Читаем Добротолюбие. «Блаженная теплота». Священник Константин Корепанов

Для всех покусившихся с телом взойти на небо, по истине потребно самонасилие (нуждение себя) и непрестанное самоозлобление (произвольные лишения), – особенно в самом начале отречения, доколе сластолюбивый наш нрав не очистится и бесчувственное сердце не согреется любовью к Богу. Ибо труд, поистине труд и великое сокровенное болезнование неизбежны в сем подвиге, доколе ум наш, сей яростный и сластолюбивый пес, не сделается целомудренным и любительным. – Впрочем, страстные и немоществующие! – будем благодушны. Исповедуем Христу Господу немощь свою, представляя ее Ему несомненной верою, как десною рукой, – и непременно получим помощь Его, – даже сверх нашего достоинства, если только всегда будем низводить себя в глубину смиренномудрия.

Интересно начало этого слова: для всех покусившихся с телом взойти на небо. Понятно, что преподобный Иоанн Лествичник вовсе не имеет в виду уподобление пророку Илии. Он достаточно трезвый человек и пишет эти слова уже очень поздно. Это юноша, молодой человек может всерьез подумать, что можно повторить подвиг пророка Илии.

Под восхождением с телом на Небо предполагается то же состояние, о котором потом напишет преподобный Симеон Новый Богослов как о схождении Неба к человеку и в человека. Бог делает человека храмом Своим, человек становится Небом, стало быть, тем самым человек восходит на Небо. Поэтому речь идет о том же самом – о стяжании благодати Святого Духа, обожении человека.

Чтобы это обожение случилось, чтобы цель христианской жизни была достигнута, для этого, как говорит здесь преподобный Иоанн Лествичник, необходимо болезнование очень глубокое. И для этого необходимы два действия: с одной стороны – принуждение себя, а с другой – непрестанное самоозлобление, то есть добровольное лишение чего-то, как в скобочках пишет преподобный Феофан Затворник, какой-то добровольный труд, добровольная скорбь. От этого и рождается, собственно, то болезнование, которое есть переживание за самого себя, которое и мотивирует человека на то, чтобы он ревностно проходил путь спасения, разжигает в нем ревность, делает то самое, о чем мы говорили, когда последние разы читали преподобного Ефрема Сирина.

Ревность разжигается потому, что человек ее возжигает. Сама по себе она разгорается от благодати Божьей. Но чтобы поддержать эту ревность, чтобы наше движение к Богу не ослабело, необходимо поддерживать этот огонь, поддерживать ревность. А поддерживается она принуждением себя и добровольными скорбями, от которых происходит болезнь сердца. А она и поддерживает ревность.

Но для нас это совершенно непонятно. Во-первых, потому, что мы считаем, что в духовной жизни, в церковной жизни все само должно делаться. Человек должен исполнять какие-то положенные действия, некий алгоритм, некий технологический сценарий: приходить на исповедь, причащаться, читать молитвы, каждый день или перед причащением, соблюдать какие-то посты и творить милостыню тем людям, которые просят ее у церкви. Вот нехитрый набор требований. Может быть чуть расширенная версия этих требований, может быть в таком минимальном виде.

Но человек делает это и думает, что в силу этого должно что-то произойти, потому что все мы вырастаем с детства в этой системе: выполнение каких-то технологических рекомендаций, штатного расписания, исполнение пунктов каких-то методических рекомендаций и приводит к необходимому результату. Да, везде так, кроме духовной жизни. Везде так, кроме отношений.  Там, где встречаются два живых лица, где отношения строятся не функционально, где они строятся на личном отношении, на личной привязанности, на любви одного к другому, технология бездейственна.

Хотя, конечно, каждый взрослый человек знает, что технологичность проникает и в эти сферы. Скажем, десятки томов книг написаны о том, какие нужно выполнить рекомендации, чтобы сохранить отношения в браке. Надо делать так-то и так-то, тут делать так-то и так-то, и у тебя будет брак счастливым, будет все хорошо в жизни. Такая же технологичность прорывается и в сферу регламентации отношений человека и Бога: как совершать молитву, какие требования необходимо выполнить, куда направить взгляд, куда направить ум, на чем сосредоточить внимание, какие слова читать, что при этом чувствовать… Предполагается, что это и поможет исполниться молитве. Но на самом деле нет.

Люди не понимают, что те, кто научился молиться и в молитве достиг богообщения,  задним числом рефлексируют по поводу того, как у них это получилось, пытаясь описать свой путь к этому. Но на самом деле они упускают важный компонент – свое внутреннее состояние, состояние своей личности в отношении к Богу. Если этого нет, то этот метод не будет работать.

Если вы В.А. Сухомлинский, то ваш метод обращения с детьми работает. Если вы не В.А. Сухомлинский, а какой-нибудь современный Януш Корчак, но вы, прочитав книги В.А. Сухомлинского, будете использовать его идеи в своей работе, то они у вас тоже заработают; не так, конечно, как у Василия Александровича, но заработают, потому что вы тоже неравнодушный к детям человек. Если вы обыкновенный учитель и берете методы В.А. Сухомлинского, то они не принесут должного результата, потому что для того, чтобы этот метод работал, нужно то сердце, которое имел В.А. Сухомлинский, или то сердце, которое имел А.С. Макаренко, или то сердце, которое имел Я. Корчак. А оно есть только в уникальном виде. И методы эти работают настолько, насколько твое сердце объято любовью к детям, как у этих людей.

Точно так же и про святых. Метод преподобного Василиска Сибирского будет работать, если ты любишь Бога так же, как преподобный Василиск Сибирский. Метод преподобного Паисия Величковского будет работать почти так же, если ты любишь Бога так же, как преподобный Паисий Величковский. Но этот момент почему-то упускается. Мы думаем, что само использование метода заведомо принесет результат, потому что нас с детских лет убеждали, что главное – соблюсти технологию, правильно использовать метод и он обязательно приведет к запланированному результату.

Но на самом деле для того, чтобы заработало все, необходима ревность, необходимо внутреннее горение, необходимо, чтобы мы обязательно добровольно ограничивали себя в чем-то ради Того, Кого мы любим, ради Господа, или принуждали себя к чему-то ради Господа. Именно добровольно. Не потому, что нас кто-то заставляет, а потому, что мы сами этого хотим. Вот это добровольное самопринуждение, добровольное самолишение чего-то ради Христа и обеспечивает хоть какую-то толику ревности, а ревность обеспечивает хоть какую-то амплитуду отношений человека с Богом.

Святые отцы пишут, конечно, много. В этом потоке советов и рекомендаций теряются очень важные системообразующие свидетельства о духовной жизни. Тем не менее все они пишут, не акцентируя на этом внимание, а просто отмечая (потому что для них это не так важно, для них это общее место), что к молитве и духовному деланию человек принуждает себя всегда. Даже на высочайших ступенях духовной жизни и добродетели, даже такие светильники, как преподобный Серафим Саровский, все равно вынуждены были принуждать себя к тому, чтобы молиться.

Конечно, не та молитва, не та степень принуждения и не те усилия требуются для Серафима Саровского, которые требуются для нас. Но они требуются. Человек даже на высоких ступенях должен быть бдительным и следить за тем, чтобы от чего-то лишнего отказаться и где-то что-то сделать ради Христа.

Стоит человеку уровня преподобного Серафима Саровского, для которого это было принципиальным положением, начать бесстрашно говорить в церкви, и все может потеряться. Даже его благодать через эту дыру может исчезнуть. Конечно, если мы будем молчать в храме, это хорошо. Но это вовсе не приведет обязательно к тому, что у нас будет такая же благодать, как у Серафима Саровского.

Но если мы будем молчать в храме, потому что дом Божий домом молитвы наречется (Мф. 21, 13), и будем помнить об этом всегда, вспоминая, что это то место, где можно только молиться, то этот добровольный подвиг, маленький, крошечный, ради Христа обеспечит хоть маленькое, но горение нашего сердца.

Если мы будем поститься потому, что так надо, так велели, потому, что все так делают в среду и пятницу, например, то это хорошо, это замечательно, но ревность наша не воспылает от этого. А если мы будем поститься в среду и пятницу, вспоминая о том, что Христос был предан (буду поститься для того, чтобы не предать); Христос был распят (не хочу в этом соучаствовать, поэтому попощусь в этот день), то наша ревность тоже окрепнет и возгорится больше.

Важно не само исполнение какого-то необходимого требования, а чтобы это исполнялось именно с верой, чтобы мы добровольно принимали это самое ограничение по вере во Христа.

По существу, очень важный вопрос: что такое вообще принуждение себя, ограничение себя в чем-то, самолишение некоторое? Это некоторое устойчивое состояние ума, которое дает установку на необходимость этого делания, мотивируя это каким-то местом, словом, связанным со Священным Писанием или с опытом богообщения. И на эту установку ума накладывается решимость воли последовать за этой установкой.

Если мы эту последовательность соблюдаем, то есть у нас есть установка ума, что это надо делать потому, что так я хочу сделать для Бога (и воля готова последовать за этой установкой), то это решимость к принуждению себя. Она может быть больше, может быть меньше, но она есть.

А вот если установки ума нет, то это совсем плохо, практически духовная жизнь на этом заканчивается. Человек просто течет по течению, что-то формально исполняя, но никакая духовная жизнь в нем не загорается. Это не значит, что он погиб. Просто, может быть, когда-то придет время – и что-то сдвинется. Но если это время не придет никогда, если он в таком состоянии пребудет до конца своей жизни, то, естественно, это свидетельство о его погибели, потому что никакого горения в нем нет, никакой жизни в нем нет.

Но если человек имеет установку: «Я хочу поститься в среду и пятницу, хочу ходить в храм каждое воскресенье, хочу подготовиться и помолиться перед причащением, хочу разобраться в богослужении» (и еще много-много «хочу», связанных со служением Иисусу Христу), – но на все эти «хочу» воля человеческая не откликается, то это называется: душевная расслабленность человека. Умом почти здоров, а воля у него больна, он расслабленный. Он хочет что-то сделать, но не может, потому что воля у него больна.

Именно про таких людей в конце пятого абзаца и говорит преподобный Иоанн Лествичник, чтобы мы не унывали, не отчаивались, чтобы продолжали хотеть дальше и плакать от того, что наши хотения не исполняются.

Будем благодушны. Исповедуем Христу Господу немощь свою, представляя ее Ему несомненной верою, как десною рукой, – и непременно получим помощь Его, – даже сверх нашего достоинства, если только всегда будем низводить себя в глубину смиренномудрия.

Мы не можем сделать то, что хотим, то, что считаем правильным. Но мы плачем перед Богом. А плача, смиряемся перед Богом, что мы немощны это сделать, очень хочется поститься, но не можем. И, постепенно смиряясь в сознании своей немощи, смиряясь от сознания своей беспомощности, прося Бога о том, чтобы все это изменилось и Он дал бы Свою благодать, человек рано или поздно эту благодать получит.

Продолжая эту тему, преподобный Иоанн Лествичник пишет в седьмом абзаце:

От твердого начала (решимости) без сомнения будет нам польза, если бы мы впоследствии и ослабели; ибо душа, бывшая прежде мужественной, если ослабеет, – то воспоминанием прежней ревности, как острым оружием, бывает уязвляема. Некоторые много раз воздвигали себя сим образом, от расслабления.

Преподобный Иоанн Лествичник продолжает разговор о решимости, ревности; и продолжает его для нас, немощных людей, в более утешительном русле. Когда человек хоть раз пережил решимость, горел, ему давались легко и молитва, и пост, и понималось Священное Писание, и рука легко раздавала все, что имела, и верить было легко, вспоминая это состояние, человеку легко снова вернуться к нему, чем человеку, который никогда ничего подобного не переживал. Сравнивая себя нынешнего с тем, каким человек когда-то был, он начинает как бы соревноваться с самим собой, в нем пробуждается некая болезненность сердца, требующая вернуть это потерянное состояние.

Человек, который не знает, что искать, хочет, но не так предметно, не так горячо, его ревность расслабленная. Когда он точно знает, что он хочет вернуть, каково ему было в том состоянии, он очень мотивирован, он очень ревностно переживает за возможность возвращения к себе бывшему, возможность возвращения себя к прежнему состоянию. Он начинает укорять себя, начинает смиряться, начинает плакать, начинает делать все те действия, которые помогут ему осуществить желаемое, как здесь и говорит преподобный Иоанн Лествичник, много раз так можно подняться из состояния расслабленности.

Но тогда получается, что это некий Промысл Божий. Действительно, если кто-то вспомнит, то поймет, что в первую свою решимость он не знает, как попал. В нем вдруг возгорелось желание молиться – он молится по три часа; в нем вдруг возгорается желание читать Священное Писание – он читает, все понимает, все идет как по маслу. В нем возгорается желание заняться социальным служением, и он все раздает, всем помогает и никакой тяготы при этом не испытывает.

Первая решимость, первое горение человека всегда происходит только по благодати Божьей. Человеку дается как бы на вырост эта благодатная одежда. Бог специально на него действует, чтобы человек почувствовал, как это бывает, когда он горит любовью к Богу.

Естественно, хранить этот талант человек не умеет. Он начинает приписывать это себе, он начинает гордиться, начинает надмеваться, начинает тщеславиться тем, что у него есть. И поэтому он теряет эту ревность. Потеряв, он теперь знает, что расслабленное состояние, в котором он сейчас находится, резко отличается от того состояния, в котором он находился. Он почти сразу же делает попытки вернуться в него, но не понимает, почему он потерял то состояние. И наконец понимает. Он пытается исправиться и больше этого не допускать. Но снова не может вернуться в это состояние. Он еще больше переживает, плачет, укоряет себя.

В конце концов он понимает, что и то первое состояние, которое было, есть состояние, которое даровал ему Бог, и только от Бога зависит вернуть его в это состояние. Он начинает очень много молиться, смиряться, просить, уповать. И когда наконец получает это состояние, он очень им дорожит, очень его ценит, бережет, а главное, что он его теперь умеет беречь, он уже очень трепетно к нему относится.

Таким образом, вся жизнь человека с Богом с этого момента уже перестает быть формальной. Она становится именно жизнью. Он очень бережно относится к тому, что дал ему Бог, знает, что дал ему Бог. И в этом состоянии ревности и решимости он очень трепетно стоит перед Богом, зная, что если Бог уйдет, то и это состояние исчезнет, оно от его воли не зависит. Он может поддержать этот огонь, у него есть на это материал. Но если он потеряет этот огонь, взять его будет неоткуда.

Записала Инна Корепанова