Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 12

Следующий тропарь: В пустыню вселися великий Моисей, гряди убо, подражай того житие, да и в купине Богоявления, душе,в видении будеши. То есть Моисей вселился в пустыню; подражая его жизни, и ты увидишь Богоявление. Как он увидел в купине Богоявление, так ты в душе увидишь это Богоявление. То есть в душе у тебя поселится Бог, и ты это увидишь. Но Моисей, прежде чем вселился в пустыне (вспоминаем предыдущий тропарь), убил «в уме этого египтянина». То есть он убил самооправдание, убил лукавство собственного ума. То есть мы сначала убиваем лукавство, самооправдание, когда живем с непреложностью по Божьим заповедям.

После этого можно вселиться в пустыню покаяния, то есть начать каяться, жить покаянно. Но чтобы увидеть то, что каждый из нас хотел бы увидеть, чтобы самим стать неопалимой купиной… а вот вы скажите мне, люди Божьи, может человек стать неопалимой купиной?  Якоже убо купина древле неопальне горящи,  говорится в 6-й молитве Симеона Нового Богослова. Это я вас искусил, простите меня. Потому что  у нас проблема такая: мы причащаемся каждую неделю, читаем молитвы, причащаясь, а о чем в этих молитвах говорится, знать не знаем. Вроде читаем, а вот так спроси нас – и мы растеряемся. И вспомнить не можем, на что бы нам опереться. Да, по свидетельству этих молитв мы действительно становимся неопалимой купиной, потому что Бог сходит в нас, Он живет в нас. Лишь бы Он только не опалил нас, потому что сгорает сухое, а если не сухое, то мы можем гореть и не сгорать, как неопалимая купина. Так вот, надо подражать Моисею. Чтобы это Богоявление с нами произошло, это Богосхождение в нас произошло, чтобы плод явления Бога в нашем сердце явить, для этого надо подражать его житию.

А что сделал Моисей? Какое его житие? Первое: он сторонился людей. Праздных людей. Он жил в пустыне. Что он делал в пустыне? Трудился. Он же не просто ходил по пустыне из угла в угол. Между прочим, частью его труда была и семья. Не мешает семья видеть неопалимую купину. На Моисея ссылается Андрей Критский. А он семейный человек, пастырь. Это нам кажется: вот чего проще пасти, они сами пасутся. Главное – ешь, пей да молись. На самом деле это достаточно тяжелый труд для пастуха. И физический труд, и с опасностью сопряженный.

То есть он вот в таком делании пребывает, но избегает людей. А что еще? Он жил в устремленности к Богу. Он устремлялся к Богу. А с чего мы это видим? То есть – пойду и посмотрю. Ведь Бог не явился ему на пути, Он как бы издалека воссиял Своей несгораемостью, а Моисей к Нему пошел, устремился, он искал след Божий в своей жизни, он искал Бога. И когда увидел что-то неожиданное, побежал к этому, устремился к этому, потому что  искал Бога и очень хотел, чтобы это случилось. То есть труд не мешает, если человек сторонится суеты, которая всегда  связана с человеческим пустым общением, и устремляется к Богу. Ведь надо научиться (а это очень сложно, поверьте) неразвлекаемому общению – не пустому, не суетному, потому что мы за каждое праздное слово дадим отчет в день суда.

Как это сделать? Вот у святых отцов есть такой совет. Он неприменим к семье. К семье его нельзя применять ни в коем случае, упаси вас Бог. А вот к людям, которые к вам приходят, его применять можно. Совет такой. Некий послушник спрашивает авву, старца: «Что мне делать? Ко мне постоянно приходят праздные люди и начинают праздный разговор. Монахи приходят, но праздные разговоры ведут. Что мне делать? Я не могу им отказать. По закону гостеприимства, странноприимства я должен их принять. Но я их накормлю, напою, а они сидят и сидят… Ну что делать? Жизнь рушится из-за этого. Каждый день ходят, то один, то другой. Я мир потерял». Старец говорит: «Правильно рассуждаешь. Пришел к тебе человек – накорми его, напои, если спать хочет, – спать положи. А потом, когда он встанет, скажи: теперь у меня правило, брат, давай молитвы почитаем. И вставайте на молитву». И все, говорит, праздно шатающиеся люди сбегут и ходить к тебе больше не будут. Что и получилось в итоге.

То есть вот к вам приходят соседи, товарищи, друзья, приятели, сослуживцы, просто праздные люди, которые просто праздно проводят время... Они не приходят, чтобы у вас утешиться – ну, горе, например, мама умерла у соседки, она пришла к вам за утешением, она пришла к вам за делом, за советом, что-то еще – это не праздный случай. Но вы знаете, что иногда она праздно ходит: скучно ей, лясы поточить. Вы должны ее принять. Нельзя ее выгнать, надо ее накормить, чай поставить, посидеть поговорить сколько-то времени – пятнадцать, двадцать, тридцать минут. А потом говорить: «Знаешь, у меня сейчас правило, сейчас я должна читать Евангелие. Пост у нас, видите ли, я должна почитать Евангелие. Давай вместе почитаем». И она уйдет – сразу же, потому что она пришла за праздным. В следующий раз, может, еще придет – и так же получится. И в конце концов она перестанет ходить. И праздный человек так отсеется. Но с домашними так нельзя. Домашние – не праздные люди в любом случае, они к вам всегда обращаются за делом, потому что вы Богом поставлены для этой семьи, чтобы ее воспитывать, согревать, утешать, помогать ей и так далее. Поэтому, скажем, избегать семейных обязанностей таким образом категорически нельзя. А с праздными людьми так бороться можно.

Дальше идем. Следующий тропарь: Моисеов жезл воображай, душе, ударяющий море и огустевающий глубину, во образ Креста Божественнаго: имже можеши и ты великая совершити. Тут все просто. Вспоминай, душа, воображай перед глазами, помни, как жезл Моисеев ударил в море и оно расступилось. Это есть образ креста, и ты крестом можешь тоже такие подобные совершить чудеса. Конечно, люди по-разному относятся к посту. По сути, есть только две стороны отношения к Великому посту. Одни говорят  (в основном это бабушки): «Слава Богу, дожила. Теперь уже не страшно умирать, потому что все равно смерть застанет меня в покаянии». И бабушка искренне радуется. И многие люди, встречая пост, радуются, что они дожили, теперь и умирать не страшно, потому что они теперь в покаянии. А второе отношение – как же это все выдержать? Сил нет, поститься не могу; это нельзя, то нельзя; эта служба; этот канон; семь недель… Ой, надо, надо как-то выдержать. Человек с таким подходом, настроем потихонечку начинает поститься. «Как же я, бедолага, без мяса-то буду? Тяжело ведь, каждый день ведь ем». Или без конфет. Как без конфет жить на свете? Кто-то без молока не может. Кто-то без телевизора не может. Человек настраивается.

На самом деле  осмысление Великого поста в Церкви  начинается с первой недели, а потом еще, понятно; в третью неделю это будет со всей очевидностью, пассия опять-таки – то же самое. Крест Христов как бы пронзает собой все тело Великого поста. Постоянно о нем вспоминается. И здесь тоже. Потому что когда мы надеемся на крест, укрепляемся силой креста, мы можем совершить всё. Мы в это не верим, я знаю. Вот есть такой прокимен. Там батюшка или дьякон, если он есть, восклицает некий стих из Псалтири, а хор отвечает ему повторением этого стиха, вот таким коротким. Обычно это читается перед Евангелием. Но есть такие прокимны, которые читаются на вечерне. И вот вчера читался прокимен: «Помощь моя от Господа, сотворшего небо и землю». Вы только задумайтесь: то есть мне помогает Тот, Кто все это создал. Тот, Кто этот мир сотворил, помогает мне. Разве есть что-либо невозможное, если мне помогает Творец этого мира? Тот, Кто сделал эту Вселенную, создал горы, солнце, нас всех, мир, воздух и содержит все это в Своей деснице? И Он мне помогает. Неужели есть что-либо невозможное?

 Но мы воистину не верим, что это помощь нам от Господа, сотворившего небо и землю. По сути дела, мы несчастнейшие люди, мы, что бы ни делали, всегда надеемся на себя. Поэтому когда встречается что-либо превосходящее наши силы, мы говорим: «Нет, где мне? Как я смогу?» Но в том-то и дело, что Бог может нам помочь. Может и хочет. Поэтому есть причины, по которым мы становимся беспомощными. Их две (ну, я не беру промыслительные случаи, они особые). В обычном, житейском ходе вещей их две. Первая – мы не верим, что Бог нам может помочь, поэтому Он не помогает. Потому что вера оживляет эту силу и мощь Божию. И тут нам, чтобы возрастать в вере, просто надо постоянно восклицать: «Верую, Господи! Помоги моему неверию».

А вторая причина – мы на самом деле и не хотим. А вот если не хотим, тут ничего не сделаешь. Это наша проблема: мы очень любим мир. Надо от этого каким-то образом отказываться, и пост для этого лучшее время. Но тогда придется терпеть. А чтобы терпение наше было мощным, как раз и нужен крест. Держа перед собой крест, видя крест, опираясь на крест, мы видим: Он претерпел и может искушаемым помочь, Он сможет все это сделать, мне надо только терпеть и на крест надеяться. Крест дает терпение. Крест дает силу всякому терпящему. Именно поэтому в середине поста он выносится на поклонение, чтобы поддержать наше терпение, дать силу нашему терпению.

Среда. Пятая песнь, самый первый тропарь: Яко тяжкий нравом, фараону горькому бых, Владыко, Ианни и Иамври, душею и телом, и погружен умом, но помози ми.  О том же, о чем мы говорили, но понять трудно этот тропарь, потому что здесь вспоминается то, что фараону для борьбы с Моисеем какое-то время помогали два волхва Ианни и Иамври. О них апостол Павел вспоминает. Перевод, наверно, будет такой: «Нравом своим и погрязшим умом я уподобился жестокому и злобному фараону, душою же и телом – чародеям Ианни и Иамври. Ты же, Владыка, помоги мне». То есть я подобен нравом своим фараону, душою и телом подобен этим волхвам. Но Ты помоги мне. То есть речь идет о том, что я, по сути своей, непрестанно сопротивляюсь Богу. Сопротивляется мое тело, сопротивляется мой ум, сопротивляется моя душа, сопротивляется моя воля. Вы не ощущали этого? Но сопротивление наше Богу есть, с одной стороны, показатель нашего греха – вот что значит быть грешником: всем своим существом сопротивляться Богу, противиться Ему. Как сказано в одной книге, благочестиво написанной как бы от лица Бога: люди, как же вы поднаторели в том, чтобы сопротивляться полезному.

Мы постоянно сопротивляемся. Тело сопротивляется – оно не хочет стоять в храме, оно не хочет класть поклоны, оно не хочет поститься, оно не хочет молиться, оно постоянно кричит: положи меня, посади меня, накорми меня, упокой меня, делай что-нибудь, что мне нравится. Душа противится – она хочет услаждать чувства красивыми картинками, приятными фильмами, веселыми книжками. Она сопротивляется мысли о  Боге, божественном песнопении, она сопротивляется милосердию, человеколюбию, прощению, долготерпению. Воля сопротивляется – заповеди исполнять не хочет. Ум сопротивляется – как книгу какую почитать, так с радостью, а Иоанна Лествичника не хотим; как фильм посмотреть, так хоть до трех ночи посидим. Как помолиться, так сил нет больше – я устал. Все в нас сопротивляется Богу. Ему приходится обращаться с нами как с обожженными людьми – сильно не возьмешь, потому что больно и мы кричим от ужаса: «Господи, не трогай нас! Страшно! Что Ты еще задумал с нами сделать? И  так сил больше нет. Ну что еще мы Тебе должны?»

Мы неподатливые. Мы никакая не невеста Иисуса Христа, которая бежит навстречу жениху и отдается ему, чтобы он делал с ней что хочет – трогал, обнимал, целовал, носил на руках. Нет, мы, наоборот, убежим. Как капризный ребенок, прячемся под кровать. Нас оттуда пытаются вытащить: вылезай! Мы кричим, цепляемся: «Нет, не вылезу! Я буду лучше под кроватью сидеть, не вытаскивайте меня, здесь хорошо, здесь тараканы, здесь замечательно». Мы всё делаем для того, чтобы Он нам не сделал никакого блага.

Вот эта сопротивляемость есть удел греха, и, по идее, в крещеном человеке этого быть не должно, а в нас есть. Почему? Потому что мы в свое время (после крещения, к сожалению) много-много грешили. И мы привыкли грешить, и мы любим грешить. И пост ставит нас перед этой правдой: да перестаньте, люди, думать о себе, что вы рабы Христовы; никакие вы не рабы Христовы, вы рабы греха; по-прежнему любите грех и служите греху. Потому что в случае, когда предлагается послужить Богу, вы если и делаете, то с тщеславием или ожиданием награды; если делаете, то так, будто вас заставляют что-то невиданное, неслыханное сделать. Вы тяготитесь этим, вам тяжело это делать. А на любое легкомысленное дело, на любой грех бежите с радостью и с весельем.

Это и есть показатель, что мы все рабы греха и чужды благодати Божьей. И вот, доходя до этого кульминационного момента, стоя перед этой, я бы так сказал, расплавленной и обжигающей мыслью (если мы постоим так внимательно весь канон), мы поймем, что это суть всего канона – что мы всего лишь рабы греха. Что мы о себе думаем? Чем мы превозносимся? Чем гордимся, когда наши так называемые добрые дела принимаются Богом только потому, что Он Человеколюбив и Милосерден? А если бы Он по правде нас судил, то за эти дела мы должны только ответственности больше быть подвержены, потому что делали это с гордыней, с тщеславием и с небрежностью. А пророк Иеремия что говорит Духом Святым? «Проклят всяк, делающий дело Божье небрежно». Понимаете? Нас только это бы ждало, если бы не человеколюбие Божье, которое, как говорится в слове Иоанна Златоуста, и намеренье приветствует, и само желание хоть что-то исправить: хоть что-то доброе в человеке просыпается.

И вот когда с расплавленной лавой собственных мыслей, просто текущих, плавящихся от того, что я-то на самом деле никто, ничто и звать меня никак (и нечем мне гордиться, и грехи мои больше, чем можно описать или представить, и нет человека хуже, чем я, потому что я только ухудшаю все, что делаю, и делаю это неизбежно невозвратно плохим), человек встанет и простоит весь канон от начала до конца (и потом, и потом), то в плавильне этой, в тигле Великого поста, если только эту мысль он будет невозвратно иметь, он переплавится.  И когда Пасха кончится, он будет есть и колбасу, и мясо, и даже, может быть, окорок, но единственное, что он не способен будет делать, – он не сможет осуждать людей. Никогда. Никаких. Ни за что. Он не сможет гневаться на человека, потому что он пережил вот этот расплавленный огонь собственной ничтожности, собственной безусловной мерзкой грязи.

Вот начали уже петь: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче». А там слова есть: душу окалях грехьми. Понимаете? Я не буду говорить, как это звучит по-русски… Вот когда это не слова, когда вы ощутите, что есть моя душа на самом деле, вы не просто задохнетесь от ужаса («Да ну! Да быть такого не может! Да это я-то? Скажете тоже. Ну, подумаешь, этой хуже, но ведь так-то еще ничего, есть куда падать…»).  Когда вы поймете, что уже некуда падать, что вы упали давно в эту отстойную канаву и лежите в этих испражнениях, истечениях собственного любосластного жития, в этой собственной мерзости собственных грехов и никогда в жизни вам из них не выбраться (и вы живете и знаете, что вы не выберетесь отсюда, потому что это и есть именно ваша подлинная природа, все остальное – это мечта и всего лишь виртуальный мир, а вот я такой и есть), – это перетерпение себя таким перед Богом и выжигает всякую способность превозношения над другим человеком. Даже мысленную какую-то способность  – ум просто не способен подумать, что он лучше кого-нибудь.

Это просто невозможно сейчас представить. Как вы не можете представить: как это так – он и я? Ну, нашли что сравнивать. Он, вот этот мерзкий человек, вонючий, в собственных испражнениях лежащий на вокзале, смердящий, пьяный, полумертвый – я? Который ходит в храм? Как можно это сравнить? Мы не можем это понять, это несравнимые вещи. А вот когда человек переплавится в горниле Великого поста, так, с этой мыслью, прожив эти почти пятьдесят дней, он так же не сможет помыслить: как это я могу быть лучше вот этого человека, лежащего здесь, на вокзале? Я, несомненно, хуже его – это же так очевидно. Как то, что солнце светит и греет. И это суть канона, и на этой мысли мы и закончим.

Записала Елена Тимофеева