Преображение (Одесса). Архимандрит Никон (Сморкалов)

Беседа с протоиереем Димитрием Предеиным.

‒ Многих светильников Господь дает явных! Но существуют и тайные светильники Божии, которые лишь немногим указуют путь к спасению. Именно таким был старец Никон (Сморкалов) – насельник Свято-Успенского Патриаршего мужского монастыря в Одессе. О нем и пойдет речь в сегодняшней программе.

Отец Димитрий, откуда родом был отец Никон и как случилось, что будущий духовник стал монахом?

‒ Происходил будущий старец Никон из Удмуртии, из поселка, где он родился и вырос в многодетной семье. Это была крестьянская семья. Его отец погиб во время Великой Отечественной войны. Мать одна воспитывала детей. В семье было шесть мальчиков и одна девочка. Образование отец Никон получил всего четыре класса, потому что дальше нужно было идти работать, зарабатывать на хлеб себе и своим младшим братьям. Поэтому ему не пришлось много учиться в мирской школе.

Но его природный ум был таков, что впоследствии он смог путем самообразования компенсировать эти годы. Впоследствии, общаясь с ним, было ясно, что при всех своеобразных чертах его поведения в нем очень большая глубина; он понимал все те вещи, которые были затронуты в разговоре, его образование было весьма солидным. Отец Никон вначале работал в колхозе. Какое-то время он был счетоводом, потом бригадиром. Там он приобрел те навыки в работе, в том числе с людьми и в управлении людьми, которые  потом ему очень пригодились в монашеской жизни.

Не сразу пришло к нему это решение. Путь его духовного возрастания был постепенным. Насколько я понимаю, в детстве в храм он вообще не ходил, потому что храма не было не только в его селе; на 40 километров вокруг не было ни одного открытого православного храма. Ему нужно было бы куда-то очень далеко ездить. Поэтому сознательное регулярное посещение храма у него в жизни началось уже только после службы в армии.

Когда встал вопрос выбора жизненного пути, он решил поступить в духовную семинарию. Он поступил в нее в Ленинграде, причем в возрасте уже 26 лет. Это был уже человек, который вполне отвечал за свои поступки, уже имел определенный жизненный опыт, поэтому его назначили старостой класса в семинарии. Там он отучился свой курс, а потом поехал в Глинскую пустынь, чтобы выяснить, что делать дальше. Он хотел получить высшее духовное образование, и старцы на это его благословили.

Но тут вмешался такой фактор, как злая человеческая воля. Секретарь епархии, к которой он был приписан, просто отказался выдать ему документы. Три месяца под разными предлогами он их задерживал, и так отец Никон, которого в миру от рождения звали Николай, не смог осуществить свое намерение и поступить в духовную академию. Но он по этому поводу не очень сильно переживал, так как во всем видел Промысл Божий.

К тому же в этот период своей жизни он общался с отцом Кукшей (Величко), который тоже подвизался в Одессе. Что интересно, общался он с ним не в Одессе. Когда он услышал об отце Кукше, тот был еще в Почаеве. Когда он приехал в Почаев, его уже перевели из Почаева куда-то в монастырь. Он приехал к нему туда и вот там уже с ним встретился. Тот ему сказал: сначала окончи семинарию, а там будет видно. Во всяком случае, он не дал ему благословения на семейную жизнь, очевидно, уже предвидя, что у него монашеское призвание. Действительно, это призвание в его жизни проявилось. Он принял постриг, и дальше вся его жизнь проходила в разных монастырях, в разных обителях. Но при этом постепенно происходило его духовное возрастание и восхождение из силы в силу.

‒ Как он понимал монашество? Чем для него было монашество?

‒ Я с ним был знаком на протяжении многих лет. Так сложилось, что когда я поступил в Одесскую духовную семинарию, он в это время исполнял обычное послушание в монастыре по хозяйству. У него в основном были хозяйственные послушания. А впоследствии он заочно окончил Московскую духовную академию. Но никогда как-то  свои богословские знания на вид не выставлял. Почему так? Я думаю, это связано с тем, что он нес какой-то подвиг юродства, и в его поведении это постоянно  проявлялось. Поскольку я знал отца Никона на протяжении многих лет, с 1992 по 2015 год, до его смерти, а это 23 года, я могу сравнить свои впечатления о нем уже с высоты своего возраста.

Когда я был еще семинаристом, помню, тогда  очень почитаемым старцем, духовником в монастыре был отец Алексий (Филозоф). Это был уже очень пожилой архимандрит, он считался главным духовником. Кроме этого, был отец Иона (Игнатенко), который в то время был еще игуменом. Он по возрасту был намного моложе, но все равно было видно, что он уже человек довольно пожилой. Он очень быстро входил в силу, у него появилось много духовных чад, и я стал одним из них, то есть я постоянно окормлялся у отца Ионы.

Что касается отца Никона, я его часто видел. У меня было свое послушание в монастыре: я был кочегаром, топил баню для семинаристов. Два дня в неделю я проводил в самом монастыре, потому что семинарская баня находилась в нем. Это была монастырская баня. Потому я много пересекался с отцом Никоном в каких-то обиходных ситуациях. Мне он всегда казался чудаком. Он был маленького роста, плотненьким, даже, может быть, слегка толстеньким. Но при этом он не был тяжеловесным. Но был плотным, сбитым, мускулистым. Было видно, что он постоянно находится в движении, и его деятельность не дает ему чувствовать себя вальяжно и набирать лишний вес.

Что меня смущало какое-то время, это то, что я часто видел его с ярко-красным лицом, и от него довольно сильно пахло вином. Этот запах можно было ощутить на несколько метров. Я думал: зачем это ему? Человек уже довольно пожилой, а настолько злоупотребляет алкоголем... Но мне сразу кто-то сказал, чтобы я сильно не обращал на это внимание, что он совсем не тот, кем внешне кажется. Я для себя это запомнил, но какое-то время это было просто теоретическим знанием.

Наверное, первый момент, который серьезно привлек к нему мое внимание,  это когда мы работали на послушании между семинарской трапезной и монастырской трапезной. Там был довольно узкий небольшой дворик. Я помню только, что мы песок  разгружали и переносили. С нами был парень, он учился не на моем курсе. Его звали Петя Воронов. Он был небольшого роста, очень красиво пел в хоре. Он тоже участвовал в этом послушании. Тут прибегает отец Никон, хватает ковшовую лопату и кричит на этого Петю: «Я вот тебе сейчас как врежу!» Берет эту лопату, бьет его с размаху по спине и после этого тут же уходит. Он как будто сделал то, что хотел, и тут же скрылся.

Мы все стоим, смотрим непонимающе друг на друга, смотрим на этого Петю, а тот как будто замер на одном месте. Мы к нему подходим, спрашиваем: «Как ты? Что с тобой?», а он говорит: «Знаете, после того как он меня ударил, на меня сошла такая благодать!» После этого случая я понял, что в действиях отца Никона присутствует совершенно какая-то другая духовная природа. Он делает вещи, которые внешне кажутся совершенно странными и непонятными, но у него есть совершенно иное видение жизни и людей.

После того случая я стал обращаться с ним более осмотрительно. Он любил еще подойти за благословением, хотя понятно, что я был простым семинаристом, и я старался как-то с ним поздороваться, приобнять его, но он всячески уклонялся от этого, и все время у него были довольно забавные ужимки именно юродствующего человека.

Но один случай меня поразил. Я шел по дорожке из семинарии в монастырь, как раз в том месте, где был проход через стену, а он идет мне навстречу. У меня в этот момент были определенные мысли в голове, и отец Никон жестами показал мне, какие у меня мысли, и при этом показал еще и свое отношение к ним. Я понял, что он видел именно мои реальные мысли. Ну никак они не могли быть известны постороннему человеку, так как я ни с кем ими не делился. Когда я увидел, что он это показывает и тут же начинает показывать свое отношение к ним, я ощутил, что это точно прозорливый человек. Это настоящий старец, который под маской юродства, под своей одеждой, что всегда была крайне бедной (серый потертый подрясник, чисто хозяйственная одежда, в которой он всегда ходил), скрывает настоящие Божественные дары.

‒ Что для него было монашество в этом его юродстве?

‒ Это не так просто осознать. Одновременно с ним в монастыре жили самые разные монахи, и я себя как-то поймал на мысли: за те годы, что я помнил отца Никона, состав братии очень сильно изменился. Многие ушли из монастыря; кто-то скончался, кто-то вообще ушел из монашества. Пришли новые люди. Отец Никон никогда никого не осуждал. Я никогда не слышал от него, чтобы он о ком-то сказал плохо. При этом в целом он мог сказать очень резкие вещи. У него был вспыльчивый темперамент. Когда он говорил, он говорил с увлечением, жаром. Прямо искры пускал!

Так, если его сравнивать с отцом Ионой, который был всегда благостным, самоуглубленным, спокойным, рассудительным, то отец Никон был абсолютно иного плана. Но при этом это все было абсолютно беззлобно. Он мог вытворять разные вещи, включая эту лопату, но при этом на него никто не обижался. Я не знал ни одного человека, который бы сказал о нем что-то плохое, что тот его чем-то обидел. Он вел себя по-своему очень разумно, очень продуманно. Это, наверное, тоже было его монашество.

Он постоянно нес какие-то послушания. Я очень много раз видел его на Южном рынке.

‒ Каким он был духовником?

‒ Это отдельная, очень непростая тема. Я знаю, каким он был духовником, потому что я у него какое-то время окормлялся. После кончины отца Ионы (это был двенадцатый год) до кончины самого отца Никона (это пятнадцатый год) – три года я обращался к нему как к духовнику. Я обратился, помню, к нему после смерти отца Ионы; он согласился, чтобы я к нему приходил на исповедь. Я заметил в нем очень интересные особенности, которых не было ни у отца Ионы, ни у кого другого из тех духовников, что мне были известны. Например, у него бывали резкие перепады в его поведении. Бывали такие дни, что можно было сказать ему пару слов, а все остальное он говорил сам. Он мог читать длинные поучения, много говорил, у него была словоохотливость, добавлял интересные прибаутки к этому. А бывали такие дни, что он вообще ничего не говорил. Можно было сказать полностью все, зачем ты пришел, перечислить все свои грехи, и он просто читал разрешительную молитву. Было видно, что он в этот день полностью погружен в себя.

Особенно это было свойственно ему чаще в последние месяцы его жизни. В последний раз, когда я у него был, незадолго до его кончины, он был одет во все белое: в белом льняном подряснике, у него была белая борода, белые волосы, и он весь был какой-то воздушный, не от мира сего. Он жил в келье, где когда-то жил отец Кукша (Величко). И там я у него исповедовался. У него были иконы, я запомнил такую особенность: с потолка и до самого пола. То есть весь угол и прилегающие к нему стены на метра два в каждую сторону у него были увешаны иконами полностью, буквально до самого пола. Вероятно, это для него имело какое-то значение. Он скорее всего обычно молился на коленях.

Он поразил меня своим взглядом на вещи. Помню, на исповеди я сказал ему, что  приболел; и причину своей болезни тут же ему озвучил. Он сказал: «Нет, дело совсем не в этом. Это ты думаешь, что заболел, потому что на то были какие-то причины естественного порядка, а на самом деле причина духовная. Тебе нужно исправить вот это и вот это…»

А еще помню случай, который вообще меня поверг в шок. Не ожидал я абсолютно такого разговора. Как-то я заговорил с ним тоже об отдельной проблеме, и он меня спросил: «Сколько у тебя детей?» Я ему говорю: «Четверо». Обычно, когда человек от меня слышит такой ответ, он говорит: «Надо же, как это в наше время у Вас столько детей? И как же Вы их воспитываете? Вам, наверное, так тяжело, так трудно!» У него была реакция совершенно другая. Он спросил: «А сколько ты уже лет в браке?» ‒ «Четырнадцать». ‒ «У тебя должно быть четырнадцать детей, а у тебя только четверо!» Это настолько меня поразило! Это такая маленькая его черта, но он во всем был такой. У него был совершенно какой-то иной взгляд на вещи. Я иногда ловил его взгляд на себе; как будто бы он смотрел на меня, но на самом деле  смотрел не на мое лицо, не на мои глаза, а куда-то глубже, на мою душу, и видел то, что было раньше, и то, что будет потом. Но при этом он не все говорил вслух. Допустим, от отца Ионы я чаще замечал  предвидение будущего, а отец Никон делал это в особых случаях. Когда его о чем-то спрашивали, он мог конкретно сказать или «да», или «нет», или что-то определенное. Во всяком случае, сам его взгляд поражал меня больше, чем слова, то есть я видел, что гораздо больше он знает обо мне, чем я ему сам о себе рассказал.

‒ При этом по отношению к происходящему вокруг он всегда говорил такие слова: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю». Что это значит?

‒ Это тот самый принцип неосуждения, которому он учил других, которому всегда следовал сам. Потому что, если идти по справедливости, то можно во многих людях найти какие-то недостатки, и весьма существенные, в том числе и в братии. Если пойти по этому пути, то можно уйти очень далеко и себе самому прежде всего душевно повредить. Отец Никон сознавал главную истину: цель нашей жизни – спасение нашей собственной души. Поэтому к себе надо относиться строже, а к другим более снисходительно.

‒ У него была интересная связь с Глинскими старцами. Расскажите о ней, потому что это очень важно.

‒ Да, действительно, он был знаком с последними Глинскими старцами.

‒ Уже прославленными…

‒ Да, уже причисленными к лику святых. Я бы даже сказал, что, может быть, наступит момент, когда сам отец Никон окажется в лике святых. Потому что я могу смело утверждать, что, наверное, человек пять было в моей жизни, о которых я могу сказать точно, что это святые люди. Это один из них. Он был по-настоящему святым старцем. Было видно, что у него какие-то особые благодатные Божественные дары. Он не просто был, как говорят, хорошим, душевным человеком, с ним было хорошо общаться, он был именно духовным человеком, несмотря на свое юродство, несмотря на свою простоту и, казалось бы, странные вещи. Сейчас, когда я в целом пытаюсь понять, что он собой представлял, могу сказать, что это был настоящий святой человек, который нес целенаправленно многолетний подвиг. И Глинские старцы, очевидно, его благословили именно так свой подвиг исполнять. Кроме того, хотел бы вспомнить еще одну важную деталь из его жизни. Ведь он какое-то время подвизался в Почаеве. И когда Почаевскую лавру закрыли, он был одним из тех, кто буквально до последнего отказывался оттуда уходить. Он боролся за это. Он был настоящим исповедником. Его избивали, милиционеры били его чуть ли не до полусмерти. Его преследовало и церковное начальство за то, что он отказывается выполнять благословение и не покидает территорию лавры. То есть все, казалось бы, от него отступились, но он до последнего, пока его оттуда силой не увезли, не хотел покидать это святое место.

 ‒ Это духовный воин.

‒ Да, у него именно была внутренняя составляющая, какой-то очень твердый стержень, направленный на ревность по вере. И то, о чем я говорю, его горячность, это было не каким-то внешним эффектом, а внутренним горением его души.

‒ Как советовал молиться батюшка Никон?

‒ По поводу молитвы я у него подробно ничего не расспрашивал, потому что, как мне казалось, о молитве я мог много почитать, много мне об этом говорил в свое время отец Иона. Я с ним больше говорил о вопросах борьбы со страстями. А так, наверное, если бы я больше расспрашивал о молитве, то он больше бы мне говорил об этом. В целом его поведение было таково, что он ничего не навязывал. Если он видел, что человек не готов его слушать, то  быстро останавливался. В этом плане он очень хорошо чувствовал собеседника. Даже не просто по-человечески чувствовал, а заранее знал, что человеку нужно. С ним бывали иногда необычные вещи, сам я этого ни разу не видел, но видели другие люди. Так, он явился одной монахине в больнице. Он зашел к ней и начал запальчиво говорить, чему-то ее учить: «Ты делаешь неправильно, ты должна делать так и вот так…» На полуслове он закончил говорить, закрыл дверь и вышел. А она хотела что-то еще у него спросить и взять благословение. Открыла дверь, а там никого нет. Его не было в коридоре. То есть он мог являться и во сне, и наяву людям и преподавать им какие-то духовные наставления.

‒ В его советах я нашел такую фразу по отношению к борьбе с помыслами: «Говори помыслу – не хочу, не мое!» Что это значит?

‒ Это то, что у святых отцов называется отсечением прилога. Как только мы чувствуем, что у нас в уме появляется какой-то помысел, мы фиксируем его присутствие, но при этом самое главное, как мы будем на него реагировать. Если будем его принимать, тогда наступает сосложение с этим помыслом, наслаждение им, а это уже грех в мыслях. Или же сразу будем его отсекать... И способом отсечения, по словам отца Никона, было просто сказать самому себе в мыслях или вслух: «Не хочу, не мое!» Чтобы бес, который нам этот помысел пытался внедрить, сразу увидел, что мы осознали иноприродность этого помысла для нашего ума.

‒ По Вашему мнению, обладал ли отец Никон высшей монашеской добродетелью рассуждения?

‒ Да, конечно. Несомненно, у него был дар рассудительности. Я помню его очень серьезные рассуждения духовного порядка. С ним можно было говорить на любой духовный вопрос. Он действительно был человеком, который не просто знал это все из книг, он это все прошел на опыте личной жизни. Так сложилось в его жизни, что он жил в монастыре во времена очень известных старцев: Алексия (Филозофа) и отца Ионы (Игнатенко). Поэтому он остался в их тени. Все люди, которые приходили в монастырь и искали старца,  искали вначале Алексия (Филозофа). Потом он переехал в Иваново, искали отца Иону, а отца Никона никто особо не искал. Бывало, кто-то случайно на него попадал, что-то у него спрашивал, и тогда он шел людям навстречу и что-то объяснял. Хотя он был и духовником, он регулярно исповедовал. Я помню эти длиннющие очереди, которые стояли к отцу Ионе, и сравнительно небольшие очереди к отцу Никону.

 ‒ Почему он скрывал свой талант и оставался в тени?

‒ Вероятно, он считал, что это его подвиг, что он не должен сам себя выставлять, что это будет душевредно для него. Видно, есть такие люди, как отец Иона, у них харизма просветителя, катехизатора: он сам шел к людям, буквально вовлекал их в орбиту своей любви, он готов был их окормлять, у него хватало времени и сил за всех молиться. А отец Никон в этом плане немножко по-другому себя позиционировал. Поэтому я и говорю, что рядом с отцом Ионой он выглядел  не так ярко. Но после смерти отца Ионы я не пошел больше ни к кому, ведь было много других духовников в монастыре, там же братия довольно большая. Я не сомневался ни одной минуты, что надо идти к отцу Никону. Я был уверен в том, что это человек с большой буквы.

‒ Что Вас лично влекло к отцу Никону?

‒ Наверное, прежде всего сознание того, что он обладает сверхъестественными, Божественными дарами. Я видел в нем человека, в котором скрывается огромное внутреннее сокровище. Я ему полностью доверял. Скрывать от него что-то было бесполезно. Все равно он  знал, что у меня внутри, все мои мысли. Поэтому ему было легко исповедоваться. Не нужно было подбирать слова, специально что-то обдумывать. Я шел к нему, просто понимая, что это святой человек. Нет другого такого человека в этом городе, в этой епархии, который сможет все так правильно понять и с такой силой помолиться за меня, чтобы мне преодолеть ту или иную проблему. Поэтому главная причина, которая влекла меня к нему, – это просто святость его души.

‒ Спаси Господи, отец Димитрий, за духовную, важную, наставительную беседу. Мы прощаемся с вами, дорогие братья и сестры. Божией вам помощи, ангела-хранителя!

Записали Таисия Зыкова и Ольга Румянцева