Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 17

 

Если с той точки зрения посмотреть на слово Божье, как некоторые говорят: что это люди написали? Ведь можно было скрыть дела, которые делают праведники. Вот про Давида столько хороших слов сказано! Он Псалтирь написал. Зачем про него рассказывать, какие у него великие грехи? Зачем? Скройте, ведь никто не узнает. Соломон назван мудрейшим из людей. Зачем про его грех рассказывать, как он стал поклоняться идолам? Хотя был такой мудрейший человек, а дошел до поклонения идолам. Как же так случилось-то? Скройте! Зачем соблазн сеять? Нет, Библия говорит всегда правду, вот эти образы для нее важны, она показывает, в частности, через Давида, что само по себе грехопадение не страшно, страшно консервирование своего состояния в грехе.

Упасть может любой. Я уже говорил здесь: нет греха, который бы не смог сделать любой человек, любой человек может совершить любой поступок, любой может упасть в любую бездну греха. Адам был совершеннейшим из людей и согрешил. Все могут согрешить. Апостол Петр был мужественнейшим из учеников, а испугался слов одной служанки, рабыни, как сказано в одном из Евангелий. Испугался. Вот так немощен человек. И Бог это знает. Но насколько он немощен или насколько он зол, определяет не его падение в грех, а его восстание от греха.

Если человек злой (то есть зло сидит внутри человека, настоящее зло, он служит злу), тогда, падая в грех, он старается законсервировать свое состояние и консервирует его тем, что пытается себя оправдать: «У меня не было выхода, у меня не было другой возможности, я не мог поступить иначе. Да просто жизнь такая, вы же понимаете? Жизнь такая – нельзя не согрешить. Вы же грешите – позвольте и мне грешить. Почему я должен не грешить? Все грешат: одни больше, другие меньше. Я не ангел в этом мире, дайте мне погрешить. И что, вы меня судить будете за то, что я грешу? Не смеете вы меня судить. Господь запретил судить, поэтому не судите меня. Грех мой всегда можно оправдать». Человек такими словами запирается, как бы задраивает все входы и выходы, по которым он мог бы выбраться из собственного греха. Он законсервировал себя в этом грехе именно своим самооправданием. И оправдывается он не перед вами, не перед нами, священниками, а перед Богом и своей совестью.

Бог дает возможность покаяться даже Адаму. Он спрашивает: «Не ел ли ты от дерева, от которого Я тебе заповедал не есть?» Адам отвечает: «Не-а». Первое слово – «нет». «Жена, которую Ты мне дал, ела и дала мне». – «Но ты же ел, значит?» – «Нет. Нет-нет, я не виноват. Это все она». И вот это препирательство, это самооправдание «я не виноват» консервирует человека в состоянии греха, из которого ему уже потом выкарабкаться будет очень трудно, а многим – невозможно. Но первое движение делают они сами – как и говорит здесь в тропаре Андрей Критский: «Ты же, лукавнейшая душа, не покаялась». И дальше сама, сама виновата, все идет уже по накатанной дорожке, и мы оказываемся лишенными благодати Божьей, воздвигнувши сами, собственным лукавством железобетонное укрытие. Мы же в нем спрятались. В железобетонном укрытии от Бога спрятались. Но мы не только от Него спрятались, мы от Него закрылись, и с нами, как в той песенке, «делай что хошь». Приходят враги и делают что хотят, цепляя наши удовольствия, разжигая наши страсти. И в конце концов это железобетонное укрепление, которое мы построили, чтоб спрятаться от Бога, становится нашим гробом, в котором умирает наша долженствующая быть бессмертной душа, так и не познавши Бога.

Хорошо, когда человек, узнав свой грех, не прячет его в котомку, не баррикадирует входы, чтобы не быть обличенным, а готов себя обличить перед всеми: «Я не хочу это держать, я не хочу носить этот грех в себе; я не хочу, чтобы этот грех со мной жил, я хочу от него отказаться; это не мое; я не знаю, что это было, я отрекаюсь от него; я прошу у Господа милости, прощения!» Понимаете, когда присутствуешь в этом, такое ощущение, что Бог вводит тебя в некое таинство Его примирения с человеком. Ты просто физически ощущаешь, что в душу человека входит мир, входит прощение от Бога, входит благодать Божья. Потому что человек не прячется от Бога под куст, не прячется от Него в железобетонные укрытия, раскрывается перед Богом, не носит грех с собой. Вот так и опознаются люди, ищущие Бога.

Например, сравним преступление Давида с преступлением Саула – пока он еще не убил своих священников, пока он не стал беззаконствовать очень страшно, в первые несколько лет своего правления. За что, собственно говоря, было отнято царство у Саула? Он ничего не сделал хоть сколько-нибудь похожего на преступление Давида. Но Саул не покаялся, когда к нему пришел Самуил. Не покаялся. Наоборот, стал запираться, себя оправдывать, выкручиваться, юлить, лукавить: «Только я не виноват, не виноват, я хотел хорошего; так получилось. Но вообще-то я не хотел». А Давид, когда пришел пророк Нафан его обличить, не стал прятаться – исповедовал грех свой, готов был принять смерть, если бы Господь благоволил наказать его смертью. Вот так отличаются души, ищущие Бога, и души, не ищущие Бога.

Покаяние является лакмусовой бумажкой, камнем правды, моментом истины, когда человек определяет, что у него внутри. Скрывающий свой грех, оправдывающий себя в грехе человек не ищет Бога. Он ищет оправдания, он хочет, чтобы Бог сказал ему: «Дорогой мой человек! Я понимаю, что ты немощный. Да и вообще ничего особенного ты не сделал, и деваться тебе, собственно говоря, было некуда. И вообще, в принципе, ваши грехи для Меня ничего не значат. Поэтому греши сколько хочешь, все равно Я тебя спасу. Ничего страшного в этом нет». Человек, ищущий самооправдания, думает примерно так. Человек, который ищет Бога, понимает, что грех – это смерть, что за всякий грех он достоин смерти не только физической, но и вечной. Но Бог милостив, и милостив в том, что Он прощает человека. Не оправдывает его, не говорит: «Да, Я понимаю, деваться было некуда». Господь говорит: «Всегда был правильный выход. Но ты предпочел неправильный. Всегда был способ избрать жизнь, но ты предпочел смерть». Но Господь при этом говорит: «Я знаю это, но Я прощаю тебя за твой выбор».

И вот если вы почувствуете эти два разных сердечных состояния, то поймете, какая огромная бездна между сердцем, готовым принять полное сознание своей вины и прощение от Бога, и сердцем, которое не хочет признавать своей вины и не хочет прощения от Бога, которое хочет, чтобы Господь согласился с тем, что человек не виноват. А человек виноват. Потому что Бог стал Человеком и как Человек прожил эту жизнь, не согрешив. Значит, это можно. И каждому из нас – ну, если вдруг кто-то сомневается – на Страшном Суде будет показан человек, который был в той же ситуации, что и мы, в том же положении, что и мы, но сделал выбор совсем другой, нежели сделали мы. И мы поймем, что мы должны были сделать иначе, но не сделали. Но если мы не готовы принять прощение при полном сознании своей вины (то есть мы, попросту говоря, несмиренные люди), то войти в Царство Божье мы уже не сможем. И вот желание избежать состояния, при котором нам предлагается принять прощение, называется лукавством. Лукавое сердце…

Заканчиваем тему о Давиде. Следующий тропарь: Давид иногда вообрази, списав яко на иконе песнь, еюже деяние обличает, еже содея, зовый: помилуй мя, Тебе бо Единому согреших всех Богу, Сам очисти мя. То есть говорится о том, что Давид однажды написал 50-й псалом, песнь – как на иконе, изобразив покаяние, взывая: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей». Что же особенного в 50-м псалме? Подробно не будем разбирать, у нас не эта задача сегодня. Но в чем сила 50-го псалма? Я вот недоговорил мысль Иоанна Кронштадтского. Он говорит, что человек, который согрешил где бы то ни было, но на этом месте осознавший свой грех и от сердца помолившийся словами 50-го псалма, тотчас же получит прощение. Так сказал Иоанн Кронштадтский, тоже, может быть, вдохновленный строчками великого канона Андрея Критского.

Здесь Давид изображает покаянную песнь – как на иконе. Взирая на эту песнь, обращаясь к этой песни, мы постигаем тайну покаяния. Так в чем суть 50-го псалма? В том, что человек не оправдывает, а обличает себя. Себя, а не других; говорит: «Помилуй мя по велицей милости Твоей». То есть «нет у меня других источников оправданий, мне нечем оправдаться, кроме Твоей великой милости. Просто меня по-ми-луй». И все люди на земле, как бы, где бы, чем бы они ни согрешили, хорошо, если начнут произносить строчки этого псалма, всем сердцем почувствуют и скажут: «Помилуй меня по великой Твоей милости и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое... Не потому, что я хороший, не потому, что я христианин, не потому, что я сделал добрые дела, творю милостыню, участвую в строительстве храма, вхожу в христианскую общину, причащаюсь, исповедуюсь и так далее, а потому, что милость Твоя неизреченна и щедрость Твоя непостижима, и любовь Твою невозможно объять, и сила Твоя способна очищать грехи бесконечно. Больше мне нечего сказать».

И вот когда бы люди с таким настроением приходили к покаянию, все были бы прощены, помилованы и очищены. Но, автоматически произнося эти слова, человек не думает об этом. Женщина, например, в глубине души говорит: «Господи! Прости меня, неразумную Твою дочь! Если бы я знала, чем все это закончится, я бы никогда этого не сделала! Но я же не виновата, Господи, что он (или она, или они, или оно)…» Все, можно ничего не говорить, Вы ничего не получите, потому что Вы пытаетесь себя оправдать. И вот человеку надо перестать это делать и сказать: «Единственное основание, по которому я смею надеяться, Господи, на Твою милость, – это Твоя щедрость, Твоя любовь, Твоя сила, которой Ты можешь уврачевать всех».

Восьмая песнь, 3-й тропарь: Елиссей иногда прием милоть Илиину, прият сугубую благодать от Бога; ты же, о душе моя, сея не причастилася еси благодати за невоздержание. Все знают историю, что Елисей просил двойную благодать от Илии и получил ее. «А ты этой благодати не причастилася, душе, за невоздержание». Что значит «невоздержание»? Мы ж все постимся, вообще-то говоря. То есть вот мы слышим канон во время поста. В чем же причина, что мы не причастились благодати за невоздержание? Люди начинают сразу думать о том, что они поели вчера, или третьего дня, или накануне Масленицы. Так речь-то идет о благодати, которой мы, как предполагается, должны жить всю свою жизнь со времени крещения.

Мы невоздержанны. А что такое воздержание? Это способность человека держать себя в рамках, установленных разумом, в правилах, которые мы не должны нарушать. В принципе, в таком контексте воздержанием мы более или менее все владеем. Даже сознательно выйдем, например, за пределы церковной практики. Вот сидит кто-то в офисе, приходит к нему начальник и говорит: «Быстро! Сегодня мне нужен отчет за прошедшую неделю». Человек понимает, что до конца рабочего дня остался час, а отчет делать часов пять. И разве он скажет: «Да что Вы, в самом деле? У меня рабочий день закончился»? Не скажет, будет сидеть и терпеливо делать отчет. Вот это и есть воздержание, сдержанность. Человек понимает, что он обязан это делать. И он делает это.

Если он хлопнет дверью и уйдет, то его уволят. При этом он будет сознавать, что у него есть права, что никто не имеет права его держать на работе после окончания рабочего дня. Ну и что? Он вылетит так же и с другой работы, и с третьей, и с четвертой. И сколько бы ни было мест работы, он будет с них вылетать, потому что он не может воздерживаться, сдерживать себя. Суть в том, что мы ограничиваем какие-то проявления своих эмоций, неудовольствие перед лицом начальника. Это неписаное правило, в кодекс оно не вошло. Но все себя ведут так, и на этом зиждется работа любого трудового коллектива. Потому что все привыкают, что надо сдерживаться: мы пришли сюда работать, и не все тут делается по нашей воле. Это даже в рамках мирского понятия. Жена терпит, когда муж чем-то возмущается, муж терпит, когда жену куда-то понесет и она начинает ругаться. Мама терпит своих детей, дети терпят своих родителей, и никто в истерику, в депрессию не впадает, дверью не хлопает, стекла не вышибает, каждый раз в полицию не звонит по поводу сломанной ручки, окрика мамы или непослушания ребенка.

Люди как-то привыкают сдерживать себя, реагировать сдержанно на проявления других. Это самый простой, элементарный уровень воздержания. Мне очень понравилось, как сказал однажды отец Андрей Ткачев. Он сказал очевидную вещь, но очень важно было это сказать: любая цивилизация – это система ограничений. Где нет ограничений, нет и цивилизации, цивилизация умирает вместе с отменой ограничений. Человек держит себя в рамках – это и есть цивилизация. Вот хорошая мысль. Но, если вернуться на христианскую почву, мы видим, что на самом деле мы держать себя в рамках, установленных божественными правилами, не можем.

Мы знаем, что нужно делать. В Евангелии написано: «Не суди». Что надо сделать? Не судить. Все. Есть еще вопросы? Да куча: «А в этой ситуации? А в той? А вот если так? И тоже нельзя? А если эдак? А если он сам негодяй? И негодяя судить нельзя? А если на твоих глазах воруют? А если я очевидно понимаю, что он говорит ложь? Ну лжец он самый натуральный! И тоже нельзя? Ну, скажете тоже! Что за жизнь-то такая? А о чем тогда говорить людям добрым? Вот мы собрались, хотим поговорить о жизни – и, получается, поговорить не о чем». Не о чем. Потому что мы только и делаем, что осуждаем. А говорить о жизни мы давно разучились. Вот и получается, что душа не может в этих рамках жить. Она говорит: «Нет, не хочу, я этого не принимаю».

Вы сами понаблюдайте: скажем, вот вы приходите в некое состояние осуждения, вы поймали себя на том, что осудили. Ваше движение мысли? Вы раскаялись? Вы тут же вспомнили о том, что слышали, и стали молиться словами 50-го псалма? Нет. Первое движение нашей мысли: «А куда деваться? А он это заслужил. Ну, если он правда такой, зачем скрывать?» То есть мы на самом деле непреложность божественной заповеди не признаем. Мы всегда хотим выйти за ее границы. Так же и с прощением. Я говорю сейчас о самых элементарных заповедях. Вот нам надо простить... «Мы все это слышали, знаем, не надо нам сейчас тут пропаганду разводить, отец Константин, мы все знаем прекрасно, что человека надо простить. Но мы хотим четко разобраться, кого и за что. Мы готовы простить, но Вы скажите нам точно, кого и за что». Всех за все. «Нет, так не бывает, чтобы всех за все простить. Вы конкретно скажите, кого и за что можно прощать». То есть мы хотим передвинуть границу, поставленную заповедью Божьей. Мы хотим сдвинуть ее на другой уровень, так нам легче будет, мы только так можем понять.

И вот эта неспособность ограничивать свое пространство, сдерживать себя в рамках заповеди Божьей и есть наше невоздержание. Ярче всего это получается в нашем языке. Ну кто нас за него тянет? Вот за сегодняшний день сколько раз вы сказали слова укоризны вашим близким? «Не так стоишь, не так сидишь, не то берешь, не то делаешь, не то ешь, не там спишь, не то читаешь». Сколько? Или вы молчали сегодня целый день? Не молчали. А значит, кого-то вы в течение дня укорили. Сделали замечание. Ладно, если это касается вашей работы, это предписано вашим штатным расписанием. Ладно, если это касается ваших детей, хотя и там не все так просто. Но мы же делаем замечания нашим мужьям (если женщины), да? А кто нам дал право делать им замечания? И вы бесстрашно это делаете.

Более того, я столкнулся с потрясающей вещью, никогда не думал, что может быть такое: оказывается, люди могут бесстрашно делать замечания священникам. Именно бесстрашно. То есть как учитель в школе. Ну, батюшка, очевидно, делает не то, он просто не знает, надо сделать ему замечание. «Батюшка, Вы не там стоите. Вы сейчас не то говорите. А вот у нас на приходе батюшка делает по-другому, так что Вы, наверно, не правы». И люди делают это бесстрашно. А это невоздержание. Язык нужно сдержать, его нужно скрутить, связать, зашить, парализовать, не знаю что сделать, но чтобы он молчал. Только тогда, когда он научится молчанию, он научится говорить то, что должен говорить. Но мы невоздержанны на язык, на глаза, на уши, на чувства, на мысли, на движения – невоздержанны, мы не умеем держать себя в рамках, определенных Богом. А всякий раз, когда мы чувствуем, что эти границы мы нарушили, пытаемся сделать то, что делать категорически запрещено: пытаемся себя оправдать.

Записал Игорь Лунев