Беседы с батюшкой. Сталин и православие

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает настоятель храма иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость" (на Шпалерной улице) протоиерей Вячеслав Харинов, преподаватель Санкт-Петербургской православной духовной академии, кандидат богословия. 

– Тема сегодняшней передачи – «Сталин и православие». Тема сама по себе очень сложная. Нам казалось всегда, что мы всё об этом знаем, но нет. Нам кажется, что страницы истории мы перелистнули и забыли, а теперь у нас новая история, какие-то новые дела и так далее. Зачем об этом помнить и размышлять, когда есть над чем задуматься (над какими-то новостями, например)? Зачем нам нужно это в преддверии Дня памяти жертв политических репрессий? Мы говорим строчками Ахматовой: «Хотелось бы всех поименно назвать, да отняли список, и негде узнать». Для чего нужно это помнить и вообще размышлять о Сталине и православии?

– Без прошлого нет настоящего и будущего. Народ, который забывает свое прошлое и способен на ревизию истории (а мы знаем, как остро стоят вопросы переписывания истории в наши дни, это борьба за умы, за геополитическое влияние, борьба за власть), оказывается в положении немного растерянного в прострации настоящего. А что в анамнезе, как говорят врачи? Без анамнеза нельзя лечить человека, нельзя поставить диагноз. То, что общество является не вполне здоровым, – очевидно для всех. Те кризисы, которые мы имеем в обществе (включая даже самый необычный пример – кризис в спорте), – следствие прежде всего духовного кризиса. Всегда в истории духовный кризис предваряет политический, общественный, социальный, культурный, любой другой, даже демографический. Это конечный кризис, когда народ вымирает. Все начинается с духовного кризиса, духовного забвения.

Этот духовный кризис был сформирован искусственно в нашей стране, выросло несколько поколений людей, лишенных знаний о духовной стороне жизни, о духовных законах, была разрушена система духовного образования, уничтожались носители этой духовной культуры как класс, были разрушены святыни. Все это привело к тому критическому состоянию общества, которое мы сейчас не можем не видеть, если  действительно любим свою страну и свой народ.

Знание истории, безусловно, очень важно, но современные исследователи феномена памяти (а память – вещь чрезвычайно важная для Церкви, только Церковь возглашает вечную память) говорят, что история и память – понятия разные. И даже такие исследователи феномена памяти, как Пьер Нора (очень известный французский ученый), говорят о том, что память переводит воспоминания в область священного, табуированного, важного. А история часто подвергает воспоминания ревизии, часто говорит, что нет фактов, нет каких-то доказательств, нет аргументов, еще чего-то. Важно, чтобы прошлое для нас было не просто историей, которую можно интерпретировать, которая, может быть, еще не заполнена до конца (есть белые пятна, и это не значит, что нужно отворачиваться от прошлого), а чтобы прошлое было заполнено памятью.

«Вечная память» – это не просто слоган, это очень тонкий, важный и умный призыв, идущий из глубины вечности. Вечная память предполагает не просто некую молитву, а это  инициация, призыв к действию. Эту память нужно формировать, ее нужно заполнять, ее нужно иметь, в конце концов. Собственно, настоящее православие, настоящая религиозность в православии не могут существовать вне памяти. Мы памятью живем, наш церковный календарь – это память. Совершение памяти – это практически совершение богослужений самого важного суточного цикла. Это память прежде всего. Она же имеет основание в больших циклах, в том числе в годовом. Если этой памяти нет, то наше богослужение становится просто бесцельным.

Поэтому помнить и иметь правильную память, формировать ее – это и есть настоящая религиозная жизнь. Это то православие, которое отличается вдумчивостью, сознательностью, патриотичностью, неравнодушием к Родине и к тому, что с ней происходит, отвечает той любви к народу и любви народа к Церкви, которая только и возможна в условиях, когда люди помнят друг о друге.

– Нравственность нами всегда воспринималась как просто набор неких хороших качеств. Есть такой штамп: нравственный человек – хороший человек. Но когда мы говорим об истории нашего Отечества, в том числе о самых трагичных событиях (начиная от революции и заканчивая гораздо более поздним временем), часто слышим: если мы православные, то должны молиться за этих людей как за всех других, потому что прощать – наша обязанность. И нравственный человек не будет размышлять о том, что были такие люди, которые очень плохо поступали, потому что в конце концов перед Богом все равны. Как Вы смотрите на такой постулат?

– Понятие хорошего человека очень расплывчато. Очень часто хороший человек – это тот, кто нам что-то хорошее делает, хорошо к нам относится. Безгрешных людей на земле нет, это аксиома, но мы говорим об оценках, которые раздает время, которые не касаются сиюминутных ситуаций, но показывают человека в срезе времени. Мы видим иногда умилительные рассказы о людях, которые очень нежны в быту, хороши с членами своей семьи, со своим ближайшим окружением, но входят в историю как кровавые палачи, например. Я возрастал в то время, когда пели панегирики «самому человечному человеку»… Когда такие полярные оценки существуют, конечно, надо выяснить, кто же был этот человек, что за ним стоит. За этим человеком, о котором я говорил (Владимир Ульянов (Ленин)), стоит очень многое. Например, таинственная фраза, которую он произносит в сибирском селе во время своей первой ходки. Узнав о том, что его брат-террорист, приговаривавший российских граждан к смерти, не имея никакого на это права, и приводивший в исполнение подобные «приговоры», казнен (повешен как крупнейший вредитель своей страны, он шел путем единичного террора),  этот «самый человечный человек» говорит: «Мы пойдем другим путем». Эта таинственная фраза, видимо, подразумевала путь массового террора, что он и осуществил.

Забывать это мы не вправе и не можем ни в коем случае умиляться рассказами о том, как он гладил детей по головкам. Мы видим, что история этого времени, история его прихода к власти начинается с чудовищного террора, с чудовищных убийств. За все время до революции 1905 года (за восемьдесят лет) в России было вынесено 600 с небольшим смертных приговоров, из них приведен в исполнение – 191. Это почти за сто лет. Например, только за один год (с 1937-го по 1938-й), с августа по ноябрь, мы имеем 682 тысячи расстрелянных. За один год! Там почти за сто лет – 191 человек, преступники, а здесь 682 тысячи. Если характеризуем время, то надо выяснить, почему  такие жертвы, откуда наша мартирология, откуда эти места, которые мы знаем как расстрельные полигоны, и что за этим стоит. И тогда понятие нравственного человека для многих и многих лиц истории просто неприемлемо.

Так, мы знаем, что 12 декабря 1937 года Сталин и Молотов подписали «альбомы» (так они называли расстрельные списки) на  3161 человека;  за один день они все были отправлены на смерть. Этих альбомов 383, общее количество расстрелянных – почти под 45 тысяч. Это обвинительный документ «нравственным» людям, которых воспринимают как героев, как спасителей Отечества; они  действительно были крупнейшими государственниками, что-то, безусловно, сделали для страны, но при этом остаются людьми объективно далекими от всякого понятия нравственности.

– Вопрос телезрителя из Москвы: «Великая Отечественная война усилила роль Церкви в обществе с одобрением Сталина, с призывом к народу; 22 июня 1941 года обратился к народу и митрополит Сергий, призвал дать отпор немецко-фашистским захватчикам. После войны количество церковных приходов стало расти. А как Церковь сейчас относится к Сталину?»

– Отчасти мы об этом сейчас и говорим. Я не могу отвечать за всю Церковь, и Церковь не политический орган, не выносит каких-то судебных решений в отношении лиц, но объективно рассматривает то, что произошло. Те факты, о которых Вы говорите, действительно имели место. Впервые обращение тогдашнего местоблюстителя Сергия к пастве не было блокировано НКВД. Это обращение было растиражировано, стало известно населению, а многие из образов этого обращения потом вошли не только в речь верховного главнокомандующего, но и стали знаком перехода политуправления РККА с политико-идеологической лексики на народно-патриотическую: «братья и сестры», «священная война», «народная война» (когда воюет не профессиональная армия, а народ).

Митрополит Сергий пророчески сказал об ополчении в партизанской борьбе и так далее (там очень много моментов). Весь переход на народно-патриотическую лексику политуправления и верховного руководства занял примерно полгода, но к 1943 году оформляется переход к дружественному отношению к православию, и не только к нему. Мало кто знает, что на съезде в Уфе мусульманского духовенства мусульмане объявили джихад германскому нацизму. Стали открывать и духовные школы, и мечети.

Сталин и руководство поняли, что традиционные религии нашей страны и религиозные деятели – это прежде всего люди, которые любят свою страну. Народно-патриотическая лексика, которую Церковь формировала веками, стала апелляцией к глубине веков, к  прошлому. Поэтому и была осуществлена срочная реабилитация в отношении Ушакова, Кутузова, Суворова и уж тем более Александра Невского. Немедленно были восстановлены такие словосочетания, как «Святая Русь», появились святые с нимбами над головами и иконы на плакатах политуправления (в нашем храмовом музее есть экспонаты, которые это фиксируют).

Все это, безусловно, стало следствием понимания Сталиным и руководством той важнейшей роли, которую играет религия, религиозное сознание в народе; что это важно для победы, для мобилизации, для спасения народа. Но это никак не соотносится с личностью Сталина. Это объективная вещь, которая, слава Богу, была увидена и понята руководством. Помним, что и геббельсовская пропаганда совсем не питала никакой любви ни к православию, ни к христианству тем более, но открывала храмы. Это был расклад антибольшевистского пропагандистского подхода Геббельса.

Иногда Церковь становится заложницей того, что власть имущие диктуют ее положение и существование. Но какую-то умилительную или высоконравственную характеристику Сталину мы никак не можем дать. Объективно мы знаем, что за время его правления страной, по самым разным подсчетам, было уничтожено много людей (от самой маленькой цифры в семь с лишним миллионов до чудовищных, не укладывающихся в сознании сорока пяти миллионов), в том числе в результате массовых репрессий. И мы можем только фиксировать, что это классический сценарий тиранического правления.

– Каким образом у нас складывается такой интересный способ мышления? Язычники очень часто называют православие верой слабых людей. Нам хочется сильной руки. Часто бывает: хочется, чтобы батюшка сказал что-нибудь такое, чтобы я слушался, мне нужно, чтобы  меня ругали. Откуда это берется? Мы забываем о том, что православие – это все-таки вера сильных людей, которые нуждаются прежде всего в свободе.

– Для того чтобы выстроить систему тирании, чтобы осуществлять этот чудовищный сценарий массовых репрессий в отношении целых групп населения, прежде всего нужно было уничтожить православие. И оно уничтожалось не только в результате репрессий в отношении духовенства, причем это было тотальное уничтожение. Если бы это была вера слабых людей, если бы православие и Церковь представляли что-то малозначительное и маловажное, никогда бы политический режим, который жаждал единовластия, расправлялся со всеми неугодными и желал массового преклонения и подавления любого индивидуализма, не обратил бы свои репрессии на Церковь и ее людей. Комиссия Яковлева насчитала 150 тысяч уничтоженных священников, но это не соотносится с числом духовенства на начало революции. Под священников записывали кого угодно. Но речь идет тем не менее о тотальном уничтожении носителей духовной культуры. Значит, они мешали.

Не секрет, что массовые репрессии были возможны в результате коллективного пренебрежения к личности, в результате страха, запугивания населения, создания атмосферы подозрительности и стукачества. Это все было возможно только при уничтожении той силы, которая является противостоянием подобным негативным вещам. Это не только священники, не только Церковь. Например, пострадали прежде всего крестьяне – наиболее религиозная часть нашей страны, те, из кого рекрутировали нашу армию, которая стояла у Константинополя, спасла славян в Европе, была единственной геополитической силой противостояния турецкому влиянию Османской империи в XVIII веке. Если бы эти православные крестьяне не были русскими солдатами, то, извините меня, мир был бы совершенно другой. Это были совсем не слабаки.

Но помимо простого крестьянства уничтожались также православные русские офицеры. Сегодня, в канун Дня памяти жертв политических репрессий, мы должны вспомнить, например, малоизвестное широкому кругу дело «Весна», инициированное Израилем Моисеевичем Леплевским, одним из важнейших деятелей НКВД. Он вместе со своим братом потом тоже был осужден. У нас в 1934 году практически за одни сутки были арестованы и впоследствии казнены тысячи гвардейских офицеров. Это гвардия, лучшие русские офицеры, люди православные.

Я занимаюсь отдельной историей лейб-гвардейских полков и хочу сказать, что если где и искать православие, то там. Мы привыкли, что у нас есть Преображенский, Измайловский соборы. Это крупнейшие гвардейские соборы, соборы русской армии, которая тоже была уничтожена. А если говорить об аристократии, это носители того самого православия.

Поэтому говорить о слабом православии, о православии, которое является религией слабых, – это просто не знать историю. Это как раз религиозное сознание сильных людей, патриотически настроенных, умных, талантливых, которые, безусловно, тираническому режиму просто мешали.

– Вопрос телезрителя: «Как Церковь относится к такому вопросу, чтобы убрать с Красной площади этот зиккурат? Тех же террористов (все кладбище не уберешь, хотя бы таких, как Сталин, Землячка и прочих) перезахоронить и убрать? Пока они будут там лежать, это все будет висеть на нас вечно».

– Отношение к мавзолею Ленина неоднократно обсуждалось, но это проблема общественная и политическая. Церковь не занимается политикой и всех предупреждает о недопустимости впадения в какие-то партийные течения. Партийность – это всегда разделение на своих и чужих, это всегда «я и они», «мы и они».

В отношении всего этого решение должно быть принято политическое, здесь не вопрос церковного вмешательства в дела государства. Но свое отношение к этому многочисленные деятели Церкви, начиная со Святейшего Патриарха Кирилла, неоднократно высказывали. Поэтому я Вас просто направляю к этим высказываниям, посмотрите, у каждого свое мнение, но, безусловно, какое-то решение рано или поздно будет принято.

– Еще до 1943 года, до того, когда руководству потребовалось, чтобы на нас смотрели не как на богоборческое общество, но как на общество, которое терпимо относится к любым вероисповеданиям, у нас все-таки были и эскадрильи, построенные на деньги православных, и танковая дивизия. Здесь, в Ленинграде, люди, которые сами умирали на улицах от голода, в храмах собирали деньги для постройки нового оружия. И меня всегда это поражало. Вроде бы общество, которое от власти имело тогда только гонения и расстрелы, в один момент собирается для того, чтобы противостоять врагу. Прокомментируйте, пожалуйста, этот самый удивительный пример силы православной веры.

– Да, я с Вами согласен. Это как раз и есть свидетельство той силы, того потенциала, который заключен в людях Церкви. Я говорю не о клириках, а о людях, исповедующих православие. Надо сказать, что и люди других вероисповеданий точно так же отнеслись к общей беде во время войны. Одна из сур Корана гласит: «Любовь к родине – часть твоей веры». Это стих, который может знать не только мусульманин, но и православный,  кто угодно. Это очень красивые и правильные слова. И без этой любви к Родине нет понимания ни Отечества, ни взаимоотношений с Небесным Отцом. Но для меня это очень важный аргумент.

Зима 1941–1942 годов была чудовищной, тем не менее мы собираем гигантскую сумму, Сталин пишет приветственную телеграмму духовенству. Все это – свидетельство фантастического потенциала и фантастического запаса, который кроется в православии, в Церкви, в людях Церкви. Эта жертвенность способна перенести самые страшные условия, она предполагает коллективное сознание ответственности друг за друга. В этом сила православного мышления – в коллективизме (или, как мы привыкли называть, соборности).

– Меня всегда интересовал один вопрос. И Ленин, и Сталин, и иже с ними очень хотели уничтожить православную веру. Почему не смогли? Церкви сносили, но веру-то не сумели уничтожить.

– Да, свидетельства, которые мы собираем в результате поисковой деятельности, говорят о том, что религиозность была массовым явлением в рабоче-крестьянской Красной армии. Это многочисленные крестики, иконки, ладанки, это обнаруживаемые в самых неожиданных местах иконы: в блиндажах на передовой, в планшете сбитого летчика. Это те крестики, которые иногда надо найти. Технология поискового дела, например, предполагает разрыв сапога или ботинка до подошвы и исследование, что там, под подошвой. Потому что там иногда заклеенное, запечатанное послание, а очень часто – крестик солдата. Известный 227-й приказ «Ни шагу назад» запрещал поповские настроения как пораженческие. И люди скрывали свидетельства своей веры. Это могло стать следствием расстрела на месте.

Мы знаем, что немедленно в июне 1941 года закрывается журнал «Безбожник». Еще никто не осознает масштаба катастрофы, но срочно Ярославскому (Губельману) запрещают всякую деятельность (лекционную и прочую). Это идет повсеместно, на всех этажах, все понимают, что религиозное начало – сильнейшее духовное начало в человеке. И власть изменяет отношение к населению.

– Можно ли это подразумевать так: «иных увещевайте страхом»? То есть, может, здесь лежит один из ключей к пониманию, почему к православию стали терпимо относиться?

– Может быть, мне трудно сказать. История настолько богата оттенками и новыми фактами, что некоторые вещи просто требуют особой аналитики и времени, чтобы понять, что это было. Грубо говоря, к 1943 году так называемый перелом в Великой Отечественной войне был связан прежде всего с этим духовным переломом. И это очень важно.

– Вопрос телезрительницы: «Мне уже 60 лет. Мы в 70-е годы были комсомольцами. Однажды я была на исповеди, и батюшка сказал, что одним из моих грехов является то, что я была комсомолкой. Он сказал: "Отрекись". Это слово меня немного покоробило, потому что непонятно, что нам нужно было делать в то время. Быть бунтарями и попирать христианскую заповедь о смирении и кротости, подчинении власти? Мы же были хорошими, мы все эти заповеди Христовы понимали в коммунистических началах. Мы хотели дружбы, любви...

Бабушка нам всегда говорила: "Бога оставьте в душе, это ваше". Мы всегда Его держали в душе, но мы жили в то время.  Мой папа член партии с 1943 года, потому что тогда заставляли идти в бой, вступив в партию. И он знал, что идет в бой за Родину. И что? От папы отречься? Как нам поступать? Радоваться тому, что мы жили в то время и были прилежными пионерами, комсомольцами, или давить себя гнетом: "Ах, я была нечестной, была комсомолкой". Но в церковь-то я ходила. Как Вы считаете, как нам сейчас быть – шестидесятилетним, бывшим пионерам и комсомольцам?»

– Я призываю Вас не страдать двоедушием, раздвоенностью, а оставаться тем, кто Вы есть. Не важно, как Вас будут величать, как Вас запишут, в какой союз. Могут вырезать пятиконечную звезду на груди, могут богохульные стихи вытатуировать на лице, как это сделали святым братьям Начертанным, но от того, какие мы, зависит то, как будут к нам относиться люди. Поэтому оставайтесь натурой цельной. Принадлежность к коммунистическому союзу молодежи – еще не характеристика личности, это скорее характеристика эпохи. Люди, которые носили комсомольский билет, очень часто были людьми с идеями. А это очень важно. Если человек идейный, то это человек, по крайней мере, стремящийся к духовному осмыслению своей жизни. Записывали всех поголовно.

Этот феномен «прошу считать меня коммунистом» я для себя, например, раскрываю так. А что такое коммунизм? Это феномен раннехристианской жизни, от слова «коммуна»– «община». Коммунизм сформировался в ранней Церкви, когда все члены общины (коммуны) были сплочены, когда уровень самопожертвования был максимальный, когда надеялись на плечо друга, когда закрывали друг друга собой, способны были на поразительное самопожертвование, когда делились последним. А на фронте это и было условием выживания – поделись последним, подставь плечо другу, прикрой его, пожертвуй собой и так далее. Это и есть коммунизм.

Поэтому для меня, например, записка перед боем: «Прошу считать меня коммунистом» – должна быть просто правильно переведена на наш современный язык: «Прошу считать меня христианином». Потому что это идеалы христианства, это как раз те идеалы, которые были украдены, превращены в орудие политических манипуляций, но по сути своей основаны на том, что является феноменом христианства как новых цивилизационных отношений между людьми.

– Вы как-то рассказывали, что во дворе вашего храма, в котором Вы настоятель, есть одно большое место. Во время блокады туда складывали трупы людей. То же самое было у Владимирского собора. Меня поразила одна вещь: почему к храмам приносили и привозили людей? Неужели это говорит о том, что все-таки вера в людях не умирала никогда? Ведь привозили трупы не к какому-нибудь хладокомбинату, а почему-то к храму.

– Я считаю, Вы абсолютно правы. Конечно, приносили и к больницам, поликлиникам, амбулаториям, госпиталям, потому что там была возможность перевезти умершего на кладбище (работали специальные похоронные команды). А в церквях похоронные команды не работали; казалось бы, зачем туда привозили трупы? Это неистребимая вера, ощущение вечной жизни, которое связывается с Церковью, с понятием о Боге, с понятием церковного вечного покоя, упокоения и памяти. Это стало причиной того, что помимо кладбищ, помимо лечебных медицинских учреждений церкви стали третьим местом, куда приносили тела усопших ленинградцев, павших в результате голода и холода, прежде всего бомбежек, обстрелов. Феномен гуманитарной катастрофы Ленинграда заключается именно в том, что против мирного населения были применены бесчеловечные методы ведения войны. В обороне Ленинграда было противостояние двух армий, а это обречение на геноцидное вымирание миллионов людей мирного населения.

Третьим местом для принесения тел стали храмы, в частности дворик нашего Скорбященского храма, сейчас украшенный садом и попыткой мемориализации (мы будем там ставить свой небольшой памятник), есть другие места рядом с нашим храмом – створ нынешнего проспекта Чернышевского (когда-то Воскресенского) и Воскресенской набережной. Он тоже был почти напротив алтаря. Здесь было место, куда свозили тела усопших ленинградцев. Это тоже указание на неистребимую религиозность народа.

– Опять мы возвращаемся к 1943 году, к обращению Сталина с приездом наших иерархов в Кремль. Один из самых главных вопросов, который был тогда поднят, – это вопрос по поводу духовного образования. И тогда были открыты семинарии, возобновлена их работа. Вы этому вопросу уделяли много времени. Почему после войны многие стали учиться в семинариях и становиться священниками? Так было только потому, что это разрешили? Или в этом была внутренняя потребность общества?

– Из тех, что были призваны тогда (а избирает Господь, мы это знаем, и избирает тех, кого Сам хочет, про это сказано очень жестко в Евангелии), мы видим, что это были личности неординарные, как правило, прошедшие через военные испытания. Это, конечно, опять свидетельство отношения к Церкви и религиозности. Восстановление системы духовного образования, которое шло очень тяжело и было поставлено практически на грань выживания при Хрущеве (и об этом забывают), – это тоже очень важная страница в понимании того, что такое православие для России и как к нему относятся люди.

Тут надо понимать, что образование, которое дается в духовных школах, совершенно уникальное. Те копья, которые ломаются сейчас в отношении, например, скромного курса «Основы православной культуры», – это копья, которые ломаются в пользу невежества, бескультурья. Те родители, которые истово призывают к светскому образованию и к тому, что их сын или дочь не должны изучать закон Божий, не понимают, что они тем самым говорят: «Я хочу, чтобы мой сын или дочь были невежественными, не знали мировую историю и историю своей страны».

О законе Божием мы даже и не мечтаем. Мои дети окончили Третью гимназию Санкт-Петербурга (сейчас это 185-я школа). В фойе вывешена программа этой самой Третьей гимназии, и я не поленился, посмотрел программу закона Божьего. В этом скромном поповском предмете знание латыни, знание греческого, церковнославянского, базовые знания по древнееврейскому, знание библейской археологии и географии и прочее. У нас до сих пор историю Ханаана не изучают, а изучение латыни и греческого только в самых элитных школах, я предполагаю. А тогда это была заурядная гимназия, гимназисты это знали.

А открытие духовных школ после войны – это был глоток свежего воздуха. Еще оставались многие из выдающихся ученых, богословов и просто священнослужителей Русской Церкви. И это было промыслительно, потому что через них произошел перелив культуры, науки и знаний в следующее поколение. А оно уже учило нас.

– Если подводить итоги нашей передачи, то Сталин и православие – это, наверное, тема, которая для каждого из нас не должна быть перевернутой страницей истории. Потому что если мы эту страницу перевернем, забудем, то опять начнется непредсказуемая история нашего Отечества.

– Без истории, без памяти не может быть ни православия, ни нашей страны, ни нашего народа. Это удивительный народ, который живет на одной шестой части мира и имеет одинаково православных людей с фамилиями Айтматов и Достоевский, Перов и Левитан, Кюи и Чайковский. И дай Бог, чтобы мы этот народ сохранили и свою принадлежность к нему запечатлели правильным продолжением духовных традиций.

Ведущий Глеб Ильинский

Записала Елена Кузоро