Таинства Церкви. Гость программы - настоятельница Николо-Сольбинского женского монастыря игумения Еротиида

Матушка, предлагаю немножко по-другому построить нашу беседу. Сначала поговорим о тех замечательных социальных программах (я бы даже сказала, государственных), которые сейчас развиваются в вашем монастыре. Во-первых, расскажите, что за приют при монастыре. Откуда взялись девочки? И вообще дело ли это монастыря – заниматься детьми? Ведь монахи и монахини уходят от мира, чтобы молиться и, наоборот, не видеть мир...

– Мы не думали, что у нас должен быть приют. Мы приехали на это место в 1999 году. Когда я увидела, где нам предстоит жить и подвизаться, я задумалась, в чем же состоит воля Божия. Будучи насельницей Толгского монастыря, я видела трудности, которые связаны с возрождением обители, и я знала и понимала, что это можно сделать один раз в жизни...

– Вы имеете в виду – поднять из руин монастырь?

– Да. Есть у нас такие святители, подвижники, которым Господь дает и больше монастырей построить, но это очень сложно.

– Вы получили совершенно разрушенный монастырь. Наверное, иногда бывает легче строить с нуля, чем возродить то, что находится в совершенно жутком состоянии.

– Мы приехали на свалку, можно сказать. Да еще и глубинка: 70 километров от Переславля-Залесского. Переславль-Залесский – это небольшой городок. До Углича 70 километров. Вообще месторасположение монастыря – в центре Золотого кольца, если смотреть по карте, но это место, удаленное от городов, от цивилизации. Поэтому у меня был вопрос, можно ли на самом деле здесь что-то построить. Я знала, какие трудности связаны с возрождением и строительством обители. Это очень сложно экономически, тем более здесь не было никаких коммуникаций. Не было ни телефонов, ни дорог, ни машин. На этом месте обосновались бомжи. Конечно, без воли Божией ничего не бывает, и я думала: в чем же состоит воля Божия? Неужели есть потребность и необходимость построить здесь монастырь? Но если священноначалие благословило, если это произошло, значит, есть воля Божия.

– Вы же пришли в монастырь, который в советское время не пустовал – там была психиатрическая больница, то есть были здания, дома. Как же получилось, что Вы пришли на свалку? Что произошло со зданиями, домами? Ведь они были крепкими.

– Тогда не было никаких крепких домов, был один-единственный корпус, который уцелел, и Успенский храм. Остальное все было разрушено. Груды были.

– Это уже в советское время происходило?

– Да. Потому и закрыли психиатрическую больницу,  нецелесообразно было туда вкладывать государственные деньги. Не было ни отопления, ни воды. Высоковольтные провода волочились по земле между столбами. Было очень страшно, конечно. Персонал психиатрической больницы был никому не нужен, люди остались без работы. Бараки, где они жили, были ветхие, каждый подъезд назывался квартирой. Квартира состояла из одной комнатки и предбанника. Вот так жили семьи. У них все разваливалось. Людей, конечно, было жалко, потому что они пили, дрались, резались... И мы оказались в этом самом месте. До меня там было пять настоятельниц, я оказалась шестой за год. Невозможно ничего было сдвинуть с места. Было очень сложно, тяжело, негде даже было укрыться от погодных условий...

– Даже трудно представить!..

– Мы приехали 1 февраля 1999 года.

– С кем Вы приехали? Сколько было насельниц?

– С тремя девочками, которые изъявили желание возрождать монастырь. Я их даже отговаривала: «Если ваши родители узнают, что вы сюда приехали и хотите здесь остаться, могут быть неприятности, потому что здесь нет никаких условий». Но они сказали: «Нет, мы хотим».

– Подвижницы просто.

– Одной было шестнадцать, другой – семнадцать, третьей – восемнадцать лет. А мне было тридцать два года. Они сказали, что хотят остаться, что знают, как ведется сельское хозяйство, что родители помогут. В общем, так и остались. Конечно, было страшно. Но я все время думала: что же хочет Господь? Вскоре, оглядевшись вокруг, я поняла, что Господь хочет, чтобы мы оказали помощь местным людям. На них не распространялись те блага цивилизации и льготы, которыми пользовались горожане или люди из поселка. Автобусы туда не ходили, это были очень глухие места. Да и до сих пор там дикие звери. В лесу растут ягоды. Нет худа без добра, как говорится, – благодаря психиатрической больнице и тому, что все обходили ее стороной, сохранился нетронутым лес, дикая природа. Это очень хорошо.

На тот момент, когда мы приехали, я поняла, что людей надо ободрить, оказать им помощь. Я стала знакомиться с миром, беседовать с людьми, ездить по делам монастыря. И для меня стало ясно, что не только наши местные жители находятся в безвыходной ситуации, но и горожане даже славной Москвы терпят своеобразные трудности. Это, конечно, другого плана трудности, но они тоже нуждаются в благодатной поддержке, очень нуждаются в том, чтобы поделиться своими душевными состояниями. Люди много чего не знают о вере, Боге, Церкви. Мне приходилось много ездить, беседовать с людьми, и я видела очень много скорбей. Я поняла, что монастырь надо строить. Будет монастырь или не будет – мы не знаем, потому что это требует очень больших вложений. В наше трудное время и в таком глухом месте построить монастырь крайне сложно. Поэтому первым делом я сочла необходимым подать руку помощи людям. Это был первый шаг в жизни возрождающегося монастыря. Мы стали делать праздники для людей.

– Какими же силами вы делали праздники? Вас было три человека...

– Когда я ездила куда-то по делам на перекладных, обязательно что-то привозила, кто что даст, и потом мы все вместе готовили еду. Собирали местных жителей или разносили им по домам покушать. Со временем я познакомилась с людьми, кто-то приезжал в праздник, пел песни или рассказывал какой-то рассказ; или у нас была общая молитва. Людей это очень ободряло, дух поднимался. Эти праздники были благодатными, мы видели, что людям это необходимо, что это их сплачивает. Они были этому очень рады, ждали этих праздников, происходили разные полезные знакомства. Потом стали появляться дети, мы в храме накрывали столы. Дошло до того, что в праздники приходило столько народу, что мы не знали, где накрывать стол, ведь помещений не было кроме храма. Ночью мы готовили, накрывали еду пленкой, горячее закутывали. После службы снимали пленку – и такой запах стоял!.. Я думала: «Господи, прости нас, грешных». Потом появлялись дети, хотели рассказывать стишки. Как можно им запретить, когда такой подъем и такая радость?

С другой стороны, я очень боялась переборщить, ведь нужно было сохранить благоговение к святыне. Но это не от меня зависело. Когда я думала, что же делать, первая мысль, которая пришла и укрепила меня в верности решения, – ведь Господь распялся за человека, и нет больше той любви, если кто душу свою положит за ближнего своего.

Вы меня спросили о том, как же у нас появился приют, ведь это какое-то противоречие: в монастырь уходят от мира, а здесь, получается, встречают детей и занимаются праздниками, мероприятиями. Но я хочу сказать, что, наверное, так работает спасительный Промысл Божий, чтобы всем было во благо. Когда еще был Святейший патриарх Алексий, не было такой практики, чтобы велась социальная работа. А у нас это было с самого начала. Конечно, я слышала и критику в свой адрес, мол, что за монастырь, что за монахини. Но я решила так: не знаю, какая я монахиня, но я не могу оставаться равнодушной к тому, что вижу, к тому, что меня окружает. Я не могу не подать руку помощи тем, которые голодают или спиваются от того, что просто нет выхода, что люди никому не нужны. Дети растут на их глазах и видят то же самое. На это невозможно равнодушно смотреть. Поэтому мы начали заниматься социальной работой. Думаю, людям надо помогать. У нас эти праздники все больше и больше преображались, отшлифовывались. А потом появились дети.

У меня поначалу тоже были жесткие понятия, особенно когда я сама была монахиней в монастыре. О батюшках, которые, например, строят храмы и много занимаются стройкой, я мысленно думала: «Ну какой же он молитвенник? Да, хороший человек, служит, но не молитвенник тот, кто много занимается стройками». Я также не могла монашество соотнести с социальным служением, с детьми.

Вообще у меня уверенная позиция (она и сейчас есть), что надо искать волю Божию. Что тебе говорят начальники – надо повиноваться и делать и искать волю Божию, чтобы Господу угодить. Поэтому я решила так: если это воля Божия, если так Господь хочет, я готова делать то, что хочет Господь, я свою волю подчиняю воле Божией. И если надо воспитывать этих детей, помогать что-то делать что-то, то это наше призвание в этом месте и в это сложное время, когда людям опора и тепло очень нужны.

– Детям в особенности... Скажу немного по поводу упреков. У меня тоже бывает такое. Иногда приезжаешь по профессиональному долгу в монастырь, смотришь: там приюты, школы. И думаешь: «Что за монастыри такие? Им надо молиться, а они с детьми да с социальной работой». А потом я прочитала в одной книге, что, оказывается, и в древних монастырях была такая практика. При женских монастырях были детские приюты, где воспитывались сироты или оставшиеся без попечения; или когда семья находилась в чрезвычайно сложных ситуациях. Это старо как мир. Мы не можем думать, что в древние времена все жили замечательно, никто не голодал, не было пьяниц. Оказывается, такая практика была.

– Монастыри всегда подавали руку помощи народу. Но я думала так: если заниматься детьми, у них должны быть условия. Они же  формируются благодаря тому, что видят вокруг, чувствуют, с кем общаются. Были такие благодетели, которые нам говорили: «Мы вам во всем поможем, только с одним условием – если вы будете брать детей». Я не могла понять эту позицию. Как мы будем брать детей? Ведь для детей нужен особый мир, микроклимат, нужны специалисты, лечение, реабилитация, обучение. Сколько лет мы уже занимаемся детьми и постоянно совершенствуемся. И я понимаю, что это непочатый край, это до такой степени большая глубина и объем! Не может один человек или группа людей решать всесторонние вопросы, касающиеся детей; это очень серьезно. К детям нужен комплексный подход. И мы не вправе лишать детей детства. Дети не виноваты в том, что они оказались без родителей или с несчастными родителями.

– Когда родители пьют, и бабушка с дедушкой тоже.

– Вопреки всем моим понятиям у нас оказались дети. Нам привезли сначала одну девочку, а потом еще трех. Это был декабрь, а они раздетые, безродные. Что делать? Не знаешь, как к ним подойти, во что одеть и как себя вести. Я подумала, что если это воля Божия, то нельзя ограничиться тем, чтобы только их кормить и одевать; надо формировать будущего человека, и мы будем в ответе за это. Поэтому у нас началась деятельность по воспитанию и образованию детей. И это было вопреки моему желанию, каким-то прогнозам; все произошло само собой.

Я очень много размышляла над этим и понимаю, что сестры, особенно молодые, которые поступают в монастырь вообще-то не с другой планеты, а из этого мира, какой он есть, не готовы к чисто монашескому подвигу.

– Потому что прервалась связь времен, что называется.

– И очень быстро шагают современные технологии, которые заменяют естественный образ жизни. А работа с детьми, такая деятельная любовь к ближнему как-то формируют человека, и через какое-то время человек научается отказываться от своей воли. И наступает естественное состояние, когда человек уже готов молиться, осознавать, что такое монашество. В общем, это очень помогает на сегодняшний день. И когда Святейший Патриарх Кирилл дал такое благословение, конечно, стало очень приятно и радостно.

На сегодняшний день к нам очень много обращений отовсюду: возьмите, возьмите, возьмите, спасайте детей. Самые безвыходные ситуации. А мы знаем, что это касается не только детей, у которых нет родителей или оказавшихся в трудной жизненной ситуации. На сегодняшний день недостаточно школ, где можно было бы дать ребенку хорошее воспитание, образование. Это злободневный существенный вопрос. У нас с Божьей помощью так получается, что дети поступают с комплексами, но через любовь, через таинства Церкви (девочки причащаются каждую неделю), через творчество (они получают дополнительное образование при монастыре) они очень быстро раскрепощаются, очень быстро становятся на рельсы, так сказать. Я хочу сказать, что у нас троечников вообще нет. У нас школа на хорошем счету, каждый год – золотые медалисты. Девочки поступают в институты, университеты, колледжи. Сейчас колледж открыт...

– О колледже, о президентской программе, о гранте, который вы получили, я предлагаю поговорить в следующей нашей программе.

Автор и ведущая программы Любовь Акелина

Записала Нина Кирсанова