Читаем Добротолюбие. Авва Исайя. И снова о страхе Божьем

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать двадцать третье «Слово» преподобного аввы Исайи из первого тома «Добротолюбия». И обратимся сегодня к пятому абзацу этого «Слова».

Великая есть опасность, пока человек не помнит себя и не увидит ясно, что в нем нет уже ничего от (части врагов), силящихся расстраивать делание монашеское, научая неестественностям. Нужду имеем мы потому, чтобы страх пред благостью Его (Божиею, или пред Благим Богом) начальствовал над нами, чтоб память (о смерти и суде) непрестанно поражала нас, и святое смирение господствовало над сердцем нашим всякий час, по милости Божией; (а для этого имеем нужду) не нерадеть о том, что уготовляет и хранит все то (те святые чувства и расположения), но пребывать в том умом даже до конца, – видеть непрестанно грехи свои, и ни в чем не верить себе, пока находимся в злом рабстве.

Авва Исайя в этом абзаце ясно подчеркивает, что есть страх Божий, а также насколько он важен для духовной жизни человека. И он разделяет здесь, разводит вещи, которые мы привыкли смешивать. Собственно, об этом мы и поговорим сегодня. Он ясно дает понять, что есть страх Божий, а есть память о смерти и о суде; есть страх Божий, который управляет жизнью человека, и есть память о смерти и о суде, которая поражает, ранит, угнетает человека. Когда вместе соединяются страх Божий и память о смерти и суде, тогда и получается смирение.

Причем авва Исайя не просто говорит страх Божий, как мы привыкли говорить, а говорит страх перед благостью (или, как переводчик дополняет в скобках, страх перед Благим Богом), то есть именно вот такое сочетание несочетаемого: страх перед благостью Божьей. Такой своеобразный оксюморон: как горячее мороженое. Именно потому, что эту антиномию, парадокс, эту оксюморичность выражения страх Божий люди не могут вместить, и возникают разные искажения правды, которые не дают развиваться духовной жизни, христианской жизни человека.

Либо люди боятся Бога, представляя Его строгим, страшным, даже жестоким, карающим Судьей, как это было, например, раньше, и тогда они Его боятся, тогда они Его трепещут. Потому что они очень боятся впасть в руки Бога живого, очень боятся попасть в ад и получить какое-нибудь здешнее временное наказание. Так воспитывали людей раньше: ты должен бояться Бога. В сущности же они имели в виду, что Бог суров, строг, непоколебим – и на суде уже ничего не сделаешь.

Есть другая точка зрения. Люди представляют себе Бога благим, щедрым, любящим, а значит, бояться Его не надо. И они Его не боятся. Зачем? Зачем бояться Благого Бога? Он ведь такой добрый, щедрый, заботливый. Зачем Его бояться? Но человек, потерявший страх Божий, теряет все. Это та точка зрения, которая присуща современным верующим людям. Как диалектика своего рода: сначала много-много веков люди жили с мыслью, что Бог страшный и обязательно накажет, и жили постоянно в этом страхе, представляя Бога карающим Судьей. Потом, устав от этого, как будто сделав величайшее открытие, они узнали, что Бог не строгий и не страшный, не карающий, что Бог есть любовь. А раз любовь, то и бояться нечего: зря пугали Богом.

Отсюда возникло очень важное, очень вредное недоразумение, что будто бы святые отцы, а в сущности, Священное Писание, которое говорит о страхе Божьем как о начале премудрости, начало пугать людей Богом. На самом деле все совсем не так. И вот авва Исайя как раз таким удачным подбором слов возвращает рассуждение о страхе Божьем в правильное русло. Потому что это не просто страх перед суровым Богом, перед строгим начальником, перед непоколебимым Судьей. Это страх перед Благим Богом, перед щедрым Богом, перед любящим Богом, это страх перед Тем, про Кого ты точно знаешь, что Он щедрый, добрый, что Он простит, что Он помилует, что Он любит, что Он готов всегда прийти на помощь. И тем не менее – страх.

Если вот этого парадокса не вместить в сердце, в сознание человека, то ничего не получится. Страшно вообще-то сказать, но правда ничего, вообще ничего, потому что страх Божий и есть то начало, с которого все начинается. Если его нет, значит, нет ничего. Но это именно страх Божий, а не страх Его наказания. И авва Исайя разделяет в этом отрывке: да, будет и суд, будет и смерть, но, боясь Бога, мы боимся не наказаний; мы боимся Бога, о Котором знаем, что Он щедр. И именно потому духовная жизнь наша не ладится, что мы не можем войти в это состояние, вместить в свое сердце это состояние, что значит страх перед любовью. А это принципиально важно. Для Священного Писания страх перед любовью является фундаментальной аскетической установкой, как мы уже говорили.

На самом деле, если мы задумаемся об этом, мы поймем, что, не умея быть в страхе перед любовью Божьей, мы не только не можем начать никакой духовной жизни – все у нас становится неправильным, а значит, и никаким. Мы ведь и друг с другом из-за этого не можем ни установить, ни наладить отношений. Мы, именно не умея стоять в страхе перед любовью другого человека, не можем ни брак построить, ни дружбу сохранить, ни отношения с благодетелями сохранить. Потому что все эти отношения (дружба, брак, отношение к благодетелям, отношения с Богом) – это отношения, которые начинаются и строятся только на одном условии: если будет страх, страх перед любовью, перед милостью и щедростью, перед заботой другого человека. Но мы не понимаем этого, мы не принимаем этого, поэтому ничего не можем сделать.

Конечно, образованных людей сейчас очень много, и книг духовных очень много, и умный человек скажет: «Ну как же, ведь написано: Любовь изгоняет страх (1Ин. 4, 18). О каком страхе вы говорите? Как можно вообще бояться любви? Любовь ведь никак не совместима со страхом. Как можно стоять в страхе перед любовью? Как? Это ведь нонсенс. Этого не бывает. Любовь должна прогнать всякий страх».

Правильно. Любовь прочь прогоняет всякий страх. Но пока ты боишься смерти, боли, злых людей, бедности, безработицы, войны, пока ты вообще чего-либо боишься, о какой любви вообще может идти речь? Если ты завидуешь и раздражаешься, гневаешься и злишься, о какой любви может идти речь? Это совершенно не про то. И когда это не про то, тогда можно сказать, что слова эти для него прежде времени, прежде того, как человек вошел в свободу и не боится ничего: ни боли, ни смерти, никакого ужаса на свете, – потому то любовь к Богу (но об этом позже) прогнала всякий страх. На такой вершине, на такой высоте, в таком состоянии – да, все верно: любовь прогоняет страх. И говорить тут больше не о чем. Но если это не такая любовь, если человек, вспоминающий, что любовь прочь изгоняет страх не на такой вершине, то он говорит ложь, он, употребляя слова Священного Писания, вливает свои слова, как яд, в души слушающих, чтобы уничтожить в них страх Божий. А это уже очень серьезно.

И мне представляется (не буду делать здесь какого-нибудь подробного анализа, ни к чему это, каждый может понаблюдать за собой), что та вольность, панибратство, постоянная расхлябанность, постоянная совершенно нетрезвая веселость людей вызваны отнюдь не обилием благодати, как у Серафима Саровского, а тем, что люди потеряли страх Божий. И поэтому никакой жизни духовной уже нет и быть не может. А потеряли они это именно потому, что слишком рано поверили словам: «Ну как же, в любви страха нет! Поэтому раз есть любовь Божья, то никакого страха быть не должно, Бога бояться не надо, Бога надо любить».

Вроде хорошие слова, вроде правильные, но они ядовитые слова, они убивают страх Божий, а если он убит в человеке, никогда ничего настоящего, подлинного, духовного, Божьего не созиждется, потому что именно в страхе Божьем это и созидается. Так о чем же идет речь?

Можно назвать это словами более понятными каждому человеку: благоговение и трепет. Хотя все равно, по-прежнему, мне больше нравится именно «страх». Благоговение – слово и состояние очень забытое. Трепет может быть, но это тоже состояние, представляющееся нам унизительным. Ведь действительно всегда трепещет нечто слабое, нечто хрупкое, а мы же не должны трепетать, мы же все-таки вон какие сильные, умные, славные, знаменитые. Вот воробушек: перышки у него на ветру холодном задираются, трепещут, он сам весь дрожит от холода. Или цыпленок, или маленький ребенок в одной рубашоночке замерзший на зимнем ветру, дрожащий, стучащийся в дом. Вот этого трепета людям не хватает. Он когда-то был. И был очень естественен. Но цивилизация, наступившая в нашу пору, делает свое грязное, страшное дело, уродуя и обесчеловечивая человека, лишая его возможности испытать естественные (потому что они соприродны человеку) чувства – такие, как страх и трепет, как благоговение.

Но мы разучились любить, мы разучились дорожить любовью Другого. Напишем Другого с большой буквы, будь это Бог или другой человек, без разницы нам совершенно. Мы все равно разучились дорожить чьей-либо любовью. Мы ею просто пользуемся, забывая, что это любовь, мы пользуемся, забывая, что это чье-то живое сердце, что, пользуясь неблагодарно и невнимательно чьей-то любовью, мы пользуемся человеческим сердцем, человеческим чувством, мы делаем ему больно. В отношении же к Богу это все становится еще серьезнее, страшнее, сложнее, потому что мы, пользуясь Его любовью, пользуемся Его страданием, Его кровью, болью Его, висящего на Кресте, болью Отца, Который Сына Своего отдал на смерть и присутствовал при ней, видел смерть Его на Кресте. Мы всем этим просто пользуемся.

Да, мы привыкли пользоваться всем: храмом, Библией, молитвой, причастием, таинствами… Так чего б не пользоваться? Мы даже можем пользоваться и Богом, и священными предметами для удовлетворения своих нужд. Мы просто ими пользуемся. Мы же все пользователи. В век потребления мы все пользователи. И, собственно, этот век очень хочет превратить нас в пользователей религиозных услуг, в потребителей религиозных услуг, в пользователей чего-либо из того, что можно почерпнуть в храме. Мы должны им пользоваться, использовать его в своих интересах, переделать храм в своих интересах, веру переделать, Библию переписать в своих интересах, потому что мы должны, как мы это тоже любим говорить, пользоваться с умом. Но человеком пользоваться нельзя. Нельзя! Никаким человеком! Никогда нельзя пользоваться другим человеком! Это беззаконие! Это подлость – использовать другого человека! Это низко, это, собственно, сама квинтэссенция греха – пользоваться другим человеком.

Интересно, когда я готовил эту беседу, мне вспомнился в этот момент сюжет, который в свое время очень давно всколыхнул весь мой душевный мир, фильм «Горячий снег». Там генерал Бессонов, которого замечательно играет Георгий Жженов, очень холодно и очень жестко возражает такому человеколюбцу, такому жалостливому человеку, что он не может думать, что там люди гибнут. Он не должен думать о том, что там вообще люди находятся, он запрещает себе об этом думать, он запрещает себе думать о том, что у них есть матери, что у них есть сестры, что, может быть, у них даже есть жены и дети. Он запрещает себе об этом думать, потому что тогда он – человек, он не сможет их посылать на смерть. И он запретил себе думать об этом. Но когда закончился бой и солдаты сделали то, что должны были сделать, он, как маленький мальчик, бежит на поле боя и зовет, кричит: «Ищите! Ищите! Здесь должны быть люди!» И он вспоминает, что это люди, которые сделали больше, чем должны были, что каждый из них боялся и преодолевал страх, вставал в рост, подходил к орудию, доставал снаряды и боролся из последних сил. И он ценит это. Он понимает, что они лично ему ничего не должны, что каждый из них выполнял свой долг и поступал так потому, что хотел так поступать. И никто, ни один приказ в мире не заставит человека идти под пули, это не будет подвигом, этот подвиг они делают сами, потому что хотят. И они достойны уважения и внимания.

И мы видим это уважение, эту человечность в последних кадрах фильма, когда он подходит и награждает оставшихся в живых. И зрители видели, что, мягко сказать, не все из них достойны этой награды. Ему без разницы, он делает то, что может делать. И даже те, которые ничего не сделали, они сидели, они не убежали, они не сошли с пути, они не предали, они сделали то, что могли. И поэтому каждый достоин награды, кто-то, может, больше, чем орден Красного Знамени, кто-то и этого не заслуживает. Но они, с его точки зрения, заслуживают, он относится к ним по-человечески, он благодарен им за их подвиг. Если бы были силы, он бы и мертвых всех наградил и каждому бы мертвому здесь в пояс поклонился, потому что он действительно почитает их как людей, он видит в них людей.

Вроде, казалось бы, он просто их использовал. Нет! Он не использовал, он вместе с ними страдал и вместе с ними сражался. Он вместе с ними умирает, и сердце рвется в куски, потому что он за них переживает: выстоят или не выстоят. Это подлинно человеческий поступок. Но в то же время в этом есть какая-то антиномия: ведь он же собственными руками и отправляет их на смерть, да еще и уговаривает из последних сил стоять насмерть. Но он их не использует, они для него живые люди, с которыми он вместе защищает одну Родину. Это совсем не то, чтобы использовать кого-то для того, чтобы покрыть свои ошибки, замазать свои грехи, получить себе чины и награды. Вот тогда людей и используют, когда у меня есть цель и я ради этой цели пользуюсь их храбростью, любовью, наивностью, неведением или чувством долга. А когда  у нас один долг, одна цель, я понимаю, что они делают все из последних сил. И я им благодарен за это и делаю то, что могу для них сделать со своей стороны. Вот это и есть выражение той антиномии, о которой мы говорим: он не пользуется ими, потому что он их благодарит.

И вот эта маленькая деталь, способность благодарить человека, явившего мне свою любовь, свою верность, отдавшего свою жизнь, отдающего мне свое время, благодарность ему – это и есть та изюминка, та деталь, которая и  показывает, что человек умеет благоговейно относиться к чужой любви, он умеет благоговеть перед ней. Чувство благодарности показывает, что этот любящий нас ничего нам не должен, но делает это потому, что нас любит, потому что он хочет это делать. И это достойно благодарности.

Если мы этого не понимаем, мы не понимаем вообще ничего. И жизнь нас ничему уже, наверно, не научит, раз не научила этому. Не научившись благодарить человека за его любовь, милость и снисхождение, мы не можем научиться благодарить Бога, ведь, с нашей точки зрения, Он ничего для нас не сделал. Вот именно благодарение и есть обратная сторона благоговейного, трепетного отношения к любви, к другому, который нас любит. Требовать, пренебрегать, не благодарить – это то, что убивает любовь.

В отношении же к Богу это особенно страшно. Мы за знаками Его любви, за знаками Его щедрости, за знаками Его милосердия перестаем видеть Его Самого, нам нужно только то, что Он нам дает, а не Он Сам. Нам нужно только, чтобы Он нас простил, помиловал, исцелил, все дал, спас и отошел в сторону. Потому что Сам-то Он нам не нужен. Нам нужно только то, что Он дает; вот и пусть дает, ведь Он нас любит. Но мы не ценим Его. А не ценя Его, мы, в сущности, не ценим то, что Он нам дает. Ну, кончилось, еще даст. Ну, не оценил я Его милости, снисхождения, долготерпения – ну, еще помилует, будет снисходительным, будет долготерпеть. На самом-то деле Он Сам, Его лицо, Его лик как живой, стоящий перед нами, как дающий, как любящий,  нам не нужен. Мы пользуемся Его милосердием, Его милостью, но мы не любим Его. Не любим. А спасение именно в том, чтобы полюбить Его. И люди этого никак не могут понять.

Поэтому страх Божий – это начало любви, это трепет перед любовью, которую мы не заслужили, которой мы не достойны. Но это Его любовь, Его желание, Его выбор, за это надо просто поблагодарить, и благодарить непрестанно и от страха Божьего взойти к благодарности. И наша любовь будет все возрастать, изумление увеличиваться, сердце расширяться, потому что вместе со всем этим, приближаясь к Нему, мы увидим, что все менее и менее достойны Его любви, а Его любовь все больше и больше. И тем больше, чем меньше мы ее заслуживаем, чем менее мы ее достойны. Она все более и более изливается на нас. И мы становимся в объятиях этой любви все меньше и меньше, все трепетнее и трепетнее, постепенно превращаясь в маленьких мальчиков или крошечных воробушков, объятых огромной, неизреченной любовью, которой мы ничем не можем воздать, как только сказать: «Благодарю Тебя!»

И вот когда такая любовь в нас возрастет, тогда, ощущая всю эту любовь Божью, мы уже не боимся Его, потому что понимаем, что она никогда не прекратится, и любим Его беззаветно так, что уже ни смерти, ни горя, ни беды, ни боли не боимся – и всякий страх из нас уходит.

Записала Инна Корепанова