Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 8

Дальше сразу подряд прочитаю следующие два абзаца, два тропаря. Они об одном и том же, тоже о Иакове, но связаны с эпизодом его женитьбы. Зной дневный претерпе лишения ради патриарх и мраз нощный понесе, на всяк день снабдения творя, пасый, труждаяйся, работаяй, да две жене сочетает. Жены ми две разумей, деяние же и разум в зрении, Лию убо деяние, яко многочадную, Рахиль же разум, яко многотрудную; ибо кроме трудов ни деяние, ни зрение, душе, исправится.

Непонятно, да? Особенно второй тропарь. По сути дела, что говорится? Патриарх претерпел жару и холод, потому что каждый день работал. В течение скольких лет? В течение четырнадцати лет непрестанно работал, чтобы отработать брак с двумя женами. Под женами же разумеется деятельность и созерцание. Это уже истолкование самого Андрея Критского, тут он в умозрение пускается, но нам это интересно; он толкует это по-своему, в соответствии с тогдашней аскетической традицией. Деятельность и созерцание – это разум, зрение. Лия – это деятельность, потому что у нее много детей, а Рахиль – это созерцание, потому что ей все дается с трудом. Но без трудов ни деятельность, ни созерцание душе исправиться не дают. О чем тут идет речь? Очень интересный момент. В жизни всякого человека вообще (ну а нас интересует христианин) есть два направления духовной деятельности. Первое – это собственно деятельность. Что мы тут имеем? Пост, коленопреклонение, псалмопение, стояние в храме, дела милосердия. Деятельность – то, чем, собственно говоря, большинство православных людей и занимается. С этим все понятно. То есть, попросту говоря, человек что-то делает ради Христа, какие-то реальные шаги.

А созерцание что такое? По сути дела, под этим словом скрывается как бы богообщение, которое наступает через молитвенную деятельность, через размышление о Боге, через откровение Бога конкретному человеку. То есть это то, что мы читаем в основном у отцов-аскетов, таких как Исаак Сирин, или, например, Симеон Новый Богослов, или Феофан Затворник. То есть это люди, которые за свою устремленность к Богу получили некоторые откровения от Бога. И в чем тут смысл? Что легче? Деятельность легче. Поститься легче, чем молиться. Причем молиться правильно. Делать добрые дела легче, стоять в храме легче, делать поклоны, ходить в храм на службу, выстаивать длительные службы легче, чем, например, прочитать, скажем, триста Иисусовых молитв, ни разу не отвлекшись умом от Бога. Или просто даже  прочитать то же самое утреннее правило, добившись, чтобы во время этого утреннего правила моя мысль не отклонилась от молитвы никуда. Именно эта деятельность (сугубо духовная) рождает плод: плач, подлинное покаяние, сокрушение, познание своих грехов, любовь к людям, к Богу – все то, что мы читаем у святых отцов. Но дается это все с величайшим трудом.

А деятельность? Она бесплодна? Наоборот. Когда мы ухаживаем за больными людьми, что мы получаем? Мы уже получаем радость. Даже если этот человек нас не любит, не благодарит, ругает, мы все равно получаем радость. Так как что мы видим? Мы видим свои труды. Вот у меня три-четыре бабушки. Я же понимаю, что я за ними ухаживаю и исполняю заповедь Божью. Я вижу дела своих рук. И даже если меня за это упрекают, я вижу, что я заповедь исполняю. Это меня уже утешает. А теперь отмените все это: вот не буду никуда ходить. И посидите дома, и поучитесь умной молитве по книгам каким-нибудь. У вас это не получится, может быть, и через пять лет. Как Силуан Афонский пятнадцать лет молился, и никакого толку, изнемог человек. Потом еще пятнадцать лет молился. Никакого толку. То есть толк есть, но реально ничего не происходит тридцать лет. И надо терпеливо это поднимать каждый раз, как камни огромные ворочать. А никто не видит. И ты не видишь, даже не понимаешь: зачем это нужно? «Господи, да сколько же можно?» В чем смысл всего этого? Он получил ответ. Начал еще пятнадцать лет трудиться, прежде чем явились плоды этой деятельности.

А когда начинаешь ухаживать за больными, плоды своей деятельности видишь сразу, и это тебя утешает. Поэтому он и говорит, что деятельность хороша, легка. Не то что беструдная, но она легка по сравнению с созерцательной жизнью, потому что вот они, плоды, на виду. А подлинно к духовной деятельности, к молитвенной практике подойти очень трудно, это требует великих подвигов. Но при этом он говорит: ну и что? И на самом деле и то, и другое нуждается все равно в труде, который мы поднимаем ради Христа. Поэтому, например, мы действуем только в деятельности, она легче, чем созерцание, но это трудная работа, это требует усилий, труда, смирения, терпения, очень многого. То есть она легче по сравнению с созерцательностью, но трудна сама по себе.

А вот тот человек, который молиться пришел? Который, как Исаак Сирин, решил познать все тайны молитвы. Он только в молитве пребывает? Ему не надо выходить навстречу людям? Рано или поздно к нему приходят люди, и он должен что-то с этими людьми делать. Он должен любить, терпеть, милосердствовать и так далее. Даже отшельники соприкасались с людьми и должны были это понести. Скажем, Серафим Саровский – он вообще созерцатель, молитвенный трудник, но ему немало пришлось потерпеть от братьев: терпеть, смиряться, ухаживать, помогать и так далее; о сестрах заботиться… То есть все эти вещи тоже необходимы. А тот человек, который трудится только деятельно, если не встретит в своей жизни человека молящегося, если сам не научится молиться, будет он успешен в своей деятельности? Нет. Ему тоже потребуются постоянно или в какой-то степени и опыт молитвы, и умный совет опытного духовника или еще что-то.

То есть на самом деле Андрей Критский говорит, что есть как бы два направления, но одно без другого они не могут быть. И тем, кто молится, нужны добрые дела, исполнение заповеди в отношениях с людьми, и тем, кто служит людям, нужны и умная молитва, и понимание своих страстей, и борьба с грехом, просто в меньшей степени. И тем нужен труд, и другим нужен. То есть на самом деле и в Церкви вообще, и в каждом человеке в разные моменты его человеческой жизни требуется и то, и другое. Он говорит, что не надо отсекать что-то и сосредоточиваться только на одном. Если сказать «для меня главное молитва, отвяжитесь от меня все», закрыться на ключ и опустить шторы на окна, выбросить телевизор, радио, компьютер и прочее, прочее, взять томик Исаака Сирина и четки на двести молитв и сидеть это все тянуть… Не поможет. Вам  нужны будут люди. С этими людьми нужно будет учиться смиряться, терпеть, молиться и так далее, внешние дела делать. Как бы мы ни старались сосредоточиться только на молитве. Так и люди, которые хотят думать, что молитва – это чушь, ерунда (главное, будем заповеди Божьи исполнять), тоже ничего не смогут сделать без молитвенного опыта.

То есть Андрей Критский говорит: и то, и другое нам нужно. И то, и другое важно. И это особенно актуально во время поста. Пост – время сугубого покаяния, мы это знаем, уже про это говорили. И в этот пост часто у людей возникает вопрос: а зачем столько времени уделяется службе? А зачем столько времени уделяется молитве? А зачем нужны все эти тексты? Может, не тратить на это ни сил, ни времени, пойти за кем-нибудь поухаживать? Раз пост – использовать это время для милосердия. Да, и милосердию тоже найдется время человеческой жизни, но сейчас нужно сосредоточиться на молитвенном вдохновении и молитвенном порыве, на покаянии, которое мы реализуем по преимуществу в молитвенном делании. Потому что пока не почувствуем, что главная наша беда в том, что мы лишены боговидения, богообщения, что мы не имеем дерзновения пред Богом, что мы не умеем молиться, мы не знаем собственного сердца, что мы понесем людям? О чем мы им скажем? Чем мы им поможем? Мы принесем только тепло своих рук. Это неплохо, но Христа-то мы не понесем. И получится, что – да, мы можем делать, делать, делать, но мы сами Христа не знаем и ближнему ничего не засвидетельствуем, потому что мы потерялись перед лицом Христа. Мы не собрались перед Ним, мы не научились предстоять Ему. Мы как бы выбрали только одну половину.

И вот Великий пост – это время, когда мы по преимуществу выстраиваем вертикаль, когда мы учимся молитве, покаянию, собиранию себя перед Богом, а потом, когда мы обрели пасхальную радость, встретились со Христом, когда мы уврачевали благодатью Божьей раны своей души, мы после поста возвращаемся к людям и снова служим им, живем для них, но уже обогащенные, примиренные с Богом, получившие опыт богообщения, мы выстраиваем связь с Ним. И вот об этой закономерности с помощью сюжетов о двух женах Иакова Андрей Критский и говорит.

Пятая песнь понедельника, четвертый тропарь.

От сродников праведная душа связася, продася в работу сладкий, во образ Господень: ты же вся, душе, продалася еси злыми твоими.

Ну и вспоминается история Иосифа, когда он от братьев своих был продан в рабство. А здесь говорится, что от сродников была продана душа в работу сладости. То есть мы проданы в работу сладости: любой страстный плотской помысел содержит в себе сласть, то, что нас пленяет. Именно это сластолюбие, любовь к каким-то тем сладостям, которые внушает нам помысел, и приводит нас в рабство. Кто в этом виноват? Мы сами виноваты. То есть тут образ берется: как там родственники продали Иосифа в рабство, так, по сути дела, я сам свою родную душу продаю в рабство.

Апостол Павел в 6-й главе Послания к Римлянам, которая читается во время крещения, говорит, что как мы были порабощены грехом, работали греху, так ныне должны стать рабами праведности. А для того чтобы стать рабами праведности, надо, чтобы душа возненавидела сластолюбие. Но в результате мы падаем. То есть вот нам пришел какой-нибудь помысел, не важно какой; ну, иди посмотри по телевизору, что там показывают; нам приятно, мы ожидаем от этого просмотра какие-то приятные ощущения, у каждого они свои. Почему мы идем это смотреть? Кто в этом виноват? Мы.

К нам пришла соседка и начинает говорить: у нас президент плохой, налоговая плохая, Пенсионный плохой, в магазинах плохие люди, потому что цены растут, в магазинах плохие поставщики, потому что продукты никуда не годные, ЖКХ ужасное, в городе жить невозможно, потому что экология плохая, в селе жить невозможно, потому что там работы нет, и вообще в этой стране, да и в этом мире жить невозможно. Мы ее слушаем. Слушаем, слушаем… И что дальше происходит? Мы начинаем осуждать. Почему? Потому что нам приятно. Вот это важно. Не потому, что она нас совратила, соблазнила, увлекла, еще что-то, а потому, что нам приятно. А стало быть, мы, придя на исповедь, что говорим? «Я осудил». Потому что очень хотел этого. Потому и осудил. А мы начинаем как исповедь? «Батюшка, тут ко мне соседка пришла… Вот же кто ее принес? Ведь я же, по сути-то своей, батюшка, великая праведница. Если бы ко мне всякие соблазнительницы не ходили, я бы давно уже в ангельском чине была. Но они ходят и ходят». А чего она пришла-то? Ее Бог привел. Для чего? Чтобы мои грехи открыть. Чтобы я понял. Потому что я сижу, сижу и начинаю думать: так я ничего вроде; в зеркало посмотрел – постнический вид у меня образуется, похудел, молитвы сегодня прочитал, целых двадцать пять минут молился, на две минуты больше, чем вчера; понимаю, что вот еще немного – и буду свое Дивеево строить. Вот я уже внутренне готов, созрел, а тут соседка, которая показывает: какое тебе Дивеево, какие молитвы? Ты весь в грехах, потому что ты любишь осуждать.

Это принципиальная установка, которая очень важна для исповеди: не обвинять других мы приходим на исповедь, не оправдывать себя. Мы должны прийти и сказать: я очень люблю осуждать, поэтому вот сегодня осудил. Что касается осуждения, просто все на это падки.

А можно, скажем, взять более экзотические грехи (условно говоря – экзотические). Позвали друзья  некоего человека (назовем его, например, Сигизмунд): ну что, пойдем выпьем. Он говорит: «Я не хочу». – «Как не хочу?» – «Не хочу. Так плохо, что ли?» И вот сколько ему ни говори, он не будет пить. Почему? А не хочет он, нет ему сладости в этом, никакого, извините за выражение, кайфа он от этого не испытывает. Это противно по запаху, по виду – вообще противно. Он не нуждается в том, чтобы веселиться. То есть в соблазне алкоголя у него нет никакой сладости, это его не соблазняет. Потому что сладости в этом он не чувствует. Но если ему предложить, например, мясо? – «Мясо я поем». С великой радостью, особенно если вкусно приготовлено,  почему бы не поесть? А, я забыл, что сегодня пост. Но я же с друзьями. И путешествующий – между прочим, практически с другого района города приехал сюда. И в гостях опять-таки. А сказано, чтобы никто не знал о моем посте. Поэтому я со спокойной совестью сейчас мясо наверну. А потом человек приходит на исповедь и говорит: «Батюшка, вот такая ситуация сложилась, что мне пришлось пост нарушить, но я это ради друзей». – «А чего ты каешься? Если ради друзей, то нет никакого греха. Ты хороший, все нормально, ты друзьям любовь оказал». А что ты каешься тогда? Потому что тебя совесть замучит, но ты пытаешься оправдаться. Не оправдывайся.

А на самом деле-то все просто: в мясе для тебя есть сладость, она тебя прельщает, в алкоголе – нет. Ты падаешь на одно и не падаешь на другое, потому что оно тебя не цепляет, сладости в этом нет. Но если  ты падаешь, виноват ты. Не друзья, которые тебя пригласили, а ты сам. И так устроен механизм падения человека. То есть когда он падает, он падает не потому, что кто-то пришел и соблазнил его: женщина в короткой юбке или мужчина в белом галстуке. Или новая машина соседа. Нет, виновата твоя сласть, то, что ты считаешь сладким. Есть люди, например, которые машины от забора не отличают. Что машина, что забор – они одного цвета. Поэтому им не хочется машину. «А зачем? Я хожу пешком и не заморачиваюсь». Никакие машины не прельщают – ни за сто миллионов, ни за один миллион. Его душа чиста от этой страсти. Да, чиста. А другой человек, скажем, который постоянно об этом думает, он смотрит журналы, ищет, все сравнит и решит, покупать или не покупать, продешевил или не продешевил, и так далее.

Сама сласть, с которой он рассматривает соседскую машину, показывает, что у него есть страсть. И нисколько сосед не виноват. Если он пойдет завтра и возьмет кредит, чтобы купить новую машину, в этом виноват будет только он. Но он придет через год на исповедь и скажет: «Батюшка, бес меня попутал, опять кредит взял. Уже и зарекался, что кредиты брать не буду, но тут вот, понимаете, какое искушение вышло: моя машина-то старенькая стала, я на ней уже полгода езжу и понимаю, что ресурс уже весь отработанный, поэтому, думаю, надо новую купить, и тут как раз звонят – говорят, кредит возьми. Ну, я и взял сдуру-то. А вообще, батюшка, я не виноват, я к машинам вообще равнодушен, мне без разницы – какая». Никогда не слышали таких речей? Так может быть с чем угодно. С домиком в деревне, с квартирой, с машиной, с женой, с едой, с чем угодно. Мы идем Великим постом и начинаем смотреть… Смотрим вывеску – постный торт, изучаем – постный или не постный. Еще консультанта позовем: Е-24 – это постная добавка или не постная? Постная. Ну ладно, возьму. И совесть спокойна, даже на исповеди не скажем, а может, скажем. А в сущности, дело не в том, из чего торт состоит. А в чем? Нам сладкого хочется. Вот и все.

И вот поймите главнейшую мысль, которую до нас хотят донести святые отцы: все, что с нами происходит в течение дня, поста, года, жизни, – это всего лишь милость Божья, промысл Божий, который помогает нам вытащить, понять, осознать собственный грех, собственную испорченность, собственную страсть. Все эти люди, которые приходят и доводят нас до колики, гнева, осуждения, раздражения, до сластолюбия, похоти, падения, до алкоголя, – это люди, которые посылаются нам Богом, для того чтобы вытащить как бы, раскрыть потаенность нашего сердца. Мы бы иначе это не увидели. Если бы мы жили все в одиночестве, мы бы считали себя  такими хорошими, такими святыми! Мы бы мысленно уже монастыри вокруг себя построили. Только в этот монастырь никто бы не пришел, кроме нас самих, потому что никто бы нас не выдержал, никто бы с нами жить не стал. И была бы у нас вся страна в одних монастырях, но только для одного человека – для меня самого. «Вот я могу в этом монастыре жить, я такой хороший, а остальные меня просто не понимают. Святость – она обжигает, понятно же. Тяжело со святым человеком жить, все знают. Поэтому со мной никто не может ужиться. Но это неизбежно – таков удел высоких душ, быть всегда в одиночестве».

На самом деле смотрите внимательно. Когда в пост произошла ситуация, что вы раздражились или разгневались, первый помысел вам говорит: ну что ты меня в искушение ввела, не надо было туда ходить, и не было бы этого искушения. Да какая разница? Это было внутри вашего сердца. Если бы этого не было внутри вашего сердца, вы бы никогда так не сделали. Как говорит Священное Писание, каждый человек из сокровища сердца своего выносит либо плохое, либо хорошее. То есть то, что мы вынесли, то там и есть. Если мы наорали, значит, этот гнев на сердце висит. Если раздражение, то оно там висит. Впал во флирт по поводу Восьмого марта или на каком-то мероприятии, так это не потому, что она неприглядно была одета, а потому, что у меня это в сердце есть. И Бог помог это вытащить и осознать. Поэтому, приходя на исповедь, я должен начинать: «Я, Господи, грешен, я развратен. Эта развратность в том, что вот случился маленький повод – и я начал флиртовать»;  «Я люблю сладкое. Только чуть-чуть попостился – меня уже на сладкое тянет»;  «Я люблю себя, потому что только человек сказал что-то против моего мнения, я сразу на него раздражился». Вот когда исповедь будет такой, тогда и слезы будут такие, какие требуются. И сокрушение будет великое. Мы постоянно прячемся за самооправдание, и поэтому с нами ничего не происходит.

Записала Елена Тимофеева