Читаем Добротолюбие. «А если скучно». Священник Константин Корепанов

Как мы уже говорили в прошлый раз, человеку не хочется этого делать. Он даже не понимает, что он должен делать. Он бурлит, он хочет все изменить, он хочет завтра стать совершенным, не понимая, что праведным, святым, просто хорошим человек становится только потому, что готов терпеть. Долговременная терпеливая деятельность приводит его к приобретению хороших навыков, положительных навыков.

Разумный человек должен понимать: куда бы он ни пришел, везде будет то же самое, потому что тем же самым будет он. Не обстоятельства виноваты – я виноват. Обстоятельства ровно такие, какие необходимы для того, чтобы меня изменить. Эта сухость или скудость, это изобилие или наплыв людей, гостей, неурожай или урожай, солнце, зной или дождь и наводнение – все это необходимо, это посылается Богом именно для того, чтобы я спасся. От того, что я поменяю какие-то внешние условия, перееду из одной страны в другую, из одного города в другой, из одного храма перейду в другой, от одного священника к другому, ничего принципиально не изменится, потому что я сам-то остался тем же самым. Везде будет то же самое.

Нужно все равно рано или поздно просто начать терпеть. Если мы поймем это, то везде обретем Божественное поучение и в конце концов сможем стяжать спасение. Если мы этого не обретем, то у нас остаются только два пути. На любом месте (мы можем прийти в самый совершенный монастырь, на самый замечательный приход, к самому святому священнику), куда бы мы ни пришли, если мы не готовы терпеть, то нас ждет одно из двух. Либо мы начинаем все менять (не себя менять, а вокруг нас все менять, начинаем бороться за изменение того или другого, начинаем изменять монастырь, храм, общину, христианство, церковь по своему образу и подобию), либо просто сидим и судим всех и вся, потому что они не такие, какие нам нужны, не такие, какие бы нам понравились. И поэтому мы никак не можем измениться.

Еще раз повторю эту мысль: на самом деле изменение начинается тогда, когда человек готов терпеть, когда до него доходит, что на самом деле он пришел в этот мир, чтобы терпеть именно то, что посылает ему Христос, – в этом и есть спасение его души.

Все так получается, потому что мы никак не можем понять, что отсутствие радости или утешения, тягота или сухость и есть естественное состояние труженика, причем любого труженика, совершенно любого: труженика сельского хозяйства, рабочего, офисного менеджера, продавца в магазине, студента, ученика, родителя... Кем бы ни был человек, если он трудится, он с неизбежностью должен терпеть. Ему работа рано или поздно становится в тягость. Она становится долговременной и навсегда в тягость, она может стать временами в тягость. Именно сложившиеся обстоятельства могут быть в тягость. Но в любом случае на любой работе есть какие-то сложные обстоятельства и определенный элемент труда, который очень трудно постоянно делать.

Но важно именно то, насколько мы терпеливы в этом неприятном делании, будь то мытье посуды или заполнение годового отчета. Что бы мы ни делали, это делается в терпении. И именно эта трудность, которую мы преодолеваем в любом труде, и приводит нас к определенным результатам. Любой труд связан с терпением.

Так же происходит и в духовной жизни, поскольку это тоже духовный труд. И Христос об этом говорит. Не только говорит: в терпении вашем стяжите души ваши (Лк. 21, 19). Он говорит, что Царство Божие нудится (Мф. 11, 12). Буквально в церковнославянском тексте так и написано: Царство Божие нудится, и нуждницы достигают его (то есть те, кто принуждает себя). Значит, им трудно это делать и не хочется, но надо; неприятно, не так радостно, но надо. Эта трудность, связанная с терпением, и приводит к тому, что человек чего-то достигает.

Мы все хорошо знаем эпизод, связанный с Израилем в пустыне. Вот они терпят это шествие по пустыне. Да, у них столп огненный, столп облачный, манна падает, никто не болеет, обувь не снашивается. Но при этом пустыня остается пустыней: она горячая, в ней жарко, ты покрываешься потом, постоянно хочешь пить. Воду Бог посылает, но ты все равно постоянно хочешь пить. Ты устаешь ходить под палящим солнцем: сегодня, завтра, через два дня, через неделю, через десять лет… Все ходишь и ходишь по этой пустыне. Понятно, что ничего с этим не сделаешь. Вроде Бог и так носит тебя на крыльях, и тем не менее ты в пустыне.

Или, скажем, апостол Павел, вышедший на проповедь. Куда ни придет, везде одно и то же: там выгнали, там побили, там почти убили до смерти, там забросали камнями, тут – одно, тут – другое, тут – третье. Люди не хотят слушаться, не хотят верить. Люди сварливы, жестоки. Постоянно какое-то гонение, непонимание, скорби... Кругом одно и то же. Тем не менее апостол Павел терпит: терпит дорогу пешком, терпит кораблекрушение, терпит неприязнь людей, терпит неприязнь иудеев. И вот это терпеливое перенесение всего, что свалилось на апостола Павла, в итоге делает его проповедь успешной.

Или, скажем, преподобный Серафим Саровский в лесу. Мы знаем только о тех особых явлениях его чудодейственной силы, о том, как он прожил в своей пустыньке, уйдя из монастыря, почти тридцать лет: когда он стоял на камне, когда клал поклоны у себя в маленькой келейке пустыньки за печкой. Что бы он ни делал, это связано с терпением скудости, с терпением страха, который поначалу его мучил, с терпением бесов, которые не давали ему молиться. Но все равно это неизбежное терпение, неизбежный труд, который в конце концов и увенчивается тем, чем увенчивается: каким-то результатом, каким-то плодом.

Люди Божии, люди веры, утешаются временами, временами делаются радостными, временами делаются утешенными, временами им хорошо. Но веселыми верующие люди бывают крайне редко, мы же не скоморохи. Мы идем узким путем. Как Христос говорит, входите узкими вратами (Мф. 7, 13). Есть широкий путь, которым все идут: на нем весело и хорошо. А христиане, верующие во Христа люди, идут путем узким, вратами узкими, то есть они как бы протискиваются, всеми силами стараются просочиться через эту узкую щель, сквозь эти игольные уши. Понятно, что это скорбный путь, путь несения креста, на котором тебя в конце концов и убьют.

Взирая на Христа, на то, что нам о Нем известно, что нам рассказали апостолы, как они описали Его, мы видим, что Христос бывал радостным, но никогда не был веселым. И радостным-то бывал редко, а веселым не был никогда. Но сказано же все-таки у апостола Павла: Всегда радуйтесь! (1 Фес. 5, 16). И мы цепляемся за эти слова, совершенно неосновательно, но цепляемся.

Но ведь радуйтесь-то не от здешней жизни, не от здешних удовольствий. Радуйтесь от того, что вас ждет награда на небесах, радуйтесь, что вам обещано грядущее Царство, радуйтесь, что вы обрели Отца Небесного, что вас спасает Христос. Эта радость порождается благодарностью. Это состояние уже спасшегося, живого человека, который прошел через горнило покаяния, который протиснулся, как какой-нибудь Бильбо Бэггинс, в эту щель; разорвал на себе одежду, но просочился, протиснулся.

Вот по мере его протискивания он видит этот свет, он вкушает этот аромат, предвкушает эту радость и даже входит в эту радость. Но сначала нужно протиснуться сквозь узкие врата, потом наступает полнота радости. Но в любом случае это радость об ожидаемом, а не о тех мирских благах, которые мы все здесь хотим получить.

Получается, что мы боимся именно этого протискивания, боимся этой сухости пустыни, мы боимся безутешности своего существования, безрадостности. Мы боимся того, с чем неизбежно связано покаяние: плач, отречение от мира, истощение веселости, умаление привязанности к миру, всего того, чем мы привыкли жить. Все это в покаянии отмирает, и мы этого боимся, потому что становимся другими людьми. Это нам не нравится, мы не привыкли к этому. Нам хочется вернуться к прежнему: веселиться, радоваться, скакать, что-то покупать, развлекаться, делать то, другое, третье, делать то, что приносит радость, вдохновение, утешение. К этому мы стремимся.

Когда мы хоть что-то пытаемся сделать, мы понимаем неожиданно, что это скакание козленка на пастбищах злачных прекращается, надо выходить в пустыню. Тебя ведут, тебя кормят, тебя поят, но здесь зеленая лужайка выглядит значительно лучше, приятнее, соблазнительнее, чем неведомая страна на той стороне пустыни.

Это мы никак не можем принять. Мы не понимаем, что эта сухость пустыни, эта безутешность покаяния есть умирание со Христом, к Которому мы сами себя подвигли в день нашего крещения. Но ведь и зерно должно умереть, как говорит Христос, и зерно не может принести плода, пока оно не умрет. Это неизбежно должно случиться с любым христианином: если зерно умрет, то принесет плод, быть может, сторичный.

Если мы умирать не хотим, если хотим просто наслаждаться и жить, как все живут в этом мире, а потом еще и получить вечную жизнь, то это ошибка, это прелесть. Нет, мы и входим в тот, открывшийся нам мир, но входим, протискиваясь через узкую дверь, через узкие врата, через игольные уши. Человеку необходимо принудить себя и протиснуться в новую жизнь в поте лица.

Да, иногда наступают страшные состояния, о которых дальше пишет преподобный Ефрем Сирин.

250-й абзац:

Когда заметишь в себе, что скучно для тебя чтение Божественных Писаний, и не охотно слушаешь духовные наставления, тогда знай, что душа твоя впала в тяжкую болезнь. Ибо это – начало злоумия, которым болевшие пожали плод смерти.

Вот такое мрачное заявление. Но даже тогда, когда мы читаем подобные вещи, находим в себе хоть что-то, совпадающее с этими словами, даже тогда мы не должны отчаиваться. Даже если нам неинтересны ни молитва, ни чтение книг, даже если нам тяжело в храме, и тогда мы не должны отчаиваться, потому что это может говорить об умирании действительно, а может не говорить. На самом деле просто мы вступили, может, в самую знойную фазу пустыни, в самое безводное место с самым колючим песком. Может быть, это не конец (хотя нам кажется, что все плохо), а только начало. Ведь у этого состояния, описанного в 250-м абзаце преподобным Ефремом Сириным, могут быть и другие причины.

Например, первое: когда мы взяли на себя труд, превышающий меру данной нам веры. Не все могут жить так, как жил преподобный Антоний Великий. Не все могут жить так, как жил преподобный Силуан Афонский, или служить людям так, как служил праведный Иоанн Кронштадтский. Не у всех такая мера.

Человек взял, например, на себя обязательство причащаться каждый день, как праведный Иоанн Кронштадтский, и через месяц чувствует, что он так не может. Он недоумевает: «Ну как? Праведный Иоанн Кронштадтский мог, а я нет?» Дальше больше: ему тяжело, он чувствует ожесточение, чувствует, что ему не нравится ничего. Он принуждает себя: «Праведный Иоанн Кронштадтский делал – я тоже буду делать!» И делает, пока наконец не поймет, что не может зайти в храм. Не может! Он просто не может пересилить себя и зайти. Он не понимает, что это.

Святому Иоанну Кронштадтскому было легко: он причащался для того, чтобы уметь служить людям. А мы вроде делаем то же самое, а нам это ничего не дает. Да, но мы не прошли тот путь, который прошел праведный Иоанн Кронштадтский до этого решения, и нам другая мера веры дана, и мы вовсе не так проводим свою жизнь после причащения, как проводил ее святой Иоанн Кронштадтский.

Так или иначе, мы обессилели, мы не можем, мы оказались гораздо более душевные, чем нам казалось самим сначала. Нам нужно с этим смириться, нам нужно познать свою веру, познать свою меру и снизить планку, понять, до какой поры я могу эту планку снизить, и все нормализуется.

На самом деле в Священном Писании вообще и в Священном Писании Нового Завета есть много разных слов. Например, можем взять на вооружение слова: те, кто Христовы, плоть распяли со страстьми и похотьми (Гал. 5, 24), и распинаем себя, отказываясь от того, другого, третьего, четвертого, и чувствуем, что больше не можем.

Мы можем вспомнить другие слова апостола Павла, из другого Послания, о том, что все запреты «не дотрагивайся, не прикасайся, не ешь, не носи» имеют только вид смиренномудрия (см. Кол. 2, 21–23), на самом деле подлинного значения не имеют. И надо обратиться к этим словам. В Священном Писании Нового Завета много разных слов. Надо увидеть, что есть и другие. Это поможет нам снивелировать, выровнять свою духовную жизнь, от чего-то действительно продолжая отказываться, а от чего-то больше не отказываться.

Вторая причина, по которой может такое ожесточение в нас возникнуть, это скучание – когда не мы сами, а нас передавили и перегрузили.

Мы пришли в Церковь неопытными, мы жаждали утешения, жаждали поддержки, помощи. А вместо этого нас заставили «пахать»: на нас взвалили груз непереносимой ответственности. Сколько могли, мы его несли, а потом почувствовали, что не можем. Получается, что очень часто людей вовлекают туда, туда, туда, на них «пашут», пока у них есть силы. А когда силы кончаются, их просто выкидывают на обочину жизни: все, сломался, ты никому не нужен.

Это очень неприятное состояние, но оно бывает. Когда человек только-только пришел, а его увидели. Это необязательно священник, может быть кто угодно: регент или местный активист, катехизатор. Видят, что пришел человек и согласен что-то делать, ему говорят: «Будешь тут делать!» – И человек не спорит. «Давай, еще вот это возьми!» – Опять не спорит. «И вот это еще возьми!» – «Так у меня вроде как семья!» – «Ты что, для Бога послужить не хочешь? И о семье, и обо всем мы должны забыть ради Христа. Давай вот тут еще послужи! Давай!»

И человек сколько-то может (действительно, послушание выше поста и молитвы), сколько-то терпит, несет, несет... Потом он понимает, что больше не может, он просто перестает приходить – и всё. Ему не хочется больше этого делать.

Сложен этот момент, но и из этого состояния есть выход. Если человек научился как-то понимать, чувствовать природу, или прикасаться к каким-то явлениям культуры (книги, картины, пусть даже храмы), или общаться с людьми, если есть кто-то, вносящий нормальную, человеческую нотку радости в его жизнь, поддерживающий, помогающий, он помогает разорвать этот порочный круг эксплуатации, использования человека, и тот вспоминает, что он пришел в храм для чего-то другого.

Причем иногда действительно человека используют самым примитивным (в плохом смысле этого слова) способом: есть человек, на которого можно сесть и кататься, садятся и катаются. Они просто не знают, что люди имеют разную меру своей веры, физических сил или данной благодати, у каждого своя мера, поэтому они искренне не понимают: «Я же это могу, почему вы не можете? Давайте! Вы должны!»

И третье. Это в конце концов может оказаться просто крайняя точка сухой пустыни: может, нам осталось совсем немножко потерпеть – и все закончится. Мы же не знаем, на самом деле не знаем, что ждет нас за следующим поворотом. Но должны же мы терпеть до последнего.

Читаешь житие преподобного Антония Великого: сколько он претерпел! И, казалось, конца не будет. Одни бесы чего только не делали: в мяч им играли, подкидывали, бросали, являли, показывали всё: от голых женщин до каких-то напитков – как только не совращали...

И все это бесконечным казалось. И длилось бы, может, очень долго, еще дольше, чем длилось, пока наконец-то преподобный Антоний не сказал: «Я больше не могу этого переносить». И вот когда он внутренне сломался, тогда явилась благодать Божья.

Поэтому нельзя сказать, что это состояние – конец. Нет! И тогда отчаиваться не надо. Надо попробовать что-то изменить, и тогда, возможно, изменится и наше это мертвенное состояние скучности в жизни перед лицом Бога.

Записала Инна Корепанова