому что в юности она неизменно участвовала в самодеятельности, ходила в балетную студию и танцевала. У меня сохранились какие-то архивные вырезки из газеты, где мама стояла в череде «маленьких лебедей» со своими одноклассницами. Она пела в хоре и была очень активная, но потом папина слава затмила мамину славу, и когда родителей уже не стало, я разбирала семейные архивы, вывозила их из города, у меня была совершенно огромная стопка папиных грамот, медалей, дипломов, удостоверений каких-то особенных. И очень скромная, но вполне достойная мамина папочка, и большая – моя. Потому что это была семейная установка, что надо что-то собой представлять. Может быть, это тоже связано с Сибирью, потому что Сибирь… Говорят: «Дальше Сибири не пошлют», это же оправданное выражение.

– Ведь Сибирь – она закаляет как-то?

– Да, она закаляет, она формирует.

– Другой род людей?

– Это вольные люди.

– С другой стороны, для тех людей, которые потом приезжают из Сибири в столицу, столица уже получается как нечего делать. Они уже настолько сильны, что столица их не ломает.

– Москва – да. Они очень яркие, но я переехала в Петербург, тогда это был Ленинград.

– Но это тоже столица.

– Да, но какая! Не было ничего более странного, чем переехать из сибирского города. Я родилась в Новокузнецке, в Сибири жара до сорока и морозы до сорока, это расширяет твою душу и вообще твой всяческий диапазон, в том числе и тем, какой ты климатоустойчивый. Ты летом умираешь от жары – плюс сорок два, при этом у тебя все источники вокруг (я это сама пережила) плюс шесть-семь, какие-то горные реки. И ты после плюс сорока двух плюхаешься в эти плюс семь или плюс восемь, и это влияет на характер.

– Как закалялась сталь?

– Да. Поэтому, когда я приехала в Ленинград, я выделялась.

– Вы целенаправленно ехали именно в Санкт-Петербург, тогда еще Ленинград?

– Да, у меня так сложилось. И меня было видно, во всем, что я делала, краски были намного ярче. Меня было много, шумно, ярко. Мне как бы все время было тесно, до той поры, это длилось недолго…

– Но Вы приехали покорять Санкт-Петербург уже как певица?

– Нет, я училась как пианистка и хотела играть на рояле. Так сложились обстоятельства, я не хочу сейчас об этом рассказывать, мне кажется, это излишне.

– Все-таки сейчас существует много разных музыкальных стилей и жанров, и в каждом есть свои лидеры, пионеры. И в жанре русской песни Вы несомненный лидер. Как Вы нашли свое уникальное звучание, свой хрустальный голос?

– Голос у меня был, я думаю, доставшийся по наследству, от мамы и от бабушки по отцовской линии. У меня были две изумительные бабушки и дедушка. Когда я сейчас говорю «дедушка» и «бабушка», это, с одной стороны, странно слушать…

– Но Вы вообще к словам относитесь трепетно?

– Да, очень.

– У Вас даже в песнях встречаются необычные слова, нестандартные для сегодняшнего времени.

– Мне кажется, об этом очень хорошо писал Владимир Владимирович Набоков: о словах, о русской речи. У него есть такое стихотворение «Молитва», я не могу его сейчас процитировать, но все же это изумительная молитва о русском языке. Он пишет о русской речи: «Свободная как нива». Пишет, что русская речь настолько прекрасна и сейчас (это еще в его времена, стихотворение 1924 года), что она обнищала, потерялась и становится убогой, но он верит и молится о том, что русская речь вернется, воспрянет. Я присоединяюсь, но а вернуться она может только таким образом: если мы будем говорить.

Звучит песня «В лунном сиянии».

– Вы как певица становились под влиянием Ольги Федосеевной Сергеевой.

– Да.

– Это певица, которая оказала… даже не певица, наверное, это человек, который…

– Певица, но если бы я писала, то написала бы с большой буквы – Певица. Это такая категория певцов, как вид или подвид человеческий. Певцов на самом деле очень мало, и это большая редкость, вот она – певица. Я не пытаюсь никого принизить, но это факт.

– Вы впервые ее услышали в Санкт-Петербурге?

– Да. Мне было 18 лет, и я услышала Ольгу Сергееву вначале по радио без объявления, в ту пору не считалось нужным объявлять и говорить о том, кто это. Поэтому я не знала, кто это, но мне казалось, что это голос настолько не тутошний, что…

– Неземной.

– Да, что мне казалось, что этого человека просто не может быть на земле, иначе земля была бы абсолютно другой. Так сложились обстоятельства, что доктор, который лечил Ольгу Федосеевну по просьбе фольклористки Елены Николаевны Разумовской, которая как бы курировала Ольгу Федосеевну, стал моим знакомым. То есть я была представлена Ольге Федосеевне, и мы даже, как сейчас говорят, осуществляли некоторые совместные проекты.

Это действительно было изумительное время, а проекты были следующие: на Новый год мы ездили в онкологическую больницу в Песочном (Санкт-Петербургский клинический научно-практический центр специализированных видов медицинской помощи (онкологический) в поселке Песочном – прим. ред.), наряжались в новогодние костюмы и устраивали концерты. Мы ходили по отделениям, даже по палатам. Были люди, которых никто не забирал, во-первых, потому что некому, а во-вторых, потому что далеко, и родственники приезжали в клинику. Но были люди в таком бедственном положении, что уже не могли перемещаться. Мы ходили к ним: кто пел, кто стихи читал, кто загадки загадывал, в общем, устраивали такие концерты.

Это было одно из самых прекрасных дел в моей тогдашней жизни, не только по нравственным соображениям, но и по вдохновению, которое мной владело. И этот самый доктор, он, слава Богу, до сих пор жив, написал мне рекомендательное письмо к Ольге Федосеевне, и я поехала в деревню уже с этим письмом, вернее, оно было ей послано вначале, она сказала: «Да». И я приехала, немного у нее пожила, она мне пела.

Она вообще сотворила со мной какое-то чудо. Я думаю, она ввела меня в тот мир, в котором, вероятно, я и должна быть, потому что я уже очень много лет в этом мире, и он меня просто восхищает. Это удивительно: чем больше я пою, чем дальше я ухожу в этот мир, в этот райский сад, чем дальше я туда движусь, тем больше я открываю.

– Это настоящее счастье художника.

– Да! Я так не думала. Все говорят, что певица поет до какого-то возраста, а потом уже слегка подпевает там, где надо. Удивительно то, что, как мне кажется, я только сейчас запела так, как я хотела петь тридцать лет тому назад, только сейчас ко мне вернулось это удивительное свойство, которое я находила в голосе Ольги Федосеевны. Это, можно сказать, то самое удивительное научение из уст в уста. Это никак нельзя передать по-другому, это можно только вдохнуть в человека. И в этом есть удивительное Божественное происхождение человека, оно проявляется в этом. Для всего великого нужен живой человек, и это неизбежно, и, я думаю, что это до конца времен.

– А Вы этот опыт сейчас передаете кому-нибудь? К Вам приходят?

– Я только на подступах к этому, потому что мое пение мне казалось неудовлетворительным. Но я не имею в виду, конечно, романсы или какие-то мои сценические опусы – это вполне сносно. А вот то, в чем, собственно говоря, и заключается природа моего пения, то главное, что питает все остальное, потому что и романсы, и песни Вертинского, которые я пою, какие-то другие произведения, и даже мои песни, которые я пишу сама, – это все равно отсвет, отзвук, отражение, может быть, того самого неизменно бьющего и струящегося источника народной песни. Так было во все времена.

– Еще Глинка говорил, что всю музыку народ уже написал, мы просто обрамляем (композиторы и художники).

– Да, буквально аранжируем. Это так, и поскольку я эти песни пою, а не аранжирую, то у меня внутри все-таки было ощущение неудовлетворительности, потому что мне казалось, что я саму себя еще не убедила. Сейчас наступил такой момент, видимо, время пришло, когда я начинаю убеждать саму себя, то есть я вполне могу себя слушать. Потому что раньше, когда я слушала в своем исполнении народные песни, я слышала молодость, голос, красоту, но мне все время не хватало глубины и какой-то убедительности. Сейчас я к этому подошла, поэтому, я думаю, что в таких вещах все промыслительно складывается.

– И всему свое время.

– Да, и когда придет время, придет человек или люди, которым я смогу это дать, потому что спеть или научить можно. Можно собрать людей и пытаться их учить, но научиться может только тот, кто достоин того, чему ты будешь его учить, то есть готовый это взять. Не в каждый сосуд можно налить.

– Да.

– Я это повторяю, пусть это немного вычурно, почти девиз. Но когда эти песни пели, когда они звучали, когда они, может быть, родились (не знаю, было ли специальное время, специальная точка, когда они родились или они родились тогда, когда времени еще не было, как таковое время еще не сформировалось, еще не сжалось, не ритмизировалось таким образом), в те времена, я глубоко убеждена в этом, хотя у меня не может быть доказательств, и тем не менее есть какая-то внутренняя убежденность, что тогда человек мог говорить с Богом. Он нес такое восприятие мира, когда он мог говорить с Богом. И когда сейчас люди говорят, что это несовременно, что это старье и что это никому не нужно – ну, да, потому что сейчас «Господи, помилуй» не говорят и не умеют говорить, понимаете? А уж куда там, какие-то такие разговоры.

Вот это выхолащивание того самого глубинного, живого, жизнедающего почвенного слоя… Человек живет, он часть мироздания и часть природы, которая его окружает. Мы здесь не одни, здесь есть еще животный и растительный миры, все это живет рядом с нами. Михаил Михайлович Пришвин говорил, что природа – это проявление любви Бога к нам, то есть Бог нас любит так, что мы можем это увидеть. В самом мельчайшем цветке мы можем увидеть совершенство этой любви.

Помните прекрасный фильм «Микрокосмос»? Французы сделали. Я всегда говорила, что, по-моему, это самый православный фильм на земле. Потому что если уже каких-то убедительных доводов нет, то посмотрите этот фильм, посмотрите эпизод рождения комара. Что даже это маленькое и ненавидимое нами существо, которое мы в период его размножения тоннами просто шлепаем и не замечаем, но какая это красота, какая музыка, какая поэзия, как это все с нами связано! Мы же спроецированы на все то, что вокруг нас!

– К сожалению, сейчас не все люди могут это увидеть.

– Конечно, большинство, я бы сказала, не могут это увидеть (я не имею в виду партию «Зеленых» и все такое), но я хочу сказать: а как это понять? Эти песни, они же все связаны. Если хотя бы просто почитать слова, которые произносятся (даже не мелодию услышать), это же удивительно! «Травушка» – она не «травушка», она – «муравушка», и она обязательно пропитана такою ласкою, такою нежностью, таким теплом… И это тепло человеческой любви просто проникает во всю природу и делает ее созвучной человеку, а человек созвучен этому удивительному дыханию.

Звучит песня «День Господень».

(Продолжение следует).

 

Автор и ведущий программы Александр Крузе
Записала Людмила Моисеева