Беседы с батюшкой. Священник Константин Кокора

В московской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик Крестовоздвиженского храма в Митине священник Константин Кокора.

– Вы уже юношей осознанно пришли к вере. Помните, какой была Ваша первая молитва? Что почувствовали? Что ждали от этой молитвы?

– Несмотря на то, что в моей семье не было никакой религиозной атмосферы, никто не был практикующим христианином, я помню, как я молился, когда мне было около 4 лет. Я вставал на колени и обращался к Богу. Был такой порыв, несмотря на обстоятельства. Во взрослом возрасте, когда я стал воцерковляться, первые молитвы связаны с молитвословом. Первым делом нужно познакомиться с молитвословом, Псалтирью, с постом. Начинаешь это все истово делать, вычитываешь все молитвы, входишь в эту традицию, пытаясь ей соответствовать. Естественно, это происходило не без ошибок. Первое – это то, что связано с молитвословом: утренние, вечерние молитвы, каноны к причастию, молитвы перед причастием.

– В храме часто слышишь знакомые тексты, которые сам читал много лет. Иногда слышишь в них ошибки. Насколько это страшно? За них иногда ругают.

– Иногда человек прочитает слово и его исковеркает. Это сразу улавливаешь, уже привык, знаешь, как молитвы звучат. Сразу чувствуешь, если вдруг что-то, например, в псалмах звучит не так. Это, наверно, вопрос благоговения, есть слово, и у него есть смысл и определенное ударение. Стоит познакомиться с этими словами лучше, может быть, предварительно прочитать молитвы. Особого греха нет, если человек сделал это по ошибке. Все мы ошибаемся. Другое дело – небрежение. Когда я пришел в алтарь, помню, меня сокурсник предупредил: «Самое худшее, что может произойти в алтаре, это когда ты привыкнешь, когда это станет рутиной: будничные службы, когда  пришел как на работу и выполняешь их с небрежением». Я это до сих пор помню. И если  из-за этого ошибаешься, то нужно бороться с этим грехом. С грехом, а не с тем, что ты ошибся.

– То же самое бывает и в молитве. Уже прошел какие-то уровни воцерковления, все знаешь, накупил себе кучу книжек и в какой-то момент понимаешь, что просто выполняешь какой-то долг, обязанность, 15 минут утром, 10 минут вечером. Разве это молитва? Многие из нас сталкиваются с тем, что это перестает быть молитвой. Мы просто вычитываем правило, причем поскорее, чтобы выдержать объем...

– Все через это проходили, когда сердце не воспринимает правило, просто глазами по тексту бегаешь; или выучил что-то наизусть и устами произносишь, а ум не включен. На самом деле почти все с этим сталкивались. Учителя молитвы, в частности святитель Феофан Затворник, советовали менять образ молитвы, не стесняться того, что можно молиться по-разному, в том числе своими словами. Феофан Затворник пишет, что нужно сначала познакомиться с молитвословом, из него чему-то научиться, а затем уже выйти на свою молитву, самостоятельно собеседовать с Богом. До этого нужно дойти. Молитвослов нужно воспринимать как некий плацдарм, взлетную полосу, которую ты должен преодолеть, но на которой не должен замыкаться. Можно молиться и словами других святых, нежели тех, что написаны в молитвослове. Можно брать Псалтирь или читать Священное Писание. Можно вообще безмолвствовать – предстоять перед Богом и ничего Ему не говорить.

У каждого из нас наступает период, когда понимаешь, что не молишься. В этом случае нужно поменять образ молитвы. Если устанешь, снова нужно взять что-то другое. У нас в семье был интересный опыт. Когда я был дьяконом, мы читали все правила, Псалтирь вечером, и в какой-то момент супруга сказала, что дочь ничего не понимает на церковнославянском языке. Правила довольно продолжительные, для нее это труд сверх меры, и на самом деле она никак в этом не участвует. Мы поменяли образ молитвы: стали молиться своими словами, благодарить Бога, о чем-то просить, за кого-то ходатайствовать, просить прощения друг у друга. Для нее стало важным уроком, что к Богу можно обращаться в простоте сердца даже по каким-то своим нуждам. Доходило до смешного, когда она просила за всех рыбок, за всех птичек, за всех тварей земных. Для нее это было проявлением любви. В три года она что-то лепетала на своем уровне. Это было умилительно, но это был образ молитвы, что Бог живой, Он тебя любит, слышит, о тебе заботится.

В молитве самое главное – ответ. Если просто встаешь и прочитываешь что-то, заранее зная, что тебе это не надо, тогда и Господь не ответит. Поиск ответа может быть только искренним, и тогда ты действительно встаешь на молитву, пускай читаешь поменьше, но говоришь: «Господи, мне не все равно, что сейчас между нами происходит, я хочу Тебя почувствовать, хочу узнать Твое мнение, Твою волю».

– Что делать, если чувствуешь, что молитва не идет? Прекратить? Или это искушение и надо с ним бороться?

– На этот счет существуют разные мнения. Самое известное: нужно себя принудить к молитве, нужно все равно встать и сказать: «Я буду молиться».

– И Господь пошлет силы.

– Молитва – это труд. Силуан Афонский говорил: молиться – это кровь проливать. Ты должен напрячь все свои силы, преодолеть себя и явить эту молитву. Это окупится сторицей.

В патерике описан случай, когда один из монахов совершенно не мог молиться. Он сказал своему духовнику об этом.  Тот говорит: «Почитай “Отче наш”». – «Я не могу читать». «Прочитай “Трисвятое”». –  «Не могу».

– Почему не может?

– У него то ли искушение было, то ли бессилие, нежелание. Не помню, что конкретно. Он говорит: «Я не могу заставить себя молиться». Бывает такое состояние, когда слишком много на себя взял, у тебя обесценивание личного опыта, слишком истово ты начал это делать. И в итоге духовник говорит: «Ну хоть что-нибудь сделай, хоть поклон соверши. Не можешь поклон сделать, просто ходи по келье туда-сюда и думай о Боге». К чему он призывает? Начни хоть что-то делать. Пускай молитва не устная, внутри, пусть это будут не какие-то специальные молитвы, а просто твое обращение к Богу.

И есть еще третий вариант, который подсказывал митрополит Антоний Сурожский. Можешь сказать: «Господи, прости, но сегодня я не могу Тебе ничего сказать». Этот путь подразумевает предельную искренность перед Богом. Но это не подразумевает того, что с этим не нужно бороться. Это нужно выносить на исповедь: «Я холоден в молитве, у меня нет желания обращаться к Богу».

Если не хочется говорить слова, это не значит, что не хочется молиться. Можно молиться внутри. Помолившись три часа на богослужении, естественным образом почувствуешь нежелание молиться вечерними молитвами из-за усталости. Человек отработал на работе, потом помолился на службе, для него этого уже хватит. Это не значит, что он плохой и не молится. Он свою норму уже выполнил. Молитва и сколько времени для нее нужно, исчисляется индивидуально.

Святитель Феофан Затворник советовал молиться не по количеству молитв, а по времени. Вот у тебя есть 5–10 минут, ты их полностью посвящаешь Богу. Это уже другой образ молитвы, он у нас нечасто практикуется. Не количество важно, а качество. Тебе нужно встретиться с Богом, а каким образом ты это сделаешь, что при этом как средство будешь использовать, уже не так важно, вторично.

– Я замечал в монастырях в общении с монахами (и батюшками, которые сидят в кресле напротив меня, иногда возникает такой момент, ощущение), что человек выключился, закрыл глаза. Я сначала не понимал, что происходит, но потом заметил, что они в это время перебирают четки. Любая возможность, любая пауза, каждый момент спокойствия используются для молитвы. Как говорится в Писании: непрестанно молитесь. Тот самый образ. Как этого достичь? Это колоссальная и многолетняя работа.

– Это труд. Человек, который этому учится, берет на себя действительно очень много. Это процесс, а не сразу конечный результат. Ты начал молиться, но молитва может превратиться в мантры или в вычитывание. На этом пути опасно, без ошибок все это не пройти. Но так и надо, по-другому никак, если человек ищет присутствия Бога. Непрестанно молитесь.

Григорий Богослов говорил: ты должен обращаться к Богу чаще, чем  дышишь. Каждый раз, постоянно, всякое дыхание да хвалит Господа. Постоянно нужно находиться в Нем. В Нагорной проповеди каждая заповедь на вырост, никогда не сможешь сказать: «Все, я это выполнил», поставить напротив графы галочку и идти дальше. Это постоянное стремление в молитве научиться молиться. Это осуществимо и достижимо только на практике. Когда постоянно стараешься это делать, из раза в раз совершая ошибки или отступая назад, но выискиваешь это время для Бога. Это труд. Не представляю, как люди это выдерживают. Но у монахов отдельная стезя, отдельное делание. Для них это первое, что они должны делать. Мы тоже молимся, но не настолько специфически. У нас другое призвание. А тем более у мирян. Но в идеале это нужно делать на каждый вдох.

У нас в традиции выработалось специфическое отношение к Иисусовой молитве по четкам. Но и к ней очень по-разному относятся. Феофан Затворник писал, что это одна из многих молитв, и не нужно преувеличивать ее значимость, молиться можно как угодно. Что поможет тебе встретиться с Богом, то и действенно.

– Я как-то стоял в очереди на исповеди, и одна женщина очень громко говорила. И священник ей громко отвечал. Можно было разобрать практически все. Чужую исповедь слушать нехорошо, но никуда не денешься, храм маленький. И я начал просто читать Иисусову молитву, чтобы это не слушать. С одной стороны, вроде молишься, с другой стороны, создаешь в голове какую-то завесу.

И с искушениями так. Когда что-то соблазняет или понимаешь, что идет какое-то наваждение, начинаешь просто читать эту молитву. Может, и не молишься, но призываешь имя Бога, чтобы поставить завесу и сдержать то, что действительно может тебя сейчас погубить. Мне помогает. Но молитва ли это?

– Любое призывание Бога – молитва. Но образы молитвы разные. Часто люди нецерковные спрашивают: «А зачем вообще молиться? Бог заранее все знает». В молитве не только просишь, но и благодаришь, и каешься, и за кого-то молишься, не только за себя любимого. Если чувствуешь некую защиту, как к Вашем опыте, это тоже ответ Бога. Если это помогло, то это здорово. Другое дело, что на этом не надо останавливаться.

Призывание имени Божьего призвано к тому, чтобы человек ощутил присутствие Христа в своей жизни. Очень важно то, что происходит после молитвы. Подвижник Серафим Роуз рассказывал историю о мужчине из Сан-Франциско, который жил на высоком этаже. Он был совершенно нецерковным человеком, но узнал об Иисусовой молитве. Практика известная всем, даже невоцерковленным: четки и эта молитва. Он начал ее практиковать. Каждое утро выходил на балкон и произносил молитву по четкам 2 000 раз. Когда он это делал, то даже входил в некое состояние экстаза. Для него это было что-то мистическое. И вдруг однажды утром, когда он вышел опять молиться, сверху на его балкон упала кадка с цветами.

И тут открылась завеса: он начал ругаться на человека, который уронил эту кадку. И вскрылась сама суть: он молится механически. То есть он достигал этого состояния путем простого вычитывания этой молитвы определенное количество раз, но было механическое исполнение. Внутреннего покаяния не было. Перемены не происходило. Важно, чтобы человек понимал, что молитва – это часть жизни. Если ты грешишь и при этом молишься, то противоречишь сам себе. Если только молишься, но не совершаешь дела милосердия, не постишься, не участвуешь в таинствах, это неполноценное общение с Богом. Что-то есть, а остальное в забвении, поэтому и нет плотного богообщения. Бывает, люди приходят и говорят: «Я читаю акафист Матронушке, но ничего путного не выходит».

– Эффекта нет.

– Спрашивают: «А где результат?» Приходится человеку объяснять, что это не что-то магическое, когда мы читаем акафист.

– По вере вашей да будет вам. «Вот я сейчас прочитаю 40 раз акафист и удачно выйду замуж».

– Нужно разбираться, что такое вера. Если человек верит, что Бог его услышит, может быть. Но исполнит Он или нет? И сразу ли это произойдет? И нужно ли, чтоб Он это исполнял? Бог чаще всего делает то, что полезно для человека. И если Он не отвечает – это тоже хороший результат. Может быть, Он предлагает остаться вместе с Ним, потому что знает: если человеку это дать, тот больше никогда не придет к Нему. Это очень частый случай. Человек молится, обивает пороги храма, прочитывает все страницы молитвослова и потом вдруг пропадает. Почему? Он получил то, что хотел, больше ему здесь ничего не нужно. Бог, как кризисный менеджер, выступил в Своей роли, и для человека Он больше не существует. Иоанн Златоуст пишет, что Бог медлит именно для того, чтобы ты почувствовал, что сама молитва является ответом. Сама возможность обратиться к Богу – это самое дорогое, что у тебя может быть. Это общение и есть то, к чему тебя призывает Господь в любом случае: кризис у тебя, горе или радость; или ты просто знаешь, что у тебя на небесах есть любящий Отец.

– Молитва – это постоянное смирение? Она должна быть очень осторожная. Ты не должен себя возвышать.  Нужно все время просить Бога, чтобы молитва состоялась?

– Смирение как состояние человека должно быть. Мы молимся и говорим: «Да будет воля Твоя». В этой фразе и есть все смирение. Мы чего-то просим, подчас очень сильно просим, дерзновенно требуем, чего-то от Бога ожидаем, но в конце концов должны завершать все этой фразой: «Ты лучше знаешь». Вот в этом смирение.

С другой стороны, потрясающие подвиги и чудеса совершены по молитвам святых. Преподобный Серафим Саровский буквально вымолил человека, которого Господь должен был забрать из этой земной жизни. Павел Препростый, вставая на камень в пустыне, говорил: «Господи, я не сойду с камня, пока Ты этого не сделаешь, пока Ты мою просьбу не услышишь». Зашкаливающее дерзновение, выходящее за рамки нашего привычного понимания смирения, когда спрашиваешь себя: «Кто я такой, чтоб это делать?»

Человек движется между двумя этими полюсами. Иоанн Кронштадтский приобрел огромный опыт молитвы. У него есть рассказ. Он был молодым священником и пришел к какой-то больной женщине и начал молиться, как всегда, по Требнику, читать определенные молитвы. «Меня позвали, я пришел, все делаю по форме, и вдруг слышу голос: молись так, чтобы Я не мог тебе отказать. Я чуть сбился и опять начал читать. Голос повторяет: молись так, чтобы Я не мог тебе отказать». Он говорит: «Я бросаю книгу, падаю на колени перед этой женщиной и начинаю своими словами вопить к Богу, требуя от Него, чтоб Он исцелил эту женщину». Окружающие люди, наверно, подумали, что у батюшки не все в порядке или он просто слишком экзальтированный, слишком молодой и силы не рассчитал. Он говорит: «Я все это сделал, помолился так, и на следующий день мне присылают телеграмму: выздоровела».

Где грань между тем, что ты говоришь: «Господи, да будет воля Твоя», и между тем, что говоришь: «Господи, я изо всех сил прошу, я вместо этого человека в ад пойду, я вместо этого человека готов стать жертвой»? Человек сам должен чувствовать эти рамки. В Писании сказано, что Господь есть огонь, и если мы в молитве с Ним соединяемся, то должны стать такими же. И поэтому святые имеют такое великое дерзновение. А мы, в свою очередь, к ним обращаемся: «Наша молитва маленькая; пожалуйста, включите нас в свою молитву, чтоб у нас был мощный радар, чтобы Господь это сразу увидел».

– Мы действительно испытываем какую-то эйфорию, когда молимся. Когда причастишься – хорошо. Или помолился и чувствуешь какой-то внутренний порядок, испытываешь счастье. Надо это ощущение поймать и к нему стремиться. Многие священники говорят, что самая горячая молитва была первые 40 дней или первые три месяца, а потом теряешь это и хочешь снова найти.

– Я тоже слышал такие истории. Мне говорили: «Когда станешь священником, цени эти первые дни, недели... Потом такого не будет».  Меня это смутило. Как же так? Почему Господь дает некую меру? У меня, честно говоря, такого не было; может, еще будет. Сложно рассуждать, это от Бога может не зависеть. У человека может наступить кризис, какие-то новые ощущения или, наоборот, будет отсутствие порыва и вдохновения. Человек может элементарно устать, это может быть связано с возрастом или с тем, что он неправильно подходит к делу; например, делает сверх сил, слишком много на себя берет. Могут быть разные факторы. Нужно подходить к этому индивидуально. Но абсолютно точно нужно этого искать. Искать радости, искать ответа, приобретать в молитве этот опыт.

Есть и другое мнение. Антоний Сурожский говорит: встал на молитву и ничего не ожидай. Мы думаем, что мы помолимся – и Господь нас услышит и что-то нам за это даст.

– Так иногда происходит. Ты приходишь к духовнику с проблемой. Он говорит: «Помолимся». Встаете и молитесь, потом может быть разговор или исповедь. Это очень важно: помолиться.

– Важен сам этот посыл, само это предстояние пред Богом. Но в конечном счете все индивидуально: как, сколько, каким образом и так далее. Должно быть желание, исходящее из ощущения Божией любви к нам. Мне рассказывали один случай, связанный с подвижником XX века. К нему пришли люди и сказали, что у них нет квартиры. И он стал молиться. Как мы представляем молящихся старцев? Встал и начал читать специальные молитвы. А он вместо этого говорит: «Господи, ну дай Аркашке квартиру-то, пожалуйста. Ты видишь, у них семья. Почему у них так все происходит? Пожалуйста, Господи». И эта семья через какой-то промежуток времени вдруг получила искомое, после долгих лет неисполненного желания. Как это происходит? Они не просто так обращаются с дерзновением: «Господи, дай. Я очень хочу». Они всей своей жизнью показывают, что любят этого человека. Этот старец Павел (Груздев) претерпел гонения за свою жизнь. Он исповедник веры, это дает ему некий опыт дерзновения. Как и каждому человеку, который через это прошел. Если я начну так делать, Господь ничего не даст. А если просит человек, который облечен властью, то, конечно, его молитвы будут по-другому услышаны.

– Вас часто просят помолиться?

– Да, часто. Как и каждого священника. Евхаристическое поминовение – это высшее, что может быть. Я говорю: «Господи, помяни всех, кого мы поминаем, о ком забудем, за кого молились, за кого сейчас будем». Молитва – это не специфическое какое-то действие, когда ты молишься и просишь за человека. Молитва – это когда ты за него переживаешь. Иисус говорит в Нагорной проповеди: знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него. Поэтому не нужно быть многословными: молясь, не говорите лишнего, как язычники. Даже пророк Илия подтрунивал над языческими волхвами, когда они долго пытались уговорить своего мнимого бога что-то сделать: «Ваш бог спит, что ли? Может, он ушел или не слышит?» Господь, безусловно, все даст.  Прежде всего нужно просить Царства Божия, а остальное приложится.

Есть нюанс, когда тебя просят помолиться, а сами остаются в стороне.

– Я как раз хотел прояснить этот момент. Мы подаем сорокоусты в сорока монастырях, ходим в десятки храмов – лишь бы самим ничего не делать. Конечно, это тоже труд: съездить куда-то, подать сорокоуст. Иногда мы просим помолиться священника, старца или молитвенника. Как бы некоторые ни смеялись над этим, как бы ни утверждали, что старцев сейчас нет, такие люди есть. И мы думаем, что сейчас человек помолится и точно все решится. Какова роль просящего в этой истории? Батюшка молится, а ты что должен делать?

– Ты приглашаешь священнослужителя или другого человека к своей молитве. Тут очень важно понять, что мы с себя ответственность не снимаем. Мы приглашаем кого-то, нам одним это боязно, мы одни не надеемся на свою молитву. Господь сказал: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них. Поэтому мы пытаемся пригласить в свою молитву как можно большее количество людей. Доходит до смешного: огромная рассылка в мессенджерах: «Помолитесь за меня». Мы пытаемся количеством набрать качество, как будто Господь скажет: «Ну, если так много людей, придется это исполнить».

Мне кажется, здесь отсутствие понимания, что Господь на самом деле тебя даже одного слышит, и не надо ни в коем случае думать, что за тебя что-то сделают. Даже если ожидаемое произойдет в твоей жизни по молитвам какого-то человека, Господь ему же это вменит в добродетель: «Он это сделал, но не ты». Будет ли для тебя это плюсом, когда ты пойдешь уже перед Богом отвечать?

Доходит до абсурда, когда тебе дают записку и просят помолиться за усопшего человека, родственника. Спрашиваешь: «Будете ли Вы молиться?» И слышишь: «Нет, зачем? Вы же будете это делать!» Нас воспринимают как неких профессионалов своего дела. – «Но это же Ваш папа! Для меня это просто имя. Я никогда его не видел лично. Я не знаю, чем он жил, к чему стремился. Я даже не знаю, просил ли он вообще молиться за него. Может, он вообще неверующий человек был». Все эти обстоятельства должны быть человеком прочувствованы: ты на самом деле в эпицентре этой молитвы.

Нет понимания. Ваша молитва быстрее до Бога дойдет в силу вашего знакомства с этим человеком, вашей искренней любви к нему, привязанности и вообще ответственности за это перед Богом.

– Несколько мифов постоянно встречается. Один из них: нельзя молиться за грешника, за блудницу или самоубийцу – тем самым навлекаешь якобы на себя грехи, карму себе портишь. В общем, за других молиться опасно. Более того, даже какие-то батюшки так говорят. И есть тому подтвержденный случай. Давайте это проясним.

– Я тоже это слышал. Не знаю, откуда это пошло. Наверное, чтобы человека не ввести в какое-то состояние обольщения: мол, «я сейчас весь мир спасу».

В Евангелии черным по белому написано, что за врагов даже надо молиться, т.е. за тех, кто тебя ненавидит, проклинает и хочет, может быть, даже убить. Ты должен за этих людей молиться. Может, за кого-то вообще никто молиться не будет. А в чем тогда любовь? В чем тогда проявление нашего христианства? Господь говорит: если вы любите любящих вас, то ничем не отличаетесь от грешников. То есть что-то сверхъестественное должно нами двигать. Мы в себе должны возгревать такую любовь, чтобы почувствовать ее даже к тем людям, которые являются представителями объективного зла, которых мы знаем как убийц, преступников, маньяков и т.д.

Конечно, это специфический род молитвы. Мы не можем сказать, что будем за них так же молиться, как за тех, кто нам симпатичен, дорог и близок. Может быть, будем молиться даже через силу. Может быть, через это поминовение, когда просто хотя бы будем говорить: «Господи, прости им все грехи, вразуми их, дай им возможность покаяться перед их смертью. Останови их любым образом. Останови, чтобы они не продолжали это делать».

Опять же можно привести много примеров, когда мы должны просто буквально сказать: «А если бы это был мой родственник? Я бы так не рассуждал. Я бы сказал: конечно, это моя обязанность. А если бы я был на этом месте, мне бы хотелось, чтобы за меня молились?» Бывают случаи, когда на самом деле человек не просит о нем молиться. Вот тогда, может быть, и не надо.

– Но, может быть, наоборот, вопреки? Это же тебе надо, ты же его любишь.

– Тогда надо разделять молитву на церковную и личную. Например, мы не молимся за самоубийц. Потому что тут есть педагогический момент; мы показываем людям, которые еще живые: если они покончат жизнь самоубийством, за них никто молиться не будет. Но, безусловно, есть дни, когда совершаются особые молебствия именно о таких людях. Но при этом мы с вами должны понимать, что за этих людей, может быть, вообще никто не будет молиться. Тогда как? Ты должен один на один предстоять перед Богом и, безусловно, их поминать. Другое дело, что ты не можешь заставлять других это делать. То есть ты не можешь кому-то сказать: помолитесь, пожалуйста. Потому что человек сам для себя решил свою участь. Он решил уйти из жизни самовольно. Это приравнивается к греху, который не прощается. В церковном плане этого поминовения осуществить невозможно, но лично это абсолютно точно нужно делать.

Так и с людьми, которые, например, не просят тебя об этом или всей своей жизнью показывают, что они в Бога не верят, может быть, даже кощунствуют, глумятся или гонят христиан… Мы их поминаем, но не дерзаем поминать именно в евхаристическом смысле, соединять их с Телом и Кровью Христа через поминовение на проскомидии, потому что человек этого сам не хочет. Человек сам говорит: «Я этим не увлекаюсь. Мне это не нужно». Но при этом моя молитва в том, что я переживаю. Мне это не все равно, я хочу, чтобы другой соединился с Богом.

Иоанн Златоуст в этом смысле обращался к своей пастве, укорял ее: «Я не приветствую вашего стремления молиться друг за друга. Вы должны в первую очередь сами за себя молиться». Святой Антоний вообще отказывался молиться за людей, которые идут против Бога. Он говорил: «Если человек не хочет этого, я не буду его (перефразирую) насильно затаскивать в Царство Божие».

Вот такой опыт противоречит многим нашим мифологемам о том, что нужно определенное количество помянуть. Люди стараются в записках абсолютно всех указать. Если это от любви – то да. Другое дело, что мы должны понимать: многие этого вообще не хотят. Может быть, мы сейчас противоречим их воле.

– Знакомый рассказывает: пишет записки (а там многодетная семья), а вспоминает только двух армейских товарищей: одного – уже об упокоении, другого – о здравии. Почему? Он говорит: «Не могу объяснить. Просто начинаю писать записку: папу, маму и вот этих ребят». Уже 25 лет прошло. Вот так, получается, молится.

– В любом случае замечательно, когда мы пишем записки, но когда только ими ограничиваемся – плохо. Есть такая категория людей, что приходят специально, чтобы написать записки, несмотря на идущую службу, – и всё, они свою миссию выполнили и быстрей-быстрей из церкви…

– Многие даже электронные версии приносят.

– Тут вообще не надо напрягаться. Да, нам нужно, с одной стороны, радоваться тому, что человек хоть как-то исполняет свое призвание молиться за других, поминать ближнего и выражает свою любовь; с другой стороны, надо, конечно, пытаться как-то человека убедить, что он достоин гораздо большего: Царства Божьего. А на одних записках туда не уедешь. Надо расширять свои границы познания Бога и начинать совершать дела милосердия, участвовать в таинствах, самому предстоять перед Богом в дерзновении, прося за других, а не только указывая в записках кого-то. Но это вопрос проповеди и миссии уже.

– Я как-то ходил в одну типографию, меня там познакомили с управляющим, который оказался православным. Мы решили все дела, и он (видимо, воспитание такое или выучка) потом говорит: «Пойдем помолимся!» А я говорю: «Нет, у меня дела». И поехал дальше. Для меня это было странно. А он так светло это сказал... Для него вместе помолиться с человеком – что-то особенное. Потом оказалось, у них группа в WhatsApp – вместе молятся.

Как раз к вопросу о молитве по соглашению: с одной стороны, что плохого, когда вместе молятся? Но почему мы осуждаем молитву по соглашению? И почему это может быть хорошо – какое-то подспорье для человека?

– Я не думаю, что мы идем против самой молитвы. Мы идем против деформации этой молитвы и превращения ее в некое магическое заклинание, когда обращаем внимание на вторичные вещи: время молитвы, обстоятельства, массовость. То есть когда делаем акцент на том, на чем не нужно. А более важное – это искренность, вера. Это же обоюдный акт, когда человек говорит Господу в своей искренности: «Я верю, что Ты в любом случае это сделаешь. Не потому, что я соблюл какие-то условия или каким-то определенным образом попросил, а именно потому, что Ты меня любишь».

В Евангелии Христос творит чудеса и совершает акты милосердия путем исцеления, изгнания бесов для людей подчас, так скажем, не очень хороших: прощает блудницу, например, или язычнице-хананеянке, совершенно дикой по своему образу жизни, вдруг исцеляет бесноватую дочь. Господь действует из любви.

Поэтому если молитва не превращается во что-то магическое, в «православный фэн-шуй», то это здорово. Другое дело, когда ни минутой раньше, ни минутой позже – это уже наводит на определенные мысли, что это превращается в некие заклинания, мантры. А если я один помолюсь, будет плохо? Это будет что-то недейственное? А если, например, не со всей Москвой или Россией, а двое или трое, как Господь говорит?  И молишься один, в Духе Святом через Сына обращаясь к Отцу. То есть не нужен кто-то еще. Опять же не массовость, а церковность главное. Может быть, один человек будет в храме, но этот человек с тобой вместе Церковь и образует.

– Еще недавно встретил новый тренд: «самая сильная молитва». Текстами рассылается. «Помолись, перешли десять раз – и будет тебе счастье»… В YouTube сейчас появилось такое: «Очень сильная молитва, исполняет все желания – молитва святителю Спиридону Тримифунтскому»...

С одной стороны, мы понимаем, что это ерунда, а с другой стороны, для людей, которые только воцерковляются, это что-то невероятное. Они могут этому поверить, и непонятно, что из этого может выйти.

– У каждого из нас до воцерковления языческое мышление, мы путаем религию и магию. В религии главное – личное отношение к Тому, к Кому ты обращаешься. В магии главное – результат. Из этого разряда: «сильная молитва», заговоренная, заряженная вода, особые свечи из особого места, особого состава. Всё связываем с местами, определенным временем, личностями. То есть начинаем культивировать языческое мышление. Отсюда и подобные вещи, как «самая сильная молитва». Конечно, сама молитва не может быть плохой. Каждая молитва сильная. И не в словах даже дело. Когда отцы, например, говорят о необходимости не быть многословным, они говорят, что разбойник на кресте сказал одну фразу, и его это спасло. Мытарь сказал только одну фразу: Боже, милостив буди мне грешному. Он не говорил много, пышно, ярко, не пытался Бога в чем-то убедить. И здесь заложено ядро истинной молитвы: ты должен это делать искренне, в простоте сердца, с верой, с желанием встретиться с Богом и желанием поменяться, чтобы эта молитва исполнилась. «Я хочу стать другим». В молитве мы просим не того, чтобы результат какой-то был, а чтобы самим стать лучше, чище, чтобы самим быть похожими на Христа. Мы должны иногда и превозмогать себя и говорить: «Хотя бы за другого помолюсь и ему что-то попрошу». Или: «Господи, я просить ничего не буду, а только поблагодарю за то, что у меня есть». А может быть, просто даже буду исполнять что-то.

У отца Александра Шмемана в дневниках есть замечательное место, где он говорит: «Я не молюсь особыми молитвами, не читаю какие-то правила, просто иду по Нью-Йорку, смотрю на прекрасный город, радуюсь тому, что иду на службу, и благодарю за это». Для человека, еще держащегося за форму, это может скандально звучать. Как? Священник не читает что-то…  Но у человека, видимо, все это уже было в жизни, он уже в каком-то другом смысле к этому относится, иной взгляд имеет на все происходящее… Для него это стало неким оплотом, неким фундаментом, и теперь он может расти из этого. Иоанн Кронштадтский добавлял к молитвам литургии свои прошения, то есть свое что-то, что у него вырывалось. Можно сказать (как и говорили): прельщенный человек. Что он там говорит? Как можно вообще менять литургию? Кто дерзать так может?! А для него это было естественно. Он – как огонь, из которого вырывается пламя. И он делал это потому, что его это преисполняло.

Ведущий Сергей Платонов

Записали Анна Вострокнутова и Анна Купцова