Беседы с батюшкой. Ответы на вопросы

В екатеринбургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает настоятель храма в честь Успения Пресвятой Богородицы и прихода в честь праведных Богоотец Иоакима и Анны в городе Верхняя Пышма, проректор по учебной работе Екатеринбургской духовной семинарии священник Константин Корепанов.

– Остаются считанные дни до наступления главного праздника всех православных христиан. Подходит к своему завершению период Великого поста. Совсем скоро начнется неделя, каждый день которой именуется Великим; и вспоминаются страдания и подвиг Иисуса Христа. Страстная седмица предваряется праздником Входа Господня в Иерусалим. Сначала люди встречают Христа как Царя, а потом позволяют Его казнить.

Этот период очень важен для каждого из нас, он подводит некую черту. Как для Вас обычно проходят эти дни? С каким настроением Вы подошли к этому периоду?

– Вчера был праздник – Благовещение Пресвятой Богородицы. Через три дня будет праздник Входа Господня в Иерусалим (Вербное воскресенье), поэтому настроение праздничное.

Когда входишь в купель Страстной седмицы и каждый день переживаешь реальные события, которые проживал Иисус Христос в эту седмицу, то постепенно восходишь вместе с Ним на Голгофу, стоишь там и переживаешь ту цену, которая заплачена, чтобы ты сейчас радовался.

Есть очень интересная картина французского художника (по всей видимости, акварель), встречается в Интернете. На картине показан берег моря, лазурный пляж, дети играют, стоят юноша с девушкой, смотрят на восходящее солнце. Это дано как бы в срезе, а под всем этим – солдаты, солдаты, солдаты... Скорее, подразумеваются солдаты Первой мировой войны, но это актуально для всех. Мы, люди, часто забываем, что у всего, что мы переживаем (например, сегодня был замечательный восход солнца, голубое небо, что для Урала редкость), есть цена.

Люди привыкли жить в другом мире. Память о победе, память о начале войны, память о Февральской революции и перевороте, память о Христе – это напоминание о том, благодаря чему ты сейчас живешь, радуешься, можешь наблюдать восход, закат, смеющиеся лица своих детей и так далее. У всего этого есть цена. Для нашей страны особую ценность имеют люди, погибшие во время Великой Отечественной войны. Упаси меня Бог когда-нибудь забыть то, почему я живу. Для меня эта память всегда актуальна, это память живая, очень много душевных нитей переплетено. И я не лукавлю, когда говорю, что не забываю об этом. Не то что никогда не забываю, но в целом, как фон, не забываю, чему я обязан своей жизнью.

Христиане копают глубже. И эти солдаты, и эта война, и эта страна, вообще все в мире существует только потому, что Он захотел умереть на кресте. Вот это цена нашей жизни. Для тех, кто это оценил, не прошел мимо, а сказал: «Вот это да! За меня, за всех нас, негодяев, подонков, которыми мы приходим в церковь, Ты тут висишь», – это меняет жизнь. Ты не можешь больше жить иначе, потому что каждый твой вздох, каждая твоя радость (любимый фильм, хорошая погода, любимый коньяк или близость с женой) – все это оплачено; ты можешь это сделать только потому, что за тебя умер Бог. Потому что если бы этой смерти не было, все были бы в аду. Все были бы во тьме, где нет никакой радости, никакого наслаждения, никакого мира, солнца, света – ничего; только тотальная власть смерти, зла и разрушения. Мы живем, и у нас есть возможность продолжения этой жизни до последней черты только потому, что Бог милостив и дает нам возможность жить. Каждому человеку не было бы лишним это знать, а верующий обязан об этом просто помнить.

Есть замечательный сюжет. Шестая глава Книги Второзаконие начинается с напоминания первой заповеди Божьей, но не так, как она звучит в Книге Исход, а так, как она звучит именно в Книге Второзаконие: что Бога надо любить всем сердцем своим, всем помышлением своим. И с этих слов вся шестая глава звучит как бы рефреном: помни, помни, помни, помни и детям об этом расскажи, что все, что у тебя есть, – это Его любовь, Его милость.

К примеру, ты сегодня хлопнул дверью и ушел. Сходил в кабак, напился, понял, что переборщил, вернулся домой и лег спать. И каждое  движение есть непрекращающийся поток непрестанной благодати Божией. У тебя есть дом, где ты хлопнул дверью, – тебе его дал Бог. У тебя есть жизнь, у тебя есть время. Жизнь не остановилась в момент, когда ты в сердцах сказал: «Да провалитесь вы все, надоели». У тебя есть ресторан, куда можно зайти. В этом ресторане что-то дают, там смеются и улыбаются люди, которым позволяет это делать Бог. Даже если они богохульствуют, Он этого не слышит, потому что знает, что они через полжизни своей поменяют к этому отношение. У тебя есть деньги, чтобы все купить. У тебя повышается настроение, потому что тьма отошла от тебя. Если бы Бог не захотел, ты не дошел бы даже до ресторана, а в сердцах бросился бы под машину или с моста. Если бы Он оставил тебя, отвернулся, обиделся на тебя, то тебя не было бы никогда, ты ушел бы в вечную тьму. Но Он тебя поддерживает, Он вновь раздувает в тебе огонь жизни и радости.

Я сейчас говорю про самых простых людей. Я не говорю сейчас про святых, которые это знают. Каждый человек, даже самый неверующий, живет милостью Божией; нравится ему это или не нравится, согласен он с этим или не согласен, но он живет и дышит потому, что само дыхание в его легких – это дар Божий. У человека есть мама, которая его ждет, жена (муж), дети. Или у него есть хотя бы любовница. Кто-то его ждет, и этот кто-то дан ему Богом, чтобы человек не сошел с ума от отчаяния. Потому что Бог любит людей не за то, что они Его любят, а потому, что они – люди. И Он каждому дает то благо, которое человек способен принять и понести. Не важно, заслуживает человек этого или не заслуживает, ибо не заслуживает никто, но Бог дает. Как говорится в Евангелии, Он дает дождь и праведным, и грешным; солнце встает и над теми, кто ждал этого рассвета, и над теми, кто его проклинает. Он всем дарует радость и дал бы ее больше и с избытком, но люди просто не могут это понести, они не хотят принимать эти дары.

Поэтому нам всем, стоя у креста, важно это помнить. Всем верующим, собранным в церкви у этого распятия, напоминается, какая цена за нас заплачена и Кому мы обязаны этой жизнью. Это приучает человека всякий раз благоговеть перед Распятым Богом и благодарить Его за ту милость, которую до сих пор Он нам всем дает.

Это то, что касается самой Страстной седмицы. Понятно, что эта седмица закончится Пасхой, но тут есть очень важная закономерность. Пасха может быть пережита как Воскресение Христа. Пасха может быть пережита как возобновление, воскресение жизни. Пасха может быть пережита как торжество жизни. А может быть пережита просто как фольклорный культовый религиозный праздник, в который надо порадоваться, потому что время грусти кончилось и можно снова поесть мясо, пельмени, шашлыки… Снова можно радоваться, веселиться, включать любимый телевизор, любимые каналы, заглядывать к забытым за время поста друзьям в социальных сетях. В сущности, это не Пасха как она есть, а просто некий праздник. Но и он тоже нужен, потому что человеку очень не хватает циклов. Есть череда праздников и труда; есть череда горя и радости; для человека эти ритмы важны.

Но Церковь все-таки настраивает человека на то, чтобы человек пережил Пасху не как разрешение на всё, не как возобновление прерванных удовольствий, а как торжество жизни. И вот это прикосновение к Пасхе как к торжеству жизни напрямую связано с тем, что переживает человек вообще в дни Великого поста и особенно в дни Страстной седмицы. Человек понимает, насколько глубоко он чувствует боль от вбиваемых в тело Христа гвоздей, насколько больно Ему от удара копья или от того, как били Его тростью по голове. Он чувствует на себе следы этих ударов, его сердце сжимается от боли за то, что бьют невинного Человека, облагодетельствовавшего всех дыханием жизни.

Но человек понимает, что боль больше от иного. Когда меня бьют тростью по голове, я не могу этого терпеть, хотя я далеко не Бог и далеко не невиновен; я не могу терпеть плевков, унижения и ударов. Мой Бог мог, а я нет. Он смиренный и не гордый, а я гордый и несмиренный. Он может всех любить с креста, а я не могу любить никого, даже тех, которые мне радостно улыбаются.

Вот когда ты это пережил, тогда начинаешь молиться Господу, чтобы Он воскрес не в исторической ретроспективе, когда апостолы увидели пустой гроб, а в твоей душе. Чтоб ты сам прикоснулся к этой жизни и сумел не бояться, когда кто-то замахивается на тебя тростью или грозит отнять у тебя жизнь.

Ведь события, которые мы сейчас переживаем, имеют не только метаисторический, но и глубоко духовный вектор осмысления того, что с нами происходит. Что же для тебя, христианин, важнее? Ты правда боишься за свою жизнь? Ты правда боишься смерти? Ты правда не можешь потерпеть? Так тогда молись Богу, чтобы Он насытил тебя жизнью, чтобы тебе не бояться ни смерти, ни страха, ни обиды, ни закрытых храмов, ни тех, кто плюет тебе вслед, ни тех, кто воссылает тебе похвалу. Наполни себя Жизнью, чтобы не бояться ни вируса медицинского, ни вируса тщеславия, ни вируса информационных технологий; ничего. Потому что важно не то, что здесь; важно то, что за порогом смерти тебя ждет Бог. Вот что давало христианам силу преодолевать все.

Какая разница, что здесь: Гулаг или апартаменты. Что барак, что золотом украшенные покои – все это тленно! Главное, что там, за порогом смерти, меня ждет Бог, и скорее бы эта встреча свершилась, чтобы я наконец увидел то, что люблю больше своей жизни. Вот чем жили христиане. И они вспоминали об этом в семнадцатом году, двадцать втором, двадцать пятом, тридцать четвертом, тридцать седьмом. Они пережили это без надрыва, без истерики, спокойно, понимая, что любая жестокость, любая смерть, любое насилие – это просто открываемые врата, чтобы я наконец смог обнять Христа, увидеть Его этими глазами, как восклицает Иов, и услышать Его слова не через книгу. Слова, которые жаждет услышать каждый христианин: «Здравствуй, сынок! Как долго Я тебя ждал…» Какая разница, что происходит в мире? Только бы услышать эти слова, призывающие меня подойти к Тому, к Кому не могут подойти ангелы.

– Есть религии, в которых к смерти определенное отношение; и рождение, и смерть – одинаково торжественны. Во время кончины человека собирается множество людей, которые отмечают его переход в мир иной, веря в то, что он будет находиться в миру лучшем, чем был. Христиане тоже верят в загробную жизнь, в то, что сейчас всего лишь маленькая часть нашего земного пути, терпения, смирения, выживания, а потом начнется другая жизнь – вечная. Тогда почему в нашем понимании остается страх физической смерти и желание всячески отодвинуть этот момент? Мы даже пытаемся изобрести эликсир молодости, пересаживая различные органы…

– Знаете, я – человек Церкви. Это значит, что я жил и живу среди верующих людей. Большинство людей, оставаясь верующими, находятся на периферии церковной жизни. Бог так устроил, что я нахожусь как бы в кипении церковной жизни; и не потому, что я стал священником, я и до этого жил среди верующих людей.

Например, приведу такой эпизод. Сейчас у нас живет ребенок, мы оформили над ним опеку, бабушка его умирает. Он мой крестник. Мы знали и очень любили его маму. Его мама умерла от рака четыре года назад. Наш батюшка (я тогда еще не был священником) возил к ней некоторых людей, чтобы показать, как умирает женщина-христианка, которая оставляет трехлетнего ребенка. Она боролась с болезнью столько, сколько можно, потому что не хотела оставлять ребенка одного. Но она поняла, что бороться бесполезно. И она просто умирала, но умирала в вере. Она запрещала делать себе обезболивающие уколы только потому, что они отбирали у нее молитву: помрачалось сознание, она впадала в забытье и не могла молиться. Сколько можно было терпеть боль, она молилась, пока боль снова не отнимала молитву. Только когда невыносимая боль не давала ей молиться, она позволяла сделать укол. При этом она не впадала в депрессию, смотрела всем в глаза, говорила радостно, даже весело, и это нас всех поражало.

Я сейчас рассказываю это ее сыну. Он многого не понимает; он даже не знал, что мама умерла, – от него скрыли этот факт. Она уходила без всякой тоски. Смертной депрессии, смертного страха не было. Когда она поняла, что конец неизбежен, что ребенка придется оставить, она отпустила его на волю Божию. В конце концов, у него оставался отец, бабушка, и она надеялась, что с ним все будет хорошо. Она отпустила ребенка от себя и думала уже только о том, что ее ждет встреча с Богом. Когда ей предложили попробовать еще какие-то лекарства (а лекарства – это значит деньги, а деньги надо собирать с людей), она сказала: «Зачем собирать с людей деньги? У них свои нужды есть. Если Бог зовет меня к Себе, почему я буду сопротивляться и говорить: подожди, Господи, у меня еще есть дела? Он меня зовет, и я иду».

Вот этот уход поражал всех, кто ее видел, кто знал ее близко. Это было для нас всех как будто допингом, поддерживающим нашу веру. Женщине было 34 года, она оставляла трехлетнего ребенка; это тяжело. Но когда мы встречали ее, заражались от нее чувством радости и сами переосмысливали отношение к смерти.

Я рассказал ситуацию, которую мы сейчас проживаем. Скоро будет четыре недели с того момента, как мы взяли этого ребенка. Мы постоянно помним о Тане, вспоминаем ее. Мы черпаем в ее истории также силы для того, чтобы принять в нашу семью ребенка, потому что к нам привел его Бог – как мы можем сопротивляться? И таких случаев я знаю десятки. Я знаю их не по книгам, я видел глаза этих людей. Не важно, умирали они от рака или их неожиданно скашивал сердечный приступ.

Например, жила в нашем приходе раба Божия Анна, ей было 84 года. Удивительный человек! В поселке Часовом храм находится внизу, у самой воды, а сам поселок находится на горе. От храма надо подняться метров пятьсот или больше по достаточно крутому склону. И вот эта бабушка шла... Я помню, однажды уезжал из храма, торопился на запись, остановился, спросил: «Анна Афанасьевна, можно Вас подвезти?» Она ведь кое-как шла. Но она сказала: «Нет, я дала Богу обет, что буду ходить в храм пешком, чтобы Он ни одного дня не давал мне мучиться, лежа на кровати. Я не хочу мучиться лежа, поэтому дала обет ходить до последнего». И однажды она причастилась, поднялась в свою квартирку на второй этаж, легла и умерла. Она никогда не лежала, не болела, не страдала. Она прожила большую, насыщенную жизнь. И она говорила: «Уж пришел бы Господь и взял меня. Но, видно, так угодно, чтобы я еще походила в храм и помолилась».

Для таких людей нет страха смерти и нет желания продлить борьбу за существование, за жизнь – они готовы уйти. Вот я рассказал про старого человека и про молодую женщину – этих людей я знал лично. Мы живем среди таких людей. Как говорил тогда еще архимандрит Тихон (Шевкунов), они несвятые святые. В них внешне нет никакой святости, они обычные люди, но это люди, которые знают (не верят, а знают!), что дверь открыта и за этой дверью их ждет Бог. Некоторые из людей, которых я знаю, еще живут (умирают, но живут), и не хотелось бы публично показывать эту сторону Церкви, чтобы никто не услышал про себя со стороны. Поверьте, таких людей очень много.

Есть история относительно поста, которую я уже рассказывал в разных аудиториях. Это случилось лет десять назад. У нас была замечательная прихожанка 78 или 79 лет (она уже давно умерла), необыкновенно щедрая, добрая. У нее не было никакого образования, она всю жизнь проработала колхозницей, но была очень светлым человеком. Звали ее Вера. Среди всех своих старческих немощей ей пришлось претерпеть операцию, ей удалили желчный пузырь. После операции ее привезли к дочери, чтобы та за ней ухаживала. Но тут начался Великий пост, и бабушка Вера отказалась есть. Она говорила: «Я всю жизнь постилась первую неделю без постного масла». Вы представляете, что такое удаленный желчный пузырь? Как можно есть постную пищу? Дочка промучилась с ней два дня, потом побежала к священнику: «Батюшка, сделайте что-нибудь, ведь она умрет, заморит себя».

Батюшка взял меня с собой, и мы пришли к ним домой. Он стал ее уговаривать: «Вера Ивановна, надо кушать, Вы же больны». Она слушала, слушала, а потом сказала: «Я всю жизнь так прожила и не собираюсь менять свои правила и привычки. Как постилась, так и буду поститься, и никто мне не запретит». Мы поняли, что через неделю или две мы ее похороним. Но она дожила до Пасхи, потом встретила еще две Пасхи. И постилась так, как постилась всегда. Не мы ее заставили, и не Бог ее заставил – она так привыкла. И ее не страшила возможность смерти; ее страшила возможность неверности самой себе. Она говорила: «Из-за того, что я завтра умру, мне теперь не поститься, что ли?» Для нее это было так.

Когда читаешь об этом в книге, думаешь: «Ну, мало ли что приврут. Да и вообще неправильно все это». И другое дело, когда смотришь в глаза такому человеку. В целом послушная, покладистая бабушка – и вдруг такая железная, бронебойная стойкость: «Я как постилась, так и буду поститься. И менять свои правила из-за болезни или смерти не собираюсь».

Мы с батюшкой тогда вспомнили эпизод с Иоанном Кронштадтским. Когда Иоанн Кронштадтский умирал, врачи ему сказали, что необходимо освободиться от поста. Он послал записку маме: «Мама, как быть?» Мама сказала: «Как постился, так и постись». И он постился. Но Иоанну Кронштадтскому в то время не было и тридцати. А эта бабушка была одной ногой в могиле, и ее это совершенно не пугало. Ее пугала невозможность сохранить верность Богу (как она ее понимала). Это живой пример. И мы с батюшкой были потрясены этим, потому что ни я, ни батюшка никогда не постились так, как постилась эта простая женщина, бабушка, имеющая три класса образования церковноприходской школы.

– У меня появилось сразу несколько вопросов. Во-первых, как определить грань, должен ли человек бороться за свое здоровье? Допустим, у человека раковая опухоль. Одно состояние, когда он смиряется и доживает отпущенную часть времени. Но, бывает, опухоль удаляют – и человек  живет более длительное время. Как определить грань: бороться или нет?

Второй вопрос. Есть такой психологический прием…  Вот человек потерялся и не знает, куда дальше идти. Нужно представить, что тебе остался месяц жизни. Насколько этот прием эффективен и имеет право на существование? Все-таки это некоторый обман самого себя.

И третье. Вы сказали очень важную вещь про людей, которые находятся на смертном одре: они не просто верят, но знают, что дверь для них открыта. В чем разница? В бытовом понимании это, конечно, понятно: например, я знаю и верю, что в моей руке сейчас ручка. Это очевидно, это можно потрогать...

– Вы верите, что Ваша жена Вас любит? Или это знаете?

– Можно и так, и так сказать.

– Вы знаете, что она Вас любит, Вы живете в этом опыте знания ее любви, Вы переживали это, когда черпали ее любовь, Вы знали в этот момент всем существом, что жена Вас любит. И это переполняло Вас жизненной силой. Вы понимали, что это не просто какое-то доверие, а именно опыт: она меня любит.

Вот так же люди, пережившие такие страшные пограничные состояния. Они не просто верили, что, может быть, Бог их там встретит и наградит, но жили, понимая, что все это – любовь Божия. Это для них был опыт знания, они чувствовали в этот момент Его любовь, поддерживающую, охраняющую, оберегающую.

С точки зрения внешнего наблюдателя, это тоже очевидно. Человек болеет, ему больно. Человек оставляет ребенка – это страшно, это разрыв. Человек идет в мир, где ничего хорошего, с нашей точки зрения, нет. Почему же он радуется? Значит, он знает что-то такое, чего мы не знаем; он прикоснулся к чему-то такому, к чему мы еще не прикасались. Ты понимаешь, что по естественному ходу вещей этого не должно быть, но раз это есть, значит, этот человек причастен к чему-то другому.

Ведь именно это вдохновляло тысячи людей принимать крещение, взирая на кончину мучеников. Ведь их удивляло не то терпение, с которым человек это переносил, – древних людей терпением не удивишь; каждый из них мог стойко умереть за свою родину или за свою идею. И примеров этому в истории очень много. Их удивляли не стойкость, не терпение, а радость, с которой люди переживали нечеловеческие муки. Радость, жизнь струились с лиц мучеников, из их тел, их очей. Люди чувствовали эту жизнь, которая струится сквозь тело мученика, и понимали: значит, этот человек причастен к чему-то такому, чего мы еще не знаем. И вот эти потоки жизни, изливающиеся кровью из тела мученика, наполняли жизнью всех смотрящих на это. И воины говорили: «И мы так хотим. Научи нас». Они-то ведь знали, что стойкость, терпение – это нормальные добродетели, но жизнь, которую они видели, будто уходит не в смерть, а в жизнь...

Знание – это именно причастность; в этом разница между верой и знанием. Вера – это когда ты веришь в то, что еще не является частью твоего опыта. Когда это является частью твоего опыта, в меру этого опыта ты уже не веришь, а знаешь; ты получил познание вещей, в которые верил, и это приумножает твою веру. В христианстве это именно так. Это не некая убежденность ума в том, что есть какой-то Бог, к Которому ты, возможно, если будешь хорошим, придешь. Нет; в христианстве это опыт знания Бога, Который уже есть, к Которому ты уже прикасаешься, Чью любовь ты уже переживаешь, Чью силу уже чувствуешь. Это еще не полнота, будет больше, в недостающую часть тебе также надлежит верить, но, как говорит апостол Павел, залог того, что это будет, у тебя уже есть; опыт встречи с Богом, переживание Бога у тебя уже есть.

Что касается грани, бороться за жизнь или нет, эта грань проходит через сердце. Как у Иоанна Кронштадтского, как у Серафима Саровского, как у многих других. Они считают для себя невозможным пользоваться врачебной помощью, и никакой врач их в этом не убедит. Церковь призывает пользоваться врачебной помощью, не гнушаться врачами, которых сотворил Бог. Но каждый человек сам решает: «Если Бог хочет, чтобы я жил дальше, Он меня исцелит. Если не хочет – да что в этой жизни хорошего? Лучше поскорее встретиться с Богом». И человек может отказываться от врачебной помощи: раз Бог послал болезнь, я должен претерпеть ее до конца. Это решается в сердце человека, он сам решает.

Бывает, что люди не обладают такой решимостью, сомневаются, не знают, что им делать, и это лучшее свидетельство того, что надо обратиться к врачу. Если действительно Бог хочет человека исцелить или призвать, то человек обычно это чувствует, сомнений у него нет, и он решительно и твердо настроен: как Бог даст, пусть так и будет. А вот если есть сомнения, тогда надо идти к врачу; любой священник, епископ, митрополит, патриарх и святой отец вам скажет, что надо идти к врачу и пытаться вылечиться. Но если ты лечишься, лечишься, лечишься, а ничего не получается, то надо смириться и принять все происходящее как от Бога. Ты видишь, что врачи тебе не помогают, значит – все в руках Божиих.

Если врачи не могут победить то, что у тебя есть, тогда ты обращаешься к Богу. Это не значит, что ты готов умирать, ты просто просишь Бога исцелить тебя. Просишь так же терпеливо и так же настойчиво, как обращался к врачам: «Господи, исцели меня!» Обычно Господь исцеляет. Потому что если Он действительно хочет человека забрать, призывает его к Себе, то все происходит достаточно быстро. Если же врачи не помогли,  но проходит второй, третий год, ничего не помогает, то это не свидетельство того, что Бог хочет человека забрать. Бог хочет, чтобы ты в этой болезни всецело обратился к Нему. Чтобы тот новый этап жизни, который у тебя после этого произойдет, был прожит иначе: с посвящением себя Богу.

Приведу пример. В 1993 году, на заре моей церковной жизни, в храм Георгия Победоносца в Коуровской слободе пришла на костылях женщина (думаю, ее уже нет в живых, она тогда уже была немолода). Она шла на костылях от станции Коуровка до храма примерно три километра. Она была очень грузной женщиной, потому что, как потом выяснилось, лежала очень давно. Врачи ее много лет лечили, но вылечить не могли и сказали, что она никогда не вылечится. Она не была шибко верующей, но услышала, что в Слободе живет необычный священник, там необычный храм, необычная икона, что если туда приехать, то можно вылечиться.

Для нее этот путь на костылях к храму был восхождением к Богу. Она шла до ворот храма с совершенно четкой, конкретной установкой: если Бог меня исцелит, я из этого храма никуда не уйду. В храме был молебен, таинство Соборования... и она вышла из храма без костылей. Но из храма она не ушла. Прямо напротив храма было место, где кормили людей, она вошла на кухню и там осталась. Потом съездила домой, полила цветы, сделала какие-то дела и снова вернулась. И до тех пор, пока этот храм был под окормлением этого священника, она была там.

Что с ней случилось потом, я не знаю. Она, будучи неверующим человеком, восходила к Богу как к последнему своему прибежищу. Внутри ее шла внутренняя работа, Бог менял ее сердце. Она зашла в храм, абсолютно решившись, что отныне останется здесь. Хотя  была не старая: ей было около пятидесяти, она могла еще активно работать, зарабатывать деньги (у нее не было семьи). Но она все это закрыла для себя и осталась при храме.

Человек должен понять: если врачи не могут излечить его болезнь, то это самое яркое свидетельство того, что надо обратиться к Богу и попросить здоровья у Бога. Но не просто попросить, а именно с обещанием отныне жить так, как Господь хочет.

– Мне кажется, важно было бы подытожить наш разговор раскрытием такого понятия, как решимость. Отчего зависит умение человека нести свой крест и иметь решимость на это несение? Отчего вообще зависит решимость в каких-то делах, обстоятельствах? И можно ли решимость как-то воспитать или натренировать?

– Если бы был человек, который смог ответить на этот вопрос, то, наверное, половина проблем человечества была бы решена. Что касается конкретно мирских, житейских поступков, любой понимает, что решимость – это частично врожденное чувство характера, а частично сформированное. Кого-то учат, а кого-то бесполезно учить – он все равно не может решиться на обыкновенные вещи.

Любой также знает, что человек, решительный в одном, может быть нерешительным в другом. Есть люди, которые могут легко познакомиться с любой девушкой и даже заключить с ней брак, но совершенно не могут выйти из окопа, чтобы вступить в атаку. А есть люди, которые легко ходят в атаку (и ходили не раз), но мнутся и не могут сделать предложение женщине, которую любят.

Есть люди, которые совершают великие подвиги, но не могут переступить порог храма и сказать: «Господи, помоги», не могут решиться изменить свою жизнь. Я знаю мужественных, просто храбрых людей, которые не могут попросить прощения. Хотя они понимают и знают, что должны, но заставить себя не могут. Решительность и решимость очень многогранны; это очень сложное явление, и никто не знает, отчего это зависит.

Применительно к церковной ситуации, к духовной жизни больше всего об этом написал Феофан Затворник. Он говорит, что решимость к изменению своей жизни, решимость к тому, чтобы принять от Бога то, что Он посылает, решимость к тому, чтобы исполнить то, что мы прочитали в Священном Писании, – это дар, Божия благодать. И как раз потому мы и можем узнать, что это благодать: у нас появляется решимость сделать то, чего раньше мы не могли решиться сделать.

На эту тему есть советский фильм «Восхождение» (по повести Быкова «Сотников»). Там очень хорошо показано, как один решительный человек решимость теряет, а другой, нерешительный, решимость приобретает.

Неожиданно вспыхивающая решимость в духовной, церковной жизни (я сейчас не говорю про все области человеческой жизни), например – решимость поститься, попросить прощения, помолиться, принять смерть, болезнь или еще что-то, есть свидетельство того, что сейчас с нами Бог.

Ведущий Дмитрий Бродовиков

Записала Нина Кирсанова