ЗА ДРУГИ СВОЯ: ХРАМ-УАЗ. СВЯЩЕННИК «В ПОЛЕ». ФРОНТ, ТЕАТРЫ И КАФЕ

– Спасибо, это взаимно.

– Коллеги-союзники, зрители Вас очень ждут. Не секрет, что Вы стали реже появляться в эфире телеканала «Союз», потому что очень много времени проводите в командировках.

– Да, такое сейчас время, надо работать.

– Можете что-то об этом рассказать, об этой работе?

– О работе военного священника в командировках? Это очень специфическая работа, очень интересная. Я уже десятый год на этой должности. В прошлые годы мы с военными священниками готовились, обучались, обсуждали проблемы, как работать в поле в боевых условиях. А сейчас у нас, получается, практика. Раньше была теория.

Практика на самом деле очень интересная. Так получилось, что последние полтора года я езжу в командировки достаточно регулярно. И в динамике могу посмотреть, как работают священники. Я езжу, как правило, старшим группы священников, то есть занимаюсь тем, что помогаю нашим священникам найти место работы, спланировать ее (это специфическая работа управленца), и сам тоже работаю в полевых условиях.

Сейчас в тех местах, где приходится работать священникам Центрального военного округа, очень интересно выстроилась форма работы, когда перемещения священника планируют офицеры штаба. И, соответственно, священник не сам по себе ищет там работу, а едет по плану туда, где его ждут, где есть заявки, что нужно прибыть священнику.

Благодаря благодетелям у нас уже полгода имеется свой мобильный храм на базе уазика. Очень интересная история связана с этим уазиком. Он был старенький. Когда на нем едешь, землю внизу видно, окно не закрывается... Самое главное – он довезет куда нужно. У нас замечательный водитель, мобилизованный парень.

В эту поездку наш уазик стал очень серьезно болеть, требовались значительные затраты на его ремонт. И мы со священниками Центрального военного округа объявили сбор на более свежий уазик. Мы, конечно, верили, что у нас добрые люди (и знаем это), но не предполагали, что сбор закончится через три дня. Мы набрали сумму, необходимую не только для закупки нового уазика, а еще и на его оборудование. Нужный человек съездил, выбрал его – все замечательно. Хорошая машина, он ее оборудовал всем необходимым. Так оборудовал, что когда мы куда-нибудь приезжали, даже опытные водители заглядывали и говорили: «Ох, какой у вас уазик!» Но это благодаря нашим людям.

1 ноября мы собрались со священниками, кто там близко находился, и торжественно освятили этот наш новый мобильный храм, который сейчас уже работает со всем оборудованием. Например, лебедка в обычный жизни нам не нужна. А когда ты посреди леса, без связи, застреваешь в танковой колее и толкнуть машину некому, то эта вещь оказывается очень полезной. Но это опять же благодаря пожертвованиям наших людей: прихожан и неравнодушных граждан.

Сейчас наши священники также по плану выезжают, знают, куда ехать, там четко спланированная работа идет. Не какой-то хаос, когда едешь непонятно к кому, а мы знаем, куда и для чего едем. Эта работа очень интересна тем, что человек, вырванный из своего привычного быта в боевую обстановку, очень сильно меняется. Не потому, что жена ему не может пирожки приготовить и носки надо самому постирать, а потому, что тут уже возникает совершенно иная реальность: жизнь и смерть, осознание всех этих процессов.

И чем труднее обстановка, тем ближе Бог. Он всегда близок к нам, это мы не совсем способны Его видеть и слышать. А в такой обстановке человек становится способным увидеть Бога: конечно, не глазами, а сердцем, почувствовать это. Я видел в динамике, как менялось отношение к духовной жизни, к молитве. И то, что происходит сейчас, меня по-хорошему порадовало.

– Слово «работа» как-то режет слух, привычнее слово «служение». Откуда такое слово «работа»? Это просто военное слово?

– Это мое слово. Я же священник, понимаю, что у престола мы служим, а здесь мы работаем. Хотя это тоже служение, конечно. Но это уже мой сленг, я же в штабе работаю писарем.

– Когда офицеры составляют этот план-график, где нужны священники, они уже с большим желанием это делают? Потому что я помню, что была проблема: в какой-то период офицеры вообще не понимали, зачем им нужны батюшки, только под ногами путаются.

– Да, не знали. Сейчас, что меня радует, офицеры на высшем уровне и те, кто непосредственно работает с нами, прекрасно понимают эти цели и задачи. Когда у тебя возникают вопросы жизни и смерти, работа психолога нужна в этой обстановке. Но специфика нашей работы показала необходимость военного духовенства не для галочки, не потому, что президент в 2009 издал указ о возобновлении института военного духовенства. В боевой обстановке как раз и расцветает работа военного священника. И как это происходит – это совершенно замечательно видеть, какой большой отклик она вызывает.

Причем понятно, что мы православные христиане. Но даже когда мы приезжаем в какой-то национальный батальон или подразделение, нам никто не мешает по-братски поговорить с ребятами мусульманами или буддистами и получить обратный эмоциональный отклик добра.

– Они вам радуются?

– Да. И мы им радуемся, потому что все они – наши русские солдаты.

– Вы сказали о том, как можно помогать, не будучи человеком военным, живя в тылу, посещая кафе или магазины в такой момент, просто занимаясь своей семьей. Например, перечислить лепту на вот такой передвижной воинский храм. По поводу кафе – это отдельная тема. Может, мы ее разовьем более подробно.

Вообще как Вы относитесь к тому, что часть страны активно участвует в специальной военной операции, а другая ее часть в это время ведет мирную жизнь? И хорошо, если сочувствуя, молясь о тех, кто там находится, помогая плетением маскировочных сетей или перечисляя деньги на приобретение чего-то необходимого. Как Вы воспринимаете то, что есть такое разграничение на военных и тыловых? Со времен Великой Отечественной войны мы знаем: когда говорят «тыловые», это носит негативный оттенок, имеет пренебрежительную оценку.

– Я не слышал от солдат и офицеров, почему все не здесь. Для того мы, мужчины, и есть, чтобы воевать, говорят они. Я с ними полностью согласен. Есть две позиции на самом деле. Одна позиция человека, раненного в душе, который говорит: я увидел ужасы войны. Такой человек, как правило, не встретивший Бога или не выстроивший с Ним отношения, внутри имеет непорядок, боль. И, приезжая в отпуск после войны, он видит обычную жизнь. У Ремарка многие его произведения как раз про это: про то, что люди пришли с войны и не могут себя найти в жизни. Это серьезная проблема. Безусловно, любое воюющее поколение будет с этим сталкиваться.

Но мне ближе другая позиция. Во-первых, я сам так думаю, а во-вторых, видел ребят, которые думают так же, как я. Мы как раз и воюем, чтобы здесь было спокойно, мирно и тихо, работали кафешки и театры. Понятно, хочется, чтобы в этих театрах шли нормальные постановки. Поэтому чувство, что тебя предали в тылу, будет тогда, если мы (я говорю не про православных христиан, а про общество вообще) будем жить по ложно-либеральным ценностям, характерным для общества потребления. Вот это вызывает чувство предательства, а не то, что ты также ходишь на завод или в школу, работаешь, как можешь, копеечку выделяешь на необходимые вещи для фронта. Это очень ценится.

И я почувствовал, что там как раз и рождается новая элита, но не в аристократическом, экономическом или политическом плане. Хотя оттуда тоже потом выйдут деятели, администраторы, которые уже по-другому будут относиться к жизни и смерти, к таким понятиям, как «дружба», «честь», «слово», «вера». Вера – это база, от которой все это появляется. Самое главное, что там рождается новая духовная элита. Потому что эти простые солдаты и офицеры потом будут спрашивать с тех, кто сейчас не перестроился в хорошем смысле этого слова, не переродился.

Там люди перерождаются. Это очень удивительный процесс, как простой обыватель, привыкший лежать на диване с пивом, превращается в воина. А у нас нация воинов на самом деле. Потому что мы живем в северной стране, и не быть воином тут нельзя. Здесь надо бороться, необязательно с мечом или автоматом, а имеется в виду, что надо трудиться (у нас ведь зима больше половины года). В южных странах это все дается легко, а у нас все нужно трудом добывать.

Это ложь, что русский народ – это пьяницы (русскими я называю всю нашу русскую цивилизацию, наш многонациональный русский народ). Это народ воинов. И я понимаю отчасти добровольцев, которые сбежали от жены на войну. Казалось бы, смешно, а на самом деле нет. Он хочет быть воином, но сам еще этого не понимает. Он внутри воин, он создан Богом как воин, а вынужден быть менеджером: пиво – диван – футбол и жена, которая пытается над ним доминировать, потому что уже не одно поколение женщин у нас такое.

И он сбегает на войну. Я видел там таких буквально расцветающих мужчин. Это заметно, как все это его меняет. Да, страшно, смерть, страдания, ужасы войны – это понятно. Но, видимо, нам, современным мужчинам, именно это и нужно.

Все это важно: и плетение сетей, и участие в различных акциях, и пожертвования на оборудование, потому что понятно, что не все есть, что нужно. Это нормально, потому что мы не готовились ко всему этому. Но важно моральное изменение общества, чтобы эти ребята чувствовали, что сзади – тыл. Они чувствуют молитву, потому что там реально по-другому работает душа и сердце. Они чувствуют это, сами пытаются молиться, это очень заметно. Но если мы здесь не изменимся в своих целях и жизненных понятиях, то они придут и спросят с нас. Не за театры и спектакли, а за их моральное содержание.

Ведущая Светлана Ладина

Записала Елена Кузоро