Читаем Добротолюбие. «Тяготы друг друга». Священник Константин Корепанов

Будем великодушны, и понесем тяготы друг за друга, усиливаясь восставить падших и попавшихся в плен врагу. Какой воин, увидев, что товарищ его взят в плен врагами, не вступает в борьбу и не сражается с ними, чтоб исхитить товарища своего из рук взявших его в плен? Когда же не в силах он избавить его, тогда плачет и печалится, воспоминая о друге. Не гораздо ли паче мы должны друг за друга полагать души свои? Ибо Господь и Спаситель наш Иисус Христос сказал: нет больше сей любви, да кто душу свою положит за други своя.

В основу этого изречения преподобного Ефрема Сирина положена цитата из Послания апостола Павла к Галатам: Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов. Причем важным здесь является именно закон Христов.

То есть хорошее пожелание: терпеливо переносить немощи другого человека. Но по мысли апостола Павла, это не просто некое действие хорошее, замечательное, достойное похвалы. Это выражение самой сути христианства, того, что заповедал Христос. Именно в этом и заключается практика христианской жизни: носить немощи друг друга, как Христос понес наши грехи, наши немощи и вознес их на крест.

Мы все, если мы христиане, должны нести этот крест, который сложен из немощей наших близких.  В чем бы эти немощи ни заключались – в разбросанных носках, в страстях, во вредных привычках, – мы все равно должны быть готовы понести это, как понес Христос наши собственные немощи и болезни.

Кстати, в другом месте апостол Павел говорит: Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать. Каждый из нас должен угождать ближнему, во благо, к назиданию. Согласно Священному Писанию Нового Завета это есть выражение самой сути закона Иисуса Христа.

И вот это исполнение закона Христова, несение немощей другого человека здесь Ефрем Сирин называет великодушием. То есть подразумевается большая душа, способная вместить грешного человека, способная переживать за всех, вместить боль всех. И великодушие в этом контексте означает милостивое отношение к каждому согрешающему человеку – я подчеркиваю: согрешающему.

В нашей повседневной жизни, в нашем повседневном делании мы готовы быть снисходительными, милосердными, чуткими, добрыми, сострадательными (если готовы), но только по отношению к обездоленным людям – больным, инвалидам, бедным. Конечно, каждый понимает: не ахти, конечно, мы разбежались быть к ним милостивыми…

Но если мы придаем милости хоть какое-то значение в нашей жизни, то милость мы понимаем только к людям социально или физиологически ущербным. А святые, в данном случае Ефрем Сирин, да и апостолы понимают под милостью иное. Социальное служение Церкви – это замечательно. Но речь о том, что нужно милостивое отношение к каждому грешнику.

Великодушие – не когда ты перевязываешь сломанную лапку собаки, не когда даешь милостыню нищему, кормишь голодного. По мысли Ефрема Сирина, истинное великодушие – когда ты можешь покрыть грех ближнего. Интересно вообще-то, если задумаемся над этим феноменом: для суровых, выжженных солнцем пустыни, иссушенных голодом и жаждой монахов главным является милостивое отношение к грешнику. Причем безусловно – к любому грешнику они являют милостивое отношение. Почему так?

Ладно, например, мы, люди мира, были бы милостивы к грешникам – мы ведь сами такие же: кто-то одним грешит, кто-то другим, кто-то третьим... Кто-то пьяница, но вообще-то вино многие пьют, а те, что не пьют вино, пьют какую-то другую страсть – наслаждаются гордыней, тщеславием, властолюбием или еще чем-то. В мире мы все одинаковы, все грешные. Поэтому, казалось бы, от нас ждать милосердия к грешникам нормально.

Но монахи-то победили свои страсти – не пьют, не курят, не едят, не блудят, не спят, не ходят праздно, они победили грехи, они должны быть суровы и беспощадны в своем, скажем так, пустынном приговоре нам: «Сумели мы – сделаешь и ты». Но у них не так.

Это мы жестоки к братьям своим, немилосердны к таким же грешникам, как мы сами. А монахи почему-то милосердны, великодушны. Оказывается, для них это некая цель, к которой они стремятся. Они познали, что значит носить немощи друг друга, то есть терпеть грешника и есть выражение самой сути христианства.

Ведь именно это сделал Христос: не обличил нас, не вывел на чистую воду, не осудил, а взял нас на Свои плечи и вытащил из этой ямы, позволив Себя убить. Они понимали это, видели это, потому что молились Богу, прикасались к Богу, пропитались этой любовью. А у нас такого нет.

Важно понимать, что для них, монахов, великодушие стало добродетелью, то есть неким действием, которое совершается всегда. Не то что «я вот этого грешника пощажу, потому что он чем-то на меня похож или потому, что он мой сын или друг, а ко всем остальным буду суров и жесток». Нет, для монахов великодушие становилось не случайным эпизодом, а постоянным настроением души, которое они стяжали именно потому, что всерьез служили Богу.

Нам же приходится очень долго уговаривать себя, чтобы сделать в отношении хоть какого-то грешника хоть какое-то милостивое движение. То есть у нас на самом деле этой добродетели нет. А если не будет этой добродетели, то и закона Христова мы не исполним.

Далее преподобный Ефрем Сирин советует каким-то образом помогать подняться людям, попавшим в паутину или в плен греха, причем приводит для понимания этого сюжета метафору яркую и, в общем-то, всем понятную. Кто не захочет освободить пленного?

Если мы увидим, что нашего товарища увели в плен, то попытаемся его отбить. Если видим, что какие-то наши родичи томятся в плену, мы хотим их освободить. Это естественное желание человека. А раз естественное, то, опираясь на эту метафору, любой человек должен понимать, что всякий грешащий находится в плену греха, в плену сатаны, князя тьмы.

Если я могу этого человека освободить, надо это сделать, если не могу – надо о нем плакать, надо печалиться о том, что мой брат томится. Единственное, что не надо делать, – это каким-то образом его судить.

Но какой прекрасный образ: «Мой брат в плену греха. Надо помочь ему подняться. Пойду помогу»! И мы говорим: «Я помогаю ему встать». Но как мы это делаем? Не несем его немощи, не терпим его тяготы, не берем его на плечи, а стараемся обличить его, укорить, уязвить, поучать или подчинить, «чтобы он меня слушался и делал, как я скажу».

«Как ты мог совершить этот грех?! Ты не понимаешь?! Совсем дурак, что ли?! Я тебе с 15 лет уже 40 лет говорю: «Не надо этого делать!» А ты все равно делаешь. Сколько можно тебе говорить, что так поступать нельзя?! Но вчера было так же, и много лет назад было так же! Послушайся наконец меня! Я же тебе плохого-то не скажу!» – вот так в нашем понимании выводятся слова сносить немощи бессильных.

Мы видим, что наши слова – многочисленные, обличающие, укоряющие, унижающие – не производят никакого эффекта. Много лет говорим, много лет воз остается там. Но мы продолжаем говорить! Зачем мы говорим? Это же не работает. А мы хвалимся так.

Говорим, что заботимся о спасении человека, гордимся этим, считаем, что он должен ценить нашу заботу, ведь только мы заботимся о его спасении! «Только я по-прежнему как-то тебя пытаюсь поднять. Вставай!» И пинком, пинком… Но не встает никак, ничего не понимает, ничего не слушает.

Как далеко наше отношение к грешнику от того, что было заповедано апостолом Павлом, что было заповедано и более явлено Иисусом Христом! Вот это надо понимать: наша помощь – не та, которая присуща христианам, наша помощь не работает именно потому, что она не та: так людей не поднимают.

Мы читаем в притче о заблудшей овце, что Христос оставляет незаблудших и идет к заблудшей, вырывает ее из пасти волка, берет ее на плечи и несет. А мы? Сначала мы овцу отчитаем, если получится, то хорошенько выпорем, после этого, чтобы она получше запомнила, подождем, когда придет волк, покажем ей этого волка: «Видишь! Он может тебя съесть! Не понимаешь? Сейчас ногу отгрызет».

Потом прогоним волка, еще ее отчитаем, потом пинками погоним в стадо и стаду объявим: «Видите! Ноги нет! Если будете отставать, со всеми так будет! И, поверьте, я больше за вами ходить не буду. Вот эту овечку я пригнал, но за вами бегать не буду. Учтите: если не будете меня слушаться, всем вам ноги отгрызут, вас проглотят, так и знайте!»

Еще, пока идем, каждое утро будем выводить эту овечку, измученную, истекающую кровью, и говорить: «Смотрите – подыхает! Это из-за своего упрямства! Слушайтесь меня, делайте, как я сказал, и тогда вы, может быть, останетесь живы». Христианство Христа, то, что Он говорит и делает, – это одно, «христианство», которое мы являем, то, что мы называем христианством, – это совсем другое.

А еще, говорит здесь преподобный Ефрем Сирин, помочь можно не всякому человеку. Есть такие плененные люди, которым уже помочь нельзя. Нам не освободить их. Скажем, человека охраняет целая рота стражников. Что мы можем сделать? Ничего. Хотелось бы, да не можем. Мы начинаем плакать об этом человеке, плакать с горя о том, что произошло.

В Первом послании апостола Иоанна Богослова говорится, что не о каждом человеке нужно молиться. Есть грех к смерти: о человеке, его совершающем, молиться нельзя. Есть такое состояние человека, из которого мы его вытащить не можем. Но плакать и переживать за него мы все равно можем. И эти плач и переживание очень много делают.

Кажется, в 1-м томе Собрания сочинений того же Ефрема Сирина есть написанное им житие преподобного Авраама и племянницы его Марии. Очень рекомендую прочитать – необыкновенное житие. Там, помимо всего прочего, разных замечательных событий, описан эпизод: эта Мария жила рядом со своим святым дядей, но была совращена молодым человеком и сбежала.

И вот Авраам, оставляя пустыню, начинает ее искать. Ищет он долго, наконец находит ее за определенным ремеслом в определенном кабаке. Он тратит какие-то свои сбережения на то, чтоб не явиться в образе обличителя (как мы бы сделали), а создать вид богатого пана, надевает красивую одежду, останавливается в этом кабаке, покупает ночь с ней и, только когда двери оказываются закрытыми, начинает с ней разговор.

Разговаривает не с обличением – он начинает ворковать: «Радость моя! Любовь моя! Голубушка моя! Как я по тебе соскучился! Как устал без тебя жить!» И утром он уходит вместе с ней, они возвращаются в пустыню.

Это действительно так. И другого способа помочь освобождению человека из плена греха нет. Но мы почему-то решили, что путь нравоучения, обличения, укорения более христианский, хотя ни Евангелие, ни послания апостолов, ни жития святых, ни их писания не дают нам к этому никаких оснований.

Но все-таки определенная активность в отношении людей, страдающих грехом, предполагается. Только это не уязвляющая, обличающая, подчиняющая активность, а активность любви, милосердия. То есть человек ищет, как бы утешить другого, как бы уговорить. Это не равнодушие к беде ближнего, но активность вдохновляющая и утешающая.

Как, например, отец вдохновляет своего сына на бой – не пинает его, а зажигает, вдохновляет, верит в него, гордится своим сыном. Или как мать утешает свою болящую дочь, внушая мысль о том, что исцеление возможно. Вот так должны мы действовать, это активность, но совсем другая. А если никак не получается вмешиваться, тогда надо молиться.

Но ведь и молитва – это человеческая активность, активность любви. И важно, чтобы эта молитва была именно от боли – не поминовение («спаси, Господи, и помилуй того-то и того-то»), а излияние моей скорби за другого человека. С точки зрения Ефрема Сирина, нужно именно такое отношение, такое вмешательство любви в жизнь человека – вмешательство милосердия, активность молитвы, переживание за гибель человека в грехе, за его погружение во тьму.

Переживание за то, что друзья гибнут, и есть, по мысли Ефрема Сирина, осуществление слов Христа: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Конечно, это и воинский долг тоже, но не только. Да и воинский долг это потому, что человек отдает свою жизнь за других.

Как мы знаем из опыта святых, молиться за ближнего – кровь проливать (если, конечно, молиться, а не просто перечислять имена по списку). Молиться за погибающего человека – это кровавое дело. И это дело именно христианское. Утешать гибнущего человека, вдохновлять его, молиться за него – это высшее выражение почти Христовой любви, потому это уподобляется служению Христу, людям, за которых я переживаю так же, как за самого себя, а то и больше.

Записал Игорь Лунёв