Беседы с батюшкой. Память архимандрита Матфея (Мормыля)

В московской студии нашего телеканала - насельник Свято-Троицкой Сергиевой лавры, доцент Московской духовной академии, кандидат богословия игумен Андроник (Трубачев). 

– Сегодняшняя передача посвящена памяти архимандрита Матфея (Мормыля), но, прежде чем перейти к диалогу и обсуждению жизни нашего дорогого батюшки, мы предоставляем нашим телезрителям возможность посмотреть сюжет, подготовленный ко дню памяти великого регента Русской Православной Церкви.

Его имя известно во всем мире – великий ангельский глас Свято-Троицкой Сергиевой лавры, заслуженный профессор Московской духовной академии, архимандрит Матфей (Мормыль). За полвека служения на музыкальной кафедре этой святой обители им была создана особая певческая школа, неповторимый, можно сказать авторский, регентский стиль исполнения литургических песнопений, которые принято называть лаврскими.

Говорит архимандрит Павел (Кривоногов), благочинный Троице-Сергиевой лавры:

– Когда стоишь около скалы, то не видишь ее величины. Чем больше времени проходит со дня кончины отца Матфея, с тех пор, как его нет с нами здесь, на земле, и он не стоит на клиросе, управляя хором, ты понимаешь, что от нас ушло! Кто от нас ушел, какая величина…

Отец Матфей (в миру Лев) родился 5 марта 1938 года на Северном Кавказе, в казачьей станице под Владикавказом, в семье потомственных певчих. В возрасте семи лет он уже прислуживал в алтаре, начинал петь на клиросе. Специальное музыкальное образование будущий регент получил в Ставропольской духовной семинарии, где освоил клиросный репертуар и приобрел первый опыт управления хором. Затем – поступление в Московскую духовную академию, принятие монашеского пострига и первое профессиональное послушание: петь с народом. С этого времени и началась регентская жизнь отца Матфея.

Говорит игумен Антоний (Зинин), старший звонарь Троице-Сергиевой лавры:

– Отец Матфей – это уникальный человек! Таких людей, к сожалению, бывает очень мало. Это тот самый светильник, который сам горел и зажигал других людей. Пение для него было фактически смыслом жизни, в пение он вкладывал все!

В марте 1964 года – следующая важная страница в жизни отца Матфея: рукоположение в иеромонаха, возложение на него обязанностей старшего регента, возведение в сан игумена, архимандрита и наконец утверждение в звании профессора Московской духовной академии. Назначенному управлять смешанным, а затем и мужским хором, владыке Матфею пришлось заново создавать хор.

Говорит архимандрит Павел (Кривоногов), благочинный Троице-Сергиевой лавры:

– Любовь к русской традиционной церковной музыке, к церковному пению была заложена в нем с самого детства мамой, бабушкой и теми певчими, которых он встречал в своей жизни, особенно в молодости. Эту церковную традицию он старался передать своим ученикам, своим близким и своим хористам. И сколько ребят разошлись по всей России и понесли эту традицию по всем областям и районам Русской Церкви!

В конце 50-х и в 60-е годы отец Матфей собирал и записывал элементы почти разгромленной в предыдущие десятилетия традиции церковного, и особенно монашеского, пения, по крупицам собирая нотную библиотеку. Мозоли на пальцах от постоянного переписывания нот старых распевов лавры остались у него до конца жизни. Когда в 90-е годы по всей стране стали открываться храмы и монастыри, ксерокопии его аранжировок стали основой репертуара практически для всех мужских хоров на всем пространстве Русской Православной Церкви.

Говорит игумен Антоний (Зинин), старший звонарь Троице-Сергиевой лавры:

– Через него прошли тысячи студентов, которые обучались здесь, в семинарии, академии. Эту частицу лаврского пения они везли с собой на свои приходы.

К церковному пению у отца Матфея была любовь особая и даже неистовая. «Каждый должен петь, будто делает это последний раз в жизни, тогда это будет последняя “жертва вечерняя”», – наставлял он своих певчих. В работе с хором отец Матфей применял систему Станиславского: читать ушами, а петь глазами. На репетициях старался начинать с самого интересного, красивого или трудного места. Особое внимание уделял культуре пения, распевности. Он как будто дышал вместе с ритмом богослужения, а пение его хора доносило это дыхание до всех молящихся.

Говорит архимандрит Павел (Кривоногов), благочинный Троице-Сергиевой лавры:

– Херувимская песнь: он сидит… Управление – минимальное (человек ведь сидит), но какое! Он плакал во время пения Херувимской, а звук хора, как шар, катился по всему храму. Это был именно шар звука! Там не было отдельных голосов: ни теноров, ни басов; ни женских голосов, ни мужских (а хор был смешанным), это был просто шар звука – нежный, тонкий, изящный, красивый, мягкий, и в то же время твердый и мужественный. Я стоял ошеломленный: плакать я, к сожалению, не умею, но это состояние отца Матфея, его переживания передавались не только хору, но и всему собору, всем молящимся в тот момент.

С особой любовью и признательностью отец Матфей вспоминал патриаршие службы. Ему довелось руководить хором при четырех Патриархах: Алексии I, Пимене, Алексии II и Кирилле. По воспоминаниям его учеников, архимандрит Матфей, несмотря на мировую известность, жил в скромной келье, где всегда привечал студентов, раздавал им гостинцы и помогал деньгами. Преданный до бесконечности возложенному на него послушанию, до последних дней жизни, превозмогая боль и немощь от тяжелой болезни, он участвовал в богослужениях, проводил занятия со студентами и не раз отказывался от элитных больниц, говоря, что келья – его любимое место после клироса. 15 сентября 2009 года, на 72-м году жизни, после продолжительной болезни архимандрит Матфей (Мормыль) скончался.

Говорит архимандрит Павел (Кривоногов), благочинный Троице-Сергиевой лавры:

– Такие гении рождаются нечасто. Мы с вами имеем одного Пушкина. Есть Лермонтов, но он другой. А Блок вообще третий. Так, если появится новый регент – это не будет отец Матфей!

Для тех, кто знал его, работал с ним, отец Матфей был и навсегда останется камертоном ревностного служения Церкви; примером послушания, неиссякаемым светильником пламенной любви к окружающим его людям.

– Отец Андроник, Вы работали с отцом Матфеем в разных сферах церковной жизни, не только лаврской, но и в Синодальной богослужебной комиссии Русской Православной Церкви. Расскажите, пожалуйста, каким запомнился Вам отец Матфей.

– Он был довольно разным. На репетициях хора был довольно жестким, а на лекциях – очень добродушным и покладистым. Если студент опаздывал даже на одну минуту, для целой когорты преподавателей это было недопустимо – и в класс не войди, и докладывай, почему опоздал, начинается разборка. У отца Матфея, конечно, по классу прогуливаться было нельзя, но любой опоздавший человек мог спокойно войти – батюшка спокойно к этому относился, без каких-либо расспросов. Иногда только мог пошутить: «Ты откуда, с каких небес к нам прибыл?»

В богослужебной комиссии, несмотря на разность возрастов и, конечно, опыт работы, вел себя со всеми ровно, ко всем мнениям относился с одинаковым вниманием. У нас часто говорят: вопрос этот нужно решить соборно. Но лишь на заседаниях нашей комиссии я по-настоящему, можно сказать, впервые в жизни понял, что такое соборная работа. Равное обсуждение всех вопросов было и тогда, когда мы говорили вдвоем, и когда в комиссии присутствовало пять-шесть человек. Предлагали вначале один вариант, потом второй, затем из двух делался третий, и сказать в дальнейшем, что это написал я, а это – отец Матфей, уже не представлялось возможным. И не вспомнишь, кто написал этот тропарь, потому что каждый текст включал в себя столько поправок, проходило столько обсуждений, что твое личное осмысление терялось в этой работе. То есть общему характеру работы, без всяких оглядок на высоту положения, придавалось большое значение.

Мы старались сохранить этот стиль. С 1987 года сменилось много председателей богослужебной комиссии, были самые разные люди, но каждый пытался приспособить комиссию под себя. Это нормально и понятно: председатель работает так, как привык. Но в конце концов мы убедились, что надо держаться нашего стиля, потому что, работая так, комиссия выдает продукт, а если это изменить, то ничего не будет, и какой тогда смысл в нашей работе? Обычно происходило так: кто-то один составляет текст, все заранее его прочитывают и потом на заседании делают какие-то замечания. Но мы убедились, что это невозможно. Составляем пять вариантов текста, и какой из них принять за основной? Каждый отстаивает свой, и ничего не выходит. А при этом, казалось бы, примитивном способе, когда мы вместе, на самой комиссии составляем текст, в конце концов и выходит настоящий соборный текст.

Наверное, последнее, в чем отец Матфей принимал активное участие, было составление собрания служб новомученикам и исповедникам русским. Я бы назвал это собрание литургическим памятником, достойным деянием нашей Церкви. Я не знаю, есть ли такие сборники новых служб, составленные в других Церквях, но для нас, конечно, это явилось своеобразным итогом. Отец Матфей сыграл здесь очень большую роль. Церковные службы не составлялись уже семьдесят лет, и, может быть, его стиль работы, его восприятие хорового пения (когда каждый звучит по отдельности – это одно, какая-то часть хора возьмет главенство – это другое, а когда все голоса сливаются воедино – это совершенно иначе) и помогло нам в этом деле.

– Отец Андроник, ведь отец Матфей принял активное участие и в составлении службы русским святым, и в подготовке празднования Тысячелетия Крещения Руси. Расскажите, пожалуйста, об этих событиях советского периода.

– Долгое время вообще никто не беспокоился о том, как мы будем проводить этот праздник – Тысячелетие Крещения Руси. Уже потом Синод создал комиссию, которая должна была разработать чин празднования. Я написал и предложил проект текста службы Крещения Руси, но и тогда долго никого невозможно было созвать, потому что не было прямого указания. А потом, когда до юбилея оставалось уже полгода, стали говорить: «А где же служба? Давайте что-то делать, время-то идет!» И мы поехали в Киев (тогда председательствовал и отвечал за богослужебную часть митрополит Филарет), где и началась редактура и совместная выработка самого чина празднования.

Прежде всего, было предложено несколько дат празднования юбилея. Был предложен день 1 августа. По историческим исследованиям принято считать, что Крещение Руси произошло именно в этот день, и в значительной степени чин освящения воды, который приходится на 1 августа, имеет такое большое значение потому, что в этот день была крещена Русь. Но потом пришли к выводу, что это уже не будет воспринято и не усвоится. Предложили еще одно число – день Святой Троицы, но в этот день каждый архиерей находится со своей паствой и обычно служит у себя в епархиальных центрах.

А потом отец Матфей сказал: «Давайте возьмем день памяти Всех русских святых». Действительно, это память, которая уже вошла в жизнь Церкви, верующие к ней привыкли. И на этот день уже была готова служба владыки Афанасия (Сахарова); составлена она была целым рядом деятелей, но все-таки большая часть написана владыкой Афанасием. Так что приняли этот день. А как же быть с тем проектом, который написал я и который решили редактировать? Отец Матфей предложил: «Давайте в день самого праздника у нас будет превалировать служба Крещения Руси, служба Всем русским святым пойдет “вторым планом”, а в последующие годы будет наоборот: служба Всем русским святым будет занимать преимущественное значение, а служба Крещения Руси – подчиненное». Потом в лавре сложилась и закрепилась эта традиция (не знаю, как на других приходах). Это было отражено в уставе службы, и здесь закладывался глубокий смысл: чтобы празднование Крещения Руси продолжалось и в последующие годы. Сейчас установлен и церковно-государственный праздник – Тысячелетие со дня преставления святого равноапостольного князя Владимира (службу Крещения Руси частично соединили со службой святому Владимиру). Так что три эти праздника оказались тесно связаны между собой – Крещение Руси, день памяти святого равноапостольного князя Владимира и день памяти Всех русских святых.

– Есть такое выражение, которое очень часто можно встретить в нашей Церкви, – «лаврское пение». Действительно ли архимандрит Матфей был его родоначальником или он продолжил существовавшие дореволюционные традиции и просто возродил это пение?

– Вопрос очень тонкий. Я думаю, в значительной степени особый стиль хора отца Матфея сформировался потому, что у него пели непрофессиональные певцы. Обычно при поступлении ребят в семинарию происходил отбор: этот идет в первый академический хор, этот – во второй академический, а этот – к отцу Матфею. Зачастую оказывалось, что к отцу Матфею поступали далеко не лучшие певцы. Потом он приходил на совет и говорил: «Кого вы мне дали? Думаете, вы хорошо сделали? А кто будет выступать на концертах, кто будет петь при Патриархе?» И начиналось: «Вы мне этих давайте, а я вам этих отдам!» Вот так и формировался особый стиль. А еще отец Матфей пел немного на завышенных тонах, и когда его упрекали, что так петь очень высоко, он говорил, что для того, чтобы что-то выжать из певца, его надо привести в напряжение; пока он не напрягся, из него ничего не выжмешь. А почему надо было выжимать? Да потому что певец был не до конца профессиональный. Необходимо было и физическое, и эмоциональное напряжение, именно оно и создавало особое звучание. Казалось бы, такое простое объяснение, но мне кажется, оно дает правильное понимание. А профессиональные певцы как раз очень часто занижают, потому что все время поют и устают.

Ну и, конечно, традиции! Отец Матфей несомненно воспринял традиции Киево-Печерской лавры, в которой бывал еще до ее закрытия в 1963 году. Когда в 1987 году мы приехали в Киев, он больше всего хотел попасть в лавру, все спрашивал, когда мы туда пойдем. Начал «мучить» и митрополита Филарета, а тот говорит: «Подождите, мы еще не завтракали». Позавтракали, отец Матфей опять за свое: «А в лавру до обеда пойдем?» – «Нет, потом, давайте трудиться». Так митрополит нас «мариновал» до самого отъезда, пока отец Матфей не понял, что он просто не хочет, чтобы мы пошли в лавру. Она была закрыта, и владыка, видимо, боялся наблюдения, не хотел привлекать внимания. «Ну ладно, – говорит отец Матфей, – что же делать, один раз в жизни был здесь, и ладно». Так что, конечно, какие-то традиции он вобрал, но у него была и своя, специфическая черта набора хора, которая в дальнейшем повлияла на звучание.

– Говорят, что часто он брал певцов не очень выдающихся, даже заурядных, воспитывал их на протяжении всех лет обучения в семинарии или академии и на выходе получались очень достойные певцы. Бывало такое?

– Да, конечно. В фильме, который был показан в начале нашей передачи, упоминали о системе Станиславского. Про это я ничего не слышал, но зато знаю другое. Отец Матфей говорил: «Для певца самыми главными должны быть две вещи: ты должен петь тише, чем твой сосед, и все время смотреть на регента». А что значит: каждый поет тише, чем сосед? И при этом еще находится в напряжении? Это означает, что должен получиться своеобразный звук: весь хор поет тихо, и в то же время создается общая масса. Вот отец Павел (благочинный) правильно сказал, очень хорошо и образно: такое пение катится как шар, незаметно, везде одинаково ровно…

– Отец Матфей не учился ни в консерватории, ни в музыкальном училище, он получил только начальное музыкальное образование. Как ему удалось стать профессиональным церковным регентом? В наши дни редко кто может достичь тех высот, каких достиг отец Матфей.

– Отца Иоанна Кронштадтского спрашивали: «Кто Вас воспитал? Кто был Вашим духовником?», и он всегда отвечал: «Меня воспитала Церковь». Отец Матфей мог бы сказать то же самое и в отношении пения в своей жизни. Его воспитало церковное пение.

Как-то мой папа рассказывал, что на занятиях по дирижированию он говорит своему ученику: «Я Вам спою, а Вы попробуйте подирижировать», и стал напевать какой-то небольшой отрывок. А тот ученик стоит рядом с ним и говорит: «Сергей Зосимович, а Вы где учились петь?» – «Нигде не учился» (а папа действительно учился только дома, у своего отца). – «А у Вас церковный стиль пения, так только в Церкви поют». А что он пел? Какое-то простое песнопение, одним голосом. То есть постановка церковного пения передается традицией, из рук в руки, как говорили раньше о мастерах.

В 1918 году, когда нашу лавру закрывали, была создана комиссия по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры. Одно из предложений было следующим. Так как лаврское пение представляет собой уникальное явление искусства, для его сохранения необходимо создать преемственность пения: ученики должны продолжать учиться у старых мастеров. Потому что основное можно, конечно, написать в нотах, но как выразить интонацию? Нотами этого не передашь или передашь очень ограниченно. Это должна быть та радость, которую понимает целый круг лиц. Интонационно очень сложно уловить, это становится возможным только при непосредственной передаче от одного к другому.

– А Вы можете сказать, что пение отца Матфея передалось кому-то другому? Хотя отец Павел уже сказал, что если будет другой регент, все равно это будет уже не Матфей, а кто-то другой. Что бы Вы сказали по этому поводу?

– Я сказал бы, что пока еще рано об этом говорить. Здесь, конечно, присутствует одна беда (не знаю в кавычках или без) – это завышенный строй хора, который певцам не очень нравится: приходится трудиться, поэтому многими он воспринимается отрицательно. Когда отец Матфей перестал регентовать, то первым делом начали снижаться требования: стали петь так, как написано. И это своеобразное звучание начало, конечно, уходить.

– Вы упомянули своего отца, одного из знаменитых композиторов Русской Церкви, священника Сергия Трубачева. Ему довелось работать рука об руку с отцом Матфеем. Не могли бы Вы рассказать об этой совместной работе и их творениях?

– Их совместная деятельность осуществлялась по трем направлениям. Первое направление было такое. В конце 80-х годов моему папе поручили подготовить нотное приложение Октоиха. Тогда ноты отдельно не издавались, удалось добиться только такого разрешения, как приложения к богослужебным книгам. Он пригласил к себе в компанию отца Матфея и отца Сергия (Боскина) – замечательного протодиакона Сергиево-Посадского благочиния, который начинал свою церковную жизнь, когда еще действовала Зосимова пустынь, слышал песнопения зосимовского столпового знаменного распева.

И они втроем стали делать нотное приложение Октоиха. Иногда присутствовал и я. Как-то говорю: «Почему не сделать так: первый глас – Кастальского, стихира на “Господи, воззвах …” – Кастальского, прокимны, тропари – Кастальского, то есть все – по Кастальскому, так будет более цельно». Отец Матфей говорит: «Дело в том, что у каждого композитора (неважно – киевского, оптинского) в каждом напеве есть места удачные и те, которые, как говорится, так себе – услышал и забыл. Чтобы создать богатство репертуара, выгоднее брать не одно богослужение насквозь по всем разделам, а из каждого сборника – наиболее хорошо звучащее. Вот самое выгодное у Кастальского – первый глас “Господи, воззвах …”, а прокимны очень хорошо поданы в другом напеве и так далее, так что берем все лучшее плюс соотнесенность, согласованность между частями». Вот этого принципа – в каждом гласе брать лучшее из того, что создано, – и держался отец Матфей, издавна формировавший репертуар Сергиевой лавры.

Второе направление – чисто практическая деятельность. Папе, к сожалению, не довелось постоянно руководить церковным хором. По своему характеру он был мягким человеком, не столь решительным, как отец Матфей, и при практическом руководстве хором мог только очень мягко указывать на какие-то недостатки. Отец Матфей иногда просил: «Сергей Зосимович, замените меня», – он хотел послушать, как звучит хор со стороны, а также посмотреть на Сергея Зосимовича, ведь папа был профессиональным дирижером, в течение многих лет руководил кафедрой дирижирования в Гнесинском институте и воспитал много учеников. Отец Матфей хотел посмотреть на какие-то приемы дирижирования, приемы воздействия на хор, приемы исправления ошибок на ходу. Одно дело – исправлять потом, и другое – выправить корабль на ходу. Ведь хор – это корабль: пошел налево, попробуй его потом верни! А дернуть – значит все испортить, надо постепенно. Во всем есть свои методики. Поэтому в данном случае им, как двум регентам, приходилось сталкиваться на репетициях. Но для певцов, конечно, было отдохновение, когда хором руководил папа. Его стиль был очень удобным, мягким и благожелательным.

И третье направление – это собственно композиторская деятельность. До того как встретиться с Сергеем Зосимовичем, отец Матфей давал новые песнопения и аранжировки певцам лавры. И тут появляется человек со стороны и предлагает: «Отец Матфей, посмотрите, вот я тут написал …» А ведь певцы, регенты – каждый со своим самолюбием! Надо сказать, что отец Матфей свое самолюбие убрал совершенно. Он сразу отзывался, начинал смотреть, обсуждать, но иногда говорил: «Вы знаете, здесь не пройдет, надо по-другому сделать». «Почему? – спрашивал его автор. – Я вижу вот так». – «А у нас это не выйдет!» – «Но почему?» – «Ну не выйдет, и все! Я могу, конечно, принять то, что Вы принесли, но ничего не выйдет, поэтому делайте другой вариант». И бывало, конечно, долго мучились, пока не добивались того, что удовлетворяло бы и самого сочинителя, и хор отца Матфея.

Вообще, встреча этих двух людей – счастливый случай в церковной истории, счастливый билет, который редко выпадает. Ведь они могли оказаться в разных городах, жить в разное время! А чтобы вот так совместно воздействовать один на другого, в такой доброжелательности и радости, – очень редкий случай. Пожалуй, так бы я охарактеризовал направления их совместной деятельности.

– Наверное, очень сложно обойти вниманием жесткий характер отца Матфея. Но при этом он умел быть и мягким, и добрым. Об этом много говорится, слагаются легенды. Каждый из учеников, наверное, может рассказать о том, как на спевках мог «получить» от отца Матфея за свое пение, но при этом даже не обидеться. Расскажите об этом феномене отца Матфея.

– Я связываю это с двумя вещами. Во-первых, он казак, а природа казака – шашкой головы рубить. Поэтому можно сказать, что он еще мягко обходился… И во-вторых – ревность о деле церковном. Иногда, к сожалению, были случаи недопустимые. Я вспоминаю, как к владыке Сергию (Голубцову) пришел как-то певчий и плачет. Владыка его спрашивает: «Ну что ты плачешь?» А он говорит: «Я у него пою столько лет, а он мне не на репетиции, а прямо во время службы – кулаком в грудь! А на груди у меня крест массивный, посмотрите – аж вдавился в грудь и след оставил!» Это, конечно, недопустимо, но главное было понять, откуда это исходит. Исходит ли это от злобы человека, его ненависти и мстительности или это вызвано его характером? Где-то казачий характер его выручал, помогал, а где-то оказывал плохую службу. Он понимал это, каялся и просил прощения. Заимствовать это, конечно, не стоит, да и не сможет никто другой руководить так, как отец Матфей, и не развалить хор. Попробуй кто-нибудь сделать так: сразу будет видно, что делаешь ты это просто из своей жестокости, и хор разойдется. А от отца Матфея хор не расходился. И не потому, что так приказали (ведь насильно мил не будешь, и петь не сможешь), а потому, что каждый хорошо знал отца Матфея.

– Начиная с середины 80-х годов хор отца Матфея много путешествует: едет с концертами во Францию, в Германию. В 90-е годы начинается большая хоровая деятельность отца Матфея. Тогда о церковной музыке узнал практически весь мир. Почему был выбран хор отца Матфея? Ведь, наверное, были какие-то другие коллективы? Как регент к этому отнесся, как проходила подготовка к поездкам, ведь им нужно было представлять Русскую Церковь за рубежом?

– Отец Матфей относился к этому не как к официальному представительству (а светские власти, конечно, вкладывали именно это значение), а как к миссионерству. В начале ХХ века русская икона, выйдя за порог храма и попав в музеи, начала миссионерствовать и многих привела к Богу, прежде всего искусствоведов, которые увидели за искусством линий и красок отражение Божие. И отец Матфей воспринимал эти поездки как миссионерство, как свидетельство силы православия, свидетельство того, что Церковь не погибла, что она существует и будет существовать!

Поездки за рубеж часто содержали некий элемент непонимания: люди не понимали, с кем имеют дело и что это за дело. Отец Матфей рассказывал: как-то незадолго до праздника Рождества Христова ему звонят из Большого зала консерватории и говорят: «Отец Матфей, у Вас назначен концерт». – «Когда?» – «На праздник Рождества, на 7-е число». – «И как Вы себе это представляете?» (Отец Матфей любил это выражение.) Ну, дамочка прямо вышла из себя и говорит: «Что значит “представляете”?» Отец Матфей объясняет: «У меня ночная служба идет всю ночь, потом в десять часов утра поздняя литургия, потом поздравления наместника, – когда мы будем делать концерт?» – «Я все согласовала с Патриархом!» – «Патриарх очень милый человек, вежливый, и он не мог Вам всего этого сказать. Но я скажу: это невозможно! В силу того, что у нас, во-первых, нет времени, а во-вторых, все будут валиться с ног после трех-четырех служб! И потом, к концерту нужно готовиться, ведь концертная программа не богослужебная, она другая. Так что это невозможно! А с Патриархом я согласую».

Приходилось, конечно, много сражаться за то, чтобы обеспечить минимальные удобства, особенно в первые поездки. Хор надо было представить во всем блеске – все-таки заграница! Отец Матфей освобождал ребят от занятий: «Так, хористы освобождаются от занятий и потом – от экзаменов!» – «А почему от экзаменов?» – «А как сдавать экзамены, к ним надо готовиться, а когда им готовиться, если они полдня будут на репетиции? Какие это экзамены? Это издевательство только, и все! Насмешка! Они и экзамены не выучат, и на репетициях не будут. Мне надо, чтобы человек спокойно пришел на репетицию и знал, что его завтра не спросят». И начинается борьба отца Матфея с помощниками, которые ставят отметки, и так далее. Много было такого непонимания.

Отец Матфей говорил: «Хотят, чтобы я из них все выжал, а как? Вы создайте для этого условия!» Вот, скажем, после богослужения духовенство куда идет? Разговляться, кушать, а хор не приглашают. Отец Матфей – в совершенном негодовании! Как так? Хор – участник богослужения, встал в пять часов утра, доехал до места, пел все богослужение, уже час дня, в лавру он вернется в лучшем случае к четырем часам вечера – и никто не накормлен! Что потом будет? Или никто не захочет больше ездить, или сорвут себе здоровье. Начинает вызывать наместника, настоятеля, говорить, чтобы хору готовили заранее, чтобы хор был обеспечен едой. Поэтому обязанности у него были не только регентские, но и административные. Потом уже, со временем, он понял, что нужно эти административные обязанности на кого-то возложить, чтобы кто-то позаботился вовремя принести ящики с водой в автобус, чтобы всегда были пирожки на случай каких-то накладок, когда можно поесть и в автобусе, и так далее.

– Говорят, что жизнь отца Матфея связана только с пением. Сначала он регентовал народом, потом – смешанным и однородным хором. Скажите, почему так получилось? Потому, что он хотел этого, или просто потому, что ему дали такое послушание и он сделал максимум, проявив тем самым должное усердие тому послушанию, которое дал ему наместник лавры? Или все-таки была какая-то предрасположенность к этому?

– Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. А для чего нужно быть генералом? Чтобы победить! В лавре не было смешанного хора, были только народный и мужской хоры, а профессионального смешанного – не было. По праздникам проходили отдельные богослужения, и тогда пел смешанный хор, которым руководил отец Сергий (Боскин). Как-то раз на праздник преподобного Сергия Радонежского случилось, что отец Сергий заболел. И отцу Матфею поручили подготовить хор к празднику вместо него. Сначала он не захотел – другая среда, другое общение, свои сложности, – но потом, когда попробовал, ухватился за него, ему понравилось. После того как отец Сергий ушел служить в Ильинский храм (ему там своих дел хватало: помимо руководства хором он еще был и реставратором), отец Матфей решил смешанный хор не разрушать – так он и остался. Поэтому здесь присутствует все: и послушание, и желание расширить горизонт, расширить репертуар, создать новое звучание. Чего-то одного не бывает. Когда тебе просто поручили дело и ты ничего не хочешь в него привнести, ничего не складывается.

– Расскажите, пожалуйста, о последних днях жизни отца Матфея. Несмотря на то что он уже не мог ходить (его возили на коляске), он все равно до последнего был на клиросе. Что он мог чувствовать? Ведь другой человек мог бы сказать, что болеет, и просто уйти, но отец Матфей оставался со своим хором до конца.

– Что тут скажешь, я ведь не был его келейником… А в отношении богослужебной комиссии могу немного рассказать. Отец Матфей уже в конце жизни, когда я звонил ему по телефону и сообщал, что у нас заседание и мы его ждем, говорил: «Ну и как Вы себе это представляете? Мне надо встать, одеться, привести себя в порядок – это уже час пройдет. Пока я дойду – у вас уже обед. Нет, не вижу в этом смысла». И постепенно он стал комиссии пропускать, видно было, что ему тяжело (последние годы он преподавал в колокольне, там ему было легче). Приходя на комиссию, он как-то замыкался в себе и больше молчал. Мы спрашиваем: «Отец Матфей, а Ваше мнение какое?» А он отвечает: «Какое уже мое мнение, все уже…». Да, замыкался, может быть, какие-то думы одолевали или тяжесть болезни ощущал.

Однажды на комиссии отец Матфей упал. Надо было идти на обед (там пройти всего метров двадцать), а он сидит. «Отец Матфей, пойдемте на обед!» – «Нет, я посижу». Видно было, что ему тяжело. А потом поднялся и упал, колени не выдержали. – «Я говорил, не надо никуда ходить, сидел бы себе и сидел». Так что все потихоньку, постепенно накапливалось и это, конечно, не могло радовать человека. Он оживал только тогда, когда его привозили на клирос. Но в последние годы жизни отца Матфея я бы сказал, что звучание его хора с чисто профессиональной точки зрения стало похуже. Видно было, что у него уже не хватает былой требовательности, и это было естественно. Все прекрасно понимали, что за этим стоит постепенное умирание. Ну что же поделаешь... Если оторвать его от всех дел – для чего тогда и жить! Как-то прожить, может быть, и можно – вовремя поехать в больницу, пройти курс лечения, иметь все необходимые лекарства, – но что это за жизнь!

– Перед Вашими глазами прошла целая эпоха. Вы были очевидцем многих событий и в жизни Церкви, и в жизни архимандрита Матфея…

– Я только начинаю жизнь, чувствую себя начинающим преподавателем! Для меня каждый раз возникает проблема: что читать, как читать, потому что материала много и что важнее – не знаю. Каждый раз как начинающий…

– Но все равно, можете ли Вы ответить на такой вопрос: сейчас зачастую церковным хором руководят светские люди. Они, конечно, пытаются продолжать развитие церковного пения, но не кажется ли Вам, что здесь не хватает именно людей из церковной среды, которые могли бы лучше поддержать эту церковную традицию?

– Да, церковных людей не хватает везде: и в пении, и в иконописи. Вот недавно была выставка иконописной школы, выставлялись какие-то работы. Иконопись – совершенно нетрадиционная. Вот вышитая бисером икона: и не то, чтобы она была плохо вышита, – лучше, наверное, и не вышьешь, но образ не отражает первообраз. Образ должен восходить к первообразу, а у нас везде этого не хватает. Но это естественное явление: в Церковь пришло большое число неофитов, и здесь надо быть очень внимательным и знать меру, иначе эта волна неофитов может захлестнуть традицию Церкви.

– В завершение нашей передачи что бы Вы хотели пожелать современным регентам, музыкантам, певчим? Ведь Вы видели живой пример и своего отца, и, конечно, архимандрита Матфея (Мормыля).

– Всегда нужно помнить, что Церковь воспринимает Священное Писание на слух. Это – во-первых. А во-вторых, где верующему учиться в музыкальном отношении? В Церкви! Большую часть того, что он воспринимает в Церкви, он слышит через музыку, во всяком случае – ушами. Это всегда надо помнить! Прежде всего – катехизация человека и его научение.

 

Ведущий: Сергей Платонов
Расшифровка: Наталья Коваль