Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 7

Мы остановились на четвертой песни понедельника, четвертый тропарь: Не бысть в житии греха, ни деяния, ни злобы, еяже аз, Спасе, не согреших, умом и словом, и произволением, и предложением, и мыслию, и деянием согрешив, яко ин никтоже когда.

Достаточно понятно, о чем идет речь. То есть не было во всей моей жизни такого греха, такого дела, такой злобы, какими я не прегрешил бы умом, словом, или произволением, или предложением, или мыслью, или самим делом. Причем так, как никто никогда не согрешил.

На самом деле подобных выражений яко ин никтоже когда в Великом каноне Андрея Критского встречается несколько, они как бы подчеркивают мысль: «хуже меня никого нет». Человек, как и вы сейчас, разумеется, смутится этим высказыванием. Если оно до вас дошло по смыслу, то вы, конечно, смутились, потому что в глубине души себя никто не считает грешным человеком. То есть грешными считают себя все, но вот чтобы уж настолько грешным – конечно, нет. Каждый из нас примерно думает: «Я, конечно, Господи, грешник, но благодарю Тебя, что не такой, как эти». В целом наше внутреннее переживание именно такое, мы не считаем себя самыми грешными.

И это настолько поразительно, настолько выходит из ряда вон! Потому что ведь каждый раз, когда мы причащаемся, мы должны произнести молитву: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от нихже первый есмь аз». Но мы привыкли к этим словам, просто мы читаем их на автомате, повторяем за священником. И вот что интересно. Если остановить каждого: «Ты что, правда считаешь себя самым первым грешником?», он ответит: «Я? Нет, я не первый грешник, упаси Бог! Конечно, нет! По телевизору показывают этих всех грешников, масонов, золотых олигархов, террористов беглых – вот это они злодеи, а я – нет».

То есть получается, что у нас на самом деле в душе постоянный диссонанс с тем, что мы говорим как слова молитвы и что на самом деле чувствуем. По существу своему, даже не задумываясь над этим, мы лицемерим. Потому что мы склоняем голову, сокрушаясь – как бы сокрушаясь… Но на самом деле задень нас в этот момент, мы тут же вспыхнем, встрепенемся, обидимся. Мы говорим: «Мы грешники». Но на самом деле грешниками себя не считаем. Мы говорим: «Господи, прости меня». Но тут же кто-нибудь нас осуди, и мы сразу вскинемся: «Да нет, сейчас мы покажем тебе, где раки зимуют». Вот тот внутренний диссонанс, который очень хорошо чувствует Бог и совершенно не чувствуем мы. А Он дает нам по сердцу. Не по тому, что произносят наши уста, а по тому, что произносит наше сердце, что у нас на сердце. Поэтому так и получается, что устами своими мы как бы сокрушаемся и смиренничаем, а на сердце этого нет. И получается как в книге пророка: «Устами своими чтут Меня, сердце же их далеко от Меня отстоит».

 По сути дела, Церковь этой молитвой «Верую и исповедую…» перед причащением ясно засвидетельствовала, что любой человек, если он хочет достойно, не в осуждение себе причаститься Тела и Крови Иисуса Христа, должен стремиться к тому, чтобы эту молитву говорить своим сердцем. То есть в момент, когда в храме или дома он эту молитву произносит, надо, чтобы он всем сердцем понимал, что он – первый грешник на земле, что хуже его никого нет. Если бы, представьте, вы это почувствовали, стали бы вообще хоть кого-нибудь осуждать? А зачем? Если любой лучше меня. Кого ни взять – он лучше меня. Чувствуете вот это? Нет. Это, как говорится в старой русской сказке: «Тут тебе ответ, тут тебе и совет». Понимаете? Мы не чувствуем так. А это значит, что мы все (процентное соотношение у каждого разное) – фарисеи. Но не в новозаветном смысле фарисеи, потому что даже этим мы стали хвалиться. Нет. Позвольте, до фарисеев мы не дотягиваем, те все-таки праведники были, с точки зрения закона почти безукоризненные. А мы-то далеко даже не дошли до их меры. По существу, мы лицемерим. Мы не считаем себя хуже всех, и хотя язык наш так говорит, мы этого, однако, не чувствуем.

И вот канон Андрея Критского показывает это глубинное переживание… Тут ничего не поделаешь, Андрей Критский вкладывает в него свое собственное мироощущение, но мироощущение глубоко церковное, глубоко укорененное в церковной традиции. Но сам-то Андрей Критский чувствует, что хуже его – Андрея Критского – на этой земле никого нет. Вы можете его, конечно, призвать к ответственности, к отчету за свои слова, но он так чувствует, что хуже его нет никого. И это свое ощущение он переливает в текст.

Или, например, взять всем вам известный, благодаря лекциям Алексея Ильича Осипова, пример о том, что говорит авва Сисой, когда его спрашивают о том, на что он надеется: «Истинно говорю вам, братья, где сатана, там и я буду». Мы, читая, себе говорим: «Вот какое смирение у человека! Он считает, что он будет там, где сатана». Он не считает это, он просто живет там, где сатана. Он понимает, что хуже его и сатаны никого нет, что любой бес – лучше, чем он. Понимаете? Не понимаете.

Но вот подлинное покаяние, глубочайшее, искреннее, низводит человека туда. Почему? Потому что он, во-первых, знает о себе правду. И правду эту он знает в свете Христовом. То есть он видит всего себя в свете Иисуса Христа, и видит именно так, как мы себя не видим. Он человек, который вместил весь свет Христов, и потому видит себя яснее, чем кто-нибудь видит его самого или кто-нибудь видит самих себя изнутри. Мы же не так видим. Мы в глубине души всегда себя хвалим, всегда собой гордимся, всегда себя уважаем. Именно по этой причине нынешнего христианина не затронь, потому что он не сможет сдержаться, он не сможет перетерпеть.

Вот говоришь человеку, например: «Если тебя укоряют, злословят, осуждают, что надо делать? Молиться за него надо». Он удивляется: «Что, правда? Как молиться? Это за него? Он меня, значит, будет пилить, а я, значит, буду за него молиться? Что за изуверство такое? Вы чему нас учите? А где человеческое достоинство? Я, в конце концов, кто такой-то? Я же сын Божий, я христианин, и что, об меня можно ноги вытирать, да? Можно в меня плевать теперь, да? Можно обзывать последними словами? Вы мне еще руки и ноги, может, проткнете,  а я за вас молиться буду? Ишь чего выдумали! Христианство нашли!» Это примерно мысль современного человека. Он христианин, потому что он пришел в храм и думает, что Бог сейчас сделает ему всякий праздник. Вот и все его христианство.

Следовать за Христом (даже не то что следовать, а хотя бы прочувствовать, что чувствует Христос, хотя бы заповеди Его исполнить, потому что молиться за обижающих – это не моя мысль и не мысль Андрея Критского, это заповедь Божья) – так надо делать всякому ученику Иисуса Христа. Но никто так не делает, потому что у каждого тысяча оправданий, потому что мы в глубине души не верим Христу, не верим Евангелию. Вот по этой-то самой причине мы и не чувствуем того, что чувствует авва Сисой или Андрей Критский. Именно по этой причине. Потому что заповедь Христова есть свет; когда ты начинаешь ее исполнять, ты входишь в свет.

Кто исполняет заповедь Божию в своей жизни? Просто заповедь Божью, потому что это заповедь Божья. Что мы делаем? Мы молимся. Почему? Такова заповедь Божья? Вот эти каноны, акафисты – это заповедь Божья? Нам заповедал Христос читать утренние и вечерние молитвы? Нет, не заповедал. Мы постимся? Ну да, есть заповедь о посте, но только одна: если ты захотел поститься, то помажь лицо свое маслом и умой его водой, чтобы явиться постящимся втайне, ни в коем случае не перед людьми. Кто-нибудь исполняет эту заповедь? Нет. Мы всячески пост выставим, чтобы люди видели. А зачем тогда поститься, если этого никто не увидит? В чем смысл? Какой резон вообще делать что-то втайне?

Милостыня. Сказано: подавать милостыню всякому просящему. Мы так делаем? Нет, избирательно. А когда милостыню даем, мы что потом делаем? Мы обязательно об этом кому-нибудь скажем, чтобы нашу милостыню обязательно увидели, чтобы нашу милостыню заметили. А если никто не заметил? «Вот что-то денег нет… Милостыню же я подала сегодня, вот потому и денег-то нет у меня…» Ну чтобы кто-нибудь узнал, ну хоть так вот, невзначай. Не скроем этого, понимаете? И любой заповеди так коснись… Я уж не говорю о тех заповедях, к которым мы даже не приступали, чтобы исполнить: любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас, благотворите творящим вам напасти и так далее. Мы много делаем из того, что читаем у святых отцов: Иисусову молитву, другое, третье. То, что прочитали в духовных книжках. Но заповеди Христовы  мы не то что не исполняем, мы их даже и знать-то не знаем.

Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам – все знают, да? А дальше что сказано? Следующий стих какой? Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. То есть – просите, потому что всякий, кто просит, получит. Мы что говорим? Я специально проверял. Мы на днях в семинарии проходили эти стихи, и я потом думаю: семинаристы – понятно, они недавно в Церкви. Думаю: у старичков спрошу, старожилов, так сказать, маститых христиан. Говорю: «Если ты помолился три раза и Бог тебя не услышал, что надо делать?» Что ответили люди? «Смириться; значит, такова воля Божия». Вот и все. То есть не надо молиться, не надо просить; вот сколько раз проверял: значит, такова воля Божия. Пришел, свечку поставил, помолился – Бог не услышал; значит, такова воля Божия. Воля Божия – чтобы мы просили и получали. Он хочет дать, но мы не хотим просить. И на самом деле с этим представлением мы думаем следующее: «Ну, если Бог захочет, Он Сам даст. Но просить, унижаться, выклянчивать, выпрашивать не буду». И не дождешься. Примерно так.

Поэтому часто у людей, давно ходящих в церковь, не происходит чудес. Молодые, которые еще не читали ничего, ничего не соображают, услышали и пошли молиться. И стоит, и плачет, и не отойдет от иконы, пока чуда не получит. Получит чудо и уйдет – слава Богу, работает. А христианин не так, он говорит: ну чего канючить-то, нет и нет; значит, такова воля Божия. И все. А на самом деле надо просить, потому что Христос говорит: всякий просящий получит. Не сказано: благочестиво просящий получит. Не сказано: просящий только молитвой Иисусовой получит. Или просящий правильно получит, или постящийся получит... Всякий просящий получит. Потому что Он хочет нас ущедрить, и Он медлит исполнить просимое только потому, чтобы мы, в устремлении за Ним, когда нам что-то нужно, ценили бы то, что получим. Это во-первых. А устремляясь за Ним, хоть немножко отвлеклись бы, оторвались от ползания по земле.

И по этой причине, если вернемся к нашему Великому канону, когда бы мы исполняли заповеди Божии, когда бы мы хоть одну заповедь исполнили так, как она написана в Евангелии,  мы получили бы приращение света. Наша внутренность стала бы светлее, а стало быть, и свои недостатки мы видели бы лучше. И видели бы их не просто как недостатки, а как страшные грехи. Мы так их воспринимали бы, потому что они таковы и есть. Но это еще не все. Если бы мы исполнили заповедь Божию так, как она написана в Евангелии, не пытаясь ее переделать, приспособить к своей реальности, каким-то образом исказить, то мы, кроме этого, получили бы еще одну вещь. Мы увидели бы, какие люди замечательные, какие они красивые. Ведь удивительная вещь покаяние: она показывает меня изнутри, а людей – снаружи. Я внутри себя вижу, какой я плохой, а людей по поступкам вижу, какие они хорошие. И вот этот диапазон: я себя вижу очами Бога и в очах суда Божьего, а других вижу в очах любви Божьей. Как Он любит их! Какие они замечательные люди!

И вот эта дистанция рождается постепенно, она все увеличивается, и настолько, что святой человек видит всех  ангелами Божьими, а себя как сатану. Вот до такого это доходит. И это единственная правильная установка, которая просто истинная. Потому что в этой ситуации ты не судишь других, ты видишь, наоборот, какие они замечательные и как их любит Бог – и все они войдут в рай. А себя видишь в огне суда, потому что этот суд тебе и переживать. И ты никого не судишь, ни перед кем не превозносишься, то есть, в сущности, ты исполнил все заповеди Божии. Ты любишь врагов, ты молишься за обидчиков, ты ничем не превозносишься, ничем не гордишься, никого не судишь, никого не укоряешь и готов вместе с апостолами сказать: ничего хорошего мы не сделали.

Вот так. И чтобы этому научиться, надо всего лишь исполнить заповеди Божьи, тогда мы поймем, что никтоже никогда не согрешил так, как я. А пока мы этого не сделали, мы не видим этого. Когда мы будем стоять во время Великого канона и слышать эти слова, несколько раз встречающиеся, что никто не погрешил на земле так, как я, укорим себя за то, что мы просто не исполняем заповеди Божьи. Потому что если бы мы их исполнили, то мы бы увидели себя хуже, чем все. Раз не видим – это всего лишь обличение того, что мы не исполняем заповеди.

Шестой тропарь: Лествица, юже виде древле великий в патриарсех, указание есть, душе моя, деятельнаго восхождения, разумнаго возшествия; аще хощеши убо деянием, и разумом, и зрением пожити, обновися.

Вспоминается сюжет, когда патриарх Иаков видел лестницу, по которой ангелы сходили и восходили. Так вот, лестница, которую видел Иаков, есть указание для души, для деятельного восхождения. Именно не размышление о восхождении, а действительно восхождение по ступеням добродетели. Если хочешь, то можешь и делом, и разумом обновиться. Вот этот образ, взятый Иоанном Лествичником (его известная «Лествица»): мы восходим на небеса по этой самой лестнице. Восходим, восходим, восходим, как у Иоанна Лествичника написано… Этот образ общий для тогдашней аскетической литературы. Эта лестница Иакова – образец нашей жизни для восхождения к Богу. Но условие этого восхождения, «разумного восшествия», как говорится, – разумом обновиться. Для того чтобы восходить к Богу, надо обновиться своим умом. Апостол Павел постоянно пишет об обновлении ума. Собственно говоря, «обновление ума», или «обращение ума», и есть буквально прямой перевод слова «метанойя», то, что мы называем покаянием. Покаяние – это обновление ума, обращение ума.

Так что же такое обновление ума? Как это? Для того чтобы ум (разум ли – кому как понятней) обновился, нужно поменять фокус. То есть мы смотрим куда? Мы смотрим вокруг себя, и так устроен плотской разум. Мы видим людей: девушек, мужчин; машины, камеры, бутылки или конфеты в магазине, мебель на любой вкус – для кого что, у кого какие соблазны. Кто что привык видеть, кому что приятно видеть. Всё вокруг себя видим. Видим проблемы, политику, спорт, Америку, ракеты – много чего. Весь наш ум в этом внешнем зрении. Мы умом – это образ из святых отцов – шляемся по улицам этого мира. Мы буквально шляемся, то есть идем по улице – вот витрины, вот с другой стороны витрины, вот машины, люди: девушки, мужчины, старики, женщины. Мы наблюдаем за ними, смотрим за ними; или умом погружены в собственные проблемы: что у меня с мужем, что у меня с женой, что у меня с детьми, что у  меня с работой, что у меня с приходом, как мне наладить отношения с соседками и так далее. Это все внешнее, во всем этом созерцании Бога нет. Есть мир, и наш ум через это созерцание привязан к миру.

И вот с нами что-то происходит, мы сами не знаем что. Вдруг нам это все осточертело. Вот не хочу это видеть, надоело, достало, чего-то хочется другого. А что другое? Иногда человек даже не понимает – что. И плутает очень много, попадает в разные секты, восточную мистику, уходит в астрал и в астрологию тоже – куда угодно. То есть он не сразу обретает правильное направление. Но вот в Церкви человек должен понять, что на самом-то деле ум должен обратиться куда? Не в Бога – где вы Его видите, где вы Его найдете? – а внутрь. И только собирая ум внутрь, сосредоточивая его внутри, мы и можем там, внутри, встретить Бога.

Вот это «собирание ума внутрь» – такое аскетическое выражение – происходит каким образом? Внимательной молитвой. Она может быть Иисусова, может быть какая-то другая, но она внимательная. Кто-то Псалтирь читает. Но это должно быть внимание, то есть ум сосредоточивается на словах молитвы, и эта молитва собирает ум внутри. Человек может и так собраться; например, философский ум – это внешне собранный ум. Но он размышляет на отвлеченные предметы; он, конечно, погружается внутрь явления, но, по сути-то дела, эти явления мирские, они от мира сего, а не от Бога. Поэтому правильным собиранием ума является именно молитва.

Причем этим христианство отличается от восточных мистик, где тоже есть собирание ума, но оно происходит с помощью определенных медитативных практик – они называются «мантры» или как-то еще по-другому. А в православии это именно молитва, потому что молитва содержит в себе обращение к Богу. И вот на этой молитвенной обращенности к Богу человеческий ум собирается, учится молиться, то есть предстоять Богу, и в этом собирании себя он собирает себя не просто так, отвлеченно, а пред лицом Бога. И когда он собранный и действительно ощущает всю свою немощь, испорченность и нужду в Спасителе, в Боге, то Бог изливает на этого человека Свою благодать, Свой свет. И вот именно это излияние света и благодати и производит обновление ума. И когда ум обновляется, его как бы перезагружают; как бы перепрограммируют наше сознание, наш ум, и он начинает иначе оценивать вещи, которые снаружи, и вещи, которые внутри. У него меняется шкала ценностей. Он начинает отрываться от мирских вещей и восходить к Богу.

И вот на каждой новой ступени новые молитвенные усилия, новые глубокие усилия по собиранию себя пред лицом Бога, то есть отречение от разных страстей, которые выталкивают нас из этого собирания, которые отвлекают нас на мир. Собирание себя приводит к новому молитвенному вдохновению, а оно приводит к новым благодатным переживаниям, к новым обновлениям, и человек поднимается дальше. Вот так и возникает восхождение. Но начинается все с собирания ума в молитвенном предстоянии Богу. Для этого потом потребуется все: и исполнение заповедей, и борьба со страстями. Но вот корнем, как бы поворотным деятельным механизмом, который запускает процесс обновления, является молитвенное делание, о чем здесь и говорит Андрей Критский.

  Записала Ксения Будченко