У книжной полки. Протоиерей Павел Хондзинский. Незримая обитель, или Краткая повесть о жизни дивеевских монахинь в муромском изгнании

Сегодня мы уже много знаем о гонениях, которым подверглась Церковь сразу же после революции, о разрушенных храмах, оскверненных мощах. Описана история многих закрытых новой властью монастырей, изгнание из которых означало для их насельников разорение не только духовной, но и повседневной жизни. Что сталось с ними? Какое пристанище нашли они себе, будучи лишены права идти путем, избрав который когда-то, они оставили все — и семьи, и дома — чтобы следовать за Христом? Об этом нам известно чаще всего немного. Тем интересней должна быть читателю документальная повесть о судьбе группы монахинь знаменитого Дивеевского монастыря, изгнанных из родной обители в праздник Рождества Богородицы в 1927 г. Эта повесть вышла в свет в издательстве Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и называется – «Незримая обитель, или Краткая повесть о жизни дивеевских монахинь в муромском изгнании: с приложением подлинных документов, писем и воспоминаний». ***

По словам кандидата филологических наук Натальи Богатыревой, эта книга одновременно и повесть, как определил ее жанр автор, протоиерей Павел Хондзинский, и документально-историческое исследование, в котором первая часть посвящена судьбе Дивеевского монастыря, а во второй собраны документы: письма дивеевских монахинь, протоколы следственных дел, стенограммы допросов, которым подвергали послушниц и священников… В книге отражен скорбный и светлый путь не только дивеевских изгнанниц, но и многих иерархов, монахов и простых мирян, связанных с обителью и сохранивших веру в страшных обстоятельствах. Это и Патриарх Тихон, и владыки Серафим (Звездинский), Зиновий (Дроздов), Серафим (Чичагов) (дочь которого также была среди дивеевских монахинь и скончалась в начале 1960-х в муромском изгнании), Патриарх Пимен, который в 1940-е годы служил в Муроме, совершал тайные постриги и всегда поддерживал дивеевских монахинь…»

Начинает свой рассказ автор таким сравнением: «Если долго всматриваться в изображенных на старых фотографиях людей, то может показаться, что они действительно жили в таком вот черно-белом, слегка выцветшем или, наоборот, слишком кон­трастном мире, хотя это и не так. Быть может, однако, именно таким показался Муром 15 октября 1927 года нескольким сошедшим с московского поезда приезжим, — ведь они были изгнанниками. Их было не меньше пяти, и в этой маленькой группе выделя­лись пожилая грузная женщина с чуть приподнятыми, — как будто для того, чтобы поддержать усталые веки, — бровями на округлом лице и мужчина с волнистой седеющей бородой и в очках в про­волочной оправе. Скорей всего, они были одеты по-монашески, но, если даже и нет, их должен был выдавать взгляд, какой бывает только у привыкших молиться людей.

Это были игумения разогнанного три недели назад Дивеевского монастыря Александра и ушедший на покой после выхода «Декларации» митрополита Сергия тамбовский архиепископ Зиновий. Архиепископ Зиновий и игумения Александра были знакомы уже четырнадцать лет, с тех пор как владыку назначили викарием Тамбовской епархии. В молодости он был священником в Костроме, но через два года после рукоположения овдовел, оставшись с маленьким сыном на руках. Ребенка приютили родственники, а сам он уехал в Петербург, поступать в духовную академию. В Петербурге тогда в зените славы был отец Иоанн Кронштадтский, в коротких, отрывистых проповедях все чаще предупреждавший о приближении последних времен. В 1902 году сына не стало. В 1903-м будущий владыка принял постриг с именем Зиновий. Решив умереть для мира, он долго не мог умереть для прошлого и видел словно наяву свои прогулки с сыном по летним полям.

В том же году в Сарове совершались торжества по прославлению преподобного Серафима. Царская семья молилась у мощей о даровании наследника, и не тщетно: через год после Саровских торжеств царица Александра родила долгожданного сына — царевича Алексея. Но еще за четыре года до этого дивеевская блаженная Наталья Ивановна, что было мочи зазвонившая во время обедни в колокола, объявила сбежавшимся монахиням, что провожает на небо правду — «Правды на земле больше нет». Осенью 1904 года был сдан Порт-Артур. Окончивший к тому времени академию иеромонах Зиновий узнал об этом в Кронштадте, на борту госпитального судна «Орел», куда его назначили судовым священником. 5 мая 1905 года, в день гибели рус­ского флота, «Орел» был захвачен японцами и под конвоем отведен в Шанхай.

Вернувшегося из двухмесячного плена о. Зиновия часто перемещали с места на место. До своей архиерейской хиротонии он успел побывать преподавателем Вятской семинарии, смотрите­лем Кутаисского духовного училища, правителем канцелярии эк­зарха Грузии, смотрителем Екатеринбургского училища, ректором Кишиневской семинарии, — тогда это было в порядке вещей. В Кишиневе он познакомился и сдружился с правящим архиереем владыкой Серафимом (Чичаговым), уже прославившимся «Летописью Серафимо-Дивеевского монастыря». Здесь же в 1911 году совершилась архиерейская хиротония о. Зиновия. Спустя два года он был переведен из Молдавии в Тамбов. И хотя Дивеев монастырь относился к Нижегородской епархии, тамбовских владык здесь жаловали.

Совершалось, как свидетельствует автор, это в память о том, что когда-то для прекращения «дивеевской смуты» Святейший Синод, по совету свя­тителя Филарета Московского, перевел на время обитель под омофор тамбовского архиепископа Феофана, будущего затворника Выши. Союз святых принес обители мир. Избранная насельницами и утверж­денная Синодом игумения Мария Ушакова управляла Дивеевом более сорока лет, дожив до прославления Преподобного и удостоившись чести принять в монастыре царственную чету. Государю была пред­ставлена и казначея монастыря — монахиня Александра Траковская. Именно ее игумения Мария назвала в завещании своей преемницей. Ко времени знакомства с владыкой Зиновием игумения Александра начальствовала в монастыре уже девять лет.

«Придет время, и мои сиротки в Рождественские ворота как горох посыплются», — говорил кому-то преподобный Серафим, но Рождественских ворот в монастыре не было. Все разъяснилось, когда в канун Рождества Богородицы местный милиционер не позволил начать звон к малой вечерне. Собравшимся на службу сестрам объявили о закрытии монастыря и дали недельный срок на то, чтобы уйти; желающие остаться должны были дать обещание не носить монашескую одежду и повесить портрет Ленина. Под утро начался дождь. В самый праздник владыка Зиновий служил в церкви Рождества Богородицы. Запев после запричастного стиха стихиру «Днесь иже на разумных престолех почиваяй Бог...», клиросные не смогли довести ее до конца от слез. Плакал и весь храм. Дождь шел не утихая.

В тот же день в Свято-Троицком со­боре служил Владыка Серафим (Звездинский). Перед тем как давать крест он сказал, что настало время, когда каждой из сестер будет поднесена чаша страданий: кто-то выпьет только глоток, кто-то отопьет на четверть, кто-то — на­половину, а кому-то достанется выпить и до дна; еще сказал, что здесь они горели одной большой свечой, а теперь каждая будет как отдельная маленькая свечка; еще велел беречь монашество, что бы ни случилось. В ночь после Праздника арестовали матушку Александру, обоих владык, старших сестер и монастырских священников. На подводах под дождем их отправили в Арзамас. Но в монастыре богослужения продолжались еще неделю — до Воздвиженья. Последнюю литургию отслужили в храме «Всех скорбящих радосте». После отпуста, как перед Великим постом, запели «Адамов плач», и стали прощаться. На следующий день уходили из монастыря.

Из покинувших монастырь сестер кто-то вернулся к родным, кто-то ушел в мир и не уберег монашество; но многие разбрелись по окрестным селам. Они жили впроголодь, брались за всякую чер­ную работу, тайком молились и приходили плакать на развалинах своего возлюбленного Иерусалима. Их арестовывали, судили, ссылали. Отбыв срок, они возвращались и жили по-прежнему, веря, что Дивеево вернется, и черпая силы в надежде. И если только две дождались обетованного дня, то это, конечно, не значит, что остальные были менее достойны. Неизвестно, кто ходатайствовал о судьбе владык и матушки Александры, но после непродолжительного заключения им самим разрешили назвать место для по­селения. Как бы то ни было, владыка Серафим выбрал село Меленки под Муромом, а владыка Зиновий и игумения Александра — самый Муром. Так вот они вместе с несколькими монахинями перебирались в город Муром с неосуществимой, казалось бы, надеждой продолжить монашескую жизнь на новом месте. Как им это удалось — рассказывает книга, в которую вошли также документы и письма-свидетельства самих монахинь.

 

*** В 1927 началось «Муромское Дивеево». По словам Натальи Богатыревой, «дивеевские монахини стали центром и стержнем тайной монашеской жизни. Кем бы ни работали в миру дивеевские монахини: счетоводом, медсестрой, кружководом, переводчицей, какие бы испытания им ни пришлось пережить (аресты, тюрьмы, лагеря), они «горе спрятали куда-то совсем глубоко-глубоко и жили по-прежнему. По-прежнему строго исполнялся монастырский устав и правило, полностью пели и вычитывали дневную службу; молились за живых и умерших, совершали келейное правило и вопреки всему верили, что вернутся». И, по свидетельствам современников, никогда «не жаловались на гонения и не вспоминали палачей с ненавистью». Последние дивеевские монахини отошли ко Господу в начале 1990-х годов. Их запомнили, как кротких, терпеливых, любящих и преданных людям, помогающих всем страждущим. Сохранивших тот самый «дух мирен», о котором говорил покровитель обители преподобный Серафим».