Уроки православия. Поучения аввы Дорофея с прот. Алексием Яковлевым. Урок 33

Прп. авва Дорофей, несомненно, любил учиться! Об этом мы узнаем, читая его «Душеполезные поучения». Он зачитывался книгами, посещал святые места Палестины, беседовал с насельниками монастырей Святой земли, и все эти знания помогали ему, а через него и нам, постигать науку спасения… И сегодня мы приступим к чтению 12 поучения.

– Преподобный авва Дорофей, несомненно, любил учиться! Об этом мы узнаем из его душеполезных поучений, когда он рассказывает о том, как зачитывался книгами и – цитата: «от усердия к чтению не замечал, что ел, или что пил, или как спал». А читал он не только произведения философов, но и творения христианских писателей, в особенности святителя Василия Великого. Кроме того, авва Дорофей посещал святые места Палестины, беседовал с насельниками монастырей Святой Земли. И когда в его душе возгорелось стремление к иночеству, он некоторое время жил в монастыре аввы Серида и общался там с богомудрыми наставниками христианской жизни… В этом общении он и постигал науку спасения, как в теории, так и на практике, и позже изложил ее в своих «Душеполезных поучениях».

И мы, читая их на уроках православия, подошли не просто к середине этой книги, но и к поучению, которое занимает центральное место в ней по своему содержанию. А название его по нынешним временам и нравам вполне можно отнести к разряду и нетолерантных, и неполиткорректных, и для многих неактуальных… С внимательного рассмотрения этого самого названия мы и начнем сегодняшний урок…

– «О страхе будущего мучения и о том, что желающий спастись никогда не должен быть беспечен о своем спасении» – поучение замечательное, очень интересное, но я рискну не начать читать, а сказать кое-что.

Важное поучение, как раз потому, что впрямую авва Дорофей затрагивает важнейшую тему о воздаянии за грехи, и именно в плане этого будущего мучения. Тема, сильнейшим образом скомпрометированная в религиозной истории, в истории отношения к этому, потому что огромное число людей либо сильно веселятся (конечно, качество этого юморного веселья оставляет вопросы), когда думают об этой теме, либо относятся к этому настолько сурово и серьезно, что те, кто веселятся по этому поводу, оказываются в чем-то правы.

И для нас важно, что когда мы размышляем о страхе будущего мучения, то всегда есть опасность сделать это размышление некоторым видом православного фильма ужасов. И как раз поучение аввы Дорофея в этом очень полезно, оно показывает, что об этом надо размышлять, и это не страшилка, а это (я сейчас неуклюже выражусь) очень человечное повествование. То есть совсем не то, что, может быть, ожидает человек, который о страхе будущего мучения думает только в связи со сковородками и пальмовым маслом, на котором поджаривают или не поджаривают.

И именно в этом ключе как раз и стоит, наверно, рассуждать о страхе будущего мучения – понятно, почему это поучение носит такое большое название, что «не должно быть беспечным». Потому что оборотная сторона того, что рассуждение о будущем мучении скомпрометировано – не то что оно ложное, но скомпрометировано, – как раз и состоит в том, что многие, в том числе и верующие, люди не сказать что неохотно, но подозрительно к этому относятся, когда об этом начинают рассказывать, беседовать. Что есть только одна Божественная любовь, о которой нужно говорить, а все остальное – это мы уже выносим за скобки. А разговор о любви все-таки не может быть таким приятно розовым, потому что когда мы говорим о страхе будущего мучения, о небеспечности, то явно же это как-то связано с Промыслом Божьим, который есть, в общем-то, любовь.

– И тут, наверное, важно еще раз напомнить, что Бог есть не только Любовь. Да, Он, конечно, Любовь, и это одно из самых главных имен Божьих! Но при этом мы не должны забывать или опускать, как нечто маловажное, что у Бога есть и другие имена (и их очень много!), а значит – и иные свойства, и иные действия. Божественными именами принято называть те понятия православного богословия, в которых отражается вся совокупность наименований Божественных действий в мире. И если мы ознакомимся со списком этих имен, составленным по книгам Ветхого и Нового Завета, то обнаружим, что Бог есть Врач и Подвигоположник, Законодатель и Искупитель, Пастырь и Спаситель. В этом списке насчитывается более ста имен, и ни одним из них мы не можем пренебрегать! В том числе и именем Судии, в соответствии с которым Бог будет праведно судить на Страшном Суде всю вселенную и каждого из нас, после чего одни унаследуют Царство Божие, а другие пойдут в ад… И авва Дорофей в своем поучении будет говорить и о любви, и о страхе будущего мучения, и об ответственности человека за свое будущее…

Все эти темы очень здорово у аввы Дорофея соединяются. Он, с одной стороны, показывает, что об этом нужно говорить, с другой стороны, мы видим, как об этом надо говорить, как не бояться об этом говорить, и как об этом говорить так, чтобы это не было рассказом, чуть-чуть модернизированным, о сковородках, но и чтобы это не было просто рассказом о том, что Иисус всех любит и айда по домам.

Хорошо, что эта тема в центре здесь стоит: она есть, и мы явно видим, что авва Дорофей не с нее начинал – какие-то намеки, конечно, все время были, но где-то в центре он серьезно начинает об этом говорить. И начинает говорить, я это подчеркиваю, очень человечно, именно в плане литературном, в плане введения.

Он говорит, что «я был болен ногами и страдал от них, а некоторые из братьев, пришедших меня посетить (дальше очень интересно), просили, чтобы я им сказал причину болезни». Он же врач, так? Явно, что тут причина болезни выспрашивалась не только духовная, но, может быть, все-таки телесная. «Просили, чтобы я сказал им причину болезни, имея, как я думаю, двоякую цель: чтобы несколько меня утешить и отвлечь мысли мои от болезни и чтобы дать мне случай побеседовать с ними что-нибудь о полезном».

Очень благородные цели, но и само по себе это простенькое, ни на что не претендующее воспоминание довольно ценно. А с другой стороны, когда мы дочитаем, там будет момент, когда станет ясно, почему так здорово и хорошо начинается это поучение. Потому что (я забегу вперед, сразу скажу) там авва Дорофей рассуждает о том, что пока мы здесь на земле живем, мы имеем всегда хоть какое-нибудь, самое малое, даже у самого несчастного человека, отдохновение. И вот с этого отдохновения, по большому счету, он и начинает: «Болезнь моя не позволила мне сказать им тогда, что они хотели (довольно сильно он, видимо, болел). Нужно вам тогда ныне послушать об этом, ибо приятен рассказ, рассказ о скорби, когда скорбь миновала».

И это все прекрасно знают, он так и говорит, например: «На море, когда поднимается буря, то все находящиеся на корабле сетуют; когда буря пройдет, то все с радостию, весело рассказывают друг другу о случившемся». Понятно, когда человек переживает какую-то печаль, болезнь, боязнь, испытание, то это одна ситуация, когда он потом вспоминает в кругу друзей перед костром о том, как он двадцать лет назад сдавал экзамен какой-нибудь, то дрожание в коленках он уже не помнит, даже телесно, а воспоминание у него почему-то приятное, действительно приятное, хотя когда он пытался сдать этот экзамен, не говоря уже о чем-нибудь другом, то, может быть, он думал: сейчас помру, легче будет умереть, чем это все сдать.

«Приятен рассказ о скорби по миновании скорби». 

Здесь авва Дорофей как раз переходит к повествованию по существу: «Хорошо, – он говорит, – братия, как я всегда говорю вам, каждое дело полагать на Бога и говорить: ничего не бывает без воли Божией, но, конечно, Бог знал, что это хорошо и полезно, и потому Он так сделал, хоть бы это дело и имело какую-нибудь внешнюю причину». Разговор и рассуждение аввы Дорофея, на самом деле – и о страхе будущего мучения, и о чем он сейчас пытается сказать, что ничего не бывает без Промысла Божьего, – очень опасны. В смысле – особенно сейчас, потому что если взять и начать с человеком говорить, который в сильной скорби находится, что ничего не бывает, по словам аввы, «без воли Божьей, и Бог знал, что это хорошо и полезно», и как дальше будем читать, – это опасно. Почему это опасно? Не потому, что авва Дорофей бессмыслицу говорит, да нет же, а потому, что каждый раз в таком разговоре нужно находить некое сочувствие, а это не всегда получается, а получается, что человек по словам говорит правильно, а по чувству – нет.

Есть у аввы Дорофея – чем может быть драгоценна его книга, его поучения – всегда, даже когда он о чем-то сложном говорит (и это характерно для многих святых собеседников: они как-то умеют найти… даже слово не знаю), не тон, не интонация, а какое-то сердечное чувство, простое очень, но при этом труднонаходимое. Например (авва Дорофей): «Я мог бы сказать, что, поскольку я (он не скрывает причем) вкушал пищу со странниками (теми, кто приходил в монастырскую гостиницу) и (интересно!), несколько понудив себя, для того, чтобы их угостить (понудил – значит, надо было с ними есть), то мой желудок отяготился, и поэтому произошел отек на моей ноге, и от того я сделался болен». Вот, причина не то чтобы какая-то дурная, но, надо сказать, и не очень возвышенная, отчего он заболел. Не от сугубо аскетических подвигов, а скорее наоборот, от подвигов гостеприимства.

«Мог бы я привести и другие разные причины, потому что ищущему их в них недостатка не будет (то есть причин очень много можно найти); но самое достоверное и полезное –  это то, чтобы сказать: поистине Бог знал, что это будет полезнее душе моей, и потому оно так и случилось. Ибо из всего, что творит Бог, ничего нет такого, чтобы не было благо, но все добро, и весьма». Здесь «добро» – понятно, что он цитирует Книгу Бытия, что все, что Господь сделал, – хорошо весьма. Еще раз повторюсь, что эти слова, пусть в них немного сказано, они очень, с одной стороны, верные. С другой стороны, чтобы их сказать другому человеку, который, может быть, не настроен, требуется какое-то сердце.

«Итак, никому не должно скорбеть о случающемся, но все, как я сказал, возлагать на Промысл Божий и успокаиваться».

Важное очень поучение, важная мысль. Почему? Потому что «есть некоторые люди, – говорит авва Дорофей, – до того изнемогающие при случающихся скорбях, что они отказываются и от самой жизни и считают сладкою смерть, лишь бы только избавиться от скорбей: но, – говорит авва, – это происходит от малодушия и от многого неразумия, потому что они не знают той страшной нужды, которая встречает нас по исходе души из тела».

Это тезис, потом он будет его доказывать, но даже без доказательств он выглядит очень дельным. Действительно, эта проблема есть, много людей близко к сердцу принимают скорби, с ними случающиеся, и нельзя сказать, что это неправильно: если скорбь в человека вошла – как ему не скорбеть, как не печалиться? Странно было бы хлопать такого человека по плечу и говорить: давай, не журись! – и подобное, это было бы непонятно. Но в том-то как раз и проблема, что есть какой-то предел: да – человек скорбит и печалится, все верно, и невозможно его развеселить, и было бы странно его веселить, но скорбь переходит некий предел, и тогда человек от этой скорби не получает того самого утешения, опыта, ума, того же большого сердца, а получает лишь одно расстройство в самом худшем значении этого слова, которое с благородной печалью, благородной скорбью не имеет ничего общего и приводит только к разрушению человека.

И причину этого авва Дорофей показывает: это не потому, что человек еще скорбит и печалится, – тогда его нужно поддержать, а потому, что этот человек (при том, что скорбь никуда не ушла) трусит и тупит, если пользоваться такими аллитерациями, он трусит и тупит. Понятно, что так сказать человеку невозможно, глядя ему в глаза, но какое-то суровое слово здесь можно употребить. Авва Дорофей говорит: да, он малодушничает, и в этом «многое неразумие».

«Это великое человеколюбие Божие, братия, что мы наказываемся, находясь в сем мире; но мы, не зная, что совершается там, почитаем тяжким здешнее».

«Это же несправедливо, – говорит авва Дорофей. – Не знаете ли, что повествуется в Отечнике?» И дальше хороший и важный рассказ, который стоит помнить. В этом рассказе, конечно, не обходится без таких маркеров, на которые сразу кто-нибудь ополчится, скажет: ну вот, я так и знал, что к этому придет! Да, здесь костров и сковородок нет, но зато здесь есть черви. Ну да, есть. «Весьма ревностный брат (ревностный брат, то есть занимающийся своей душой) спрашивал у старца некоего: “Отчего моя душа желает смерти?”» Я думаю, что не только весьма ревностный брат, но и многие могут так сказать: что-то временами душа моя желает смерти. И «старец ему отвечал: "Это оттого, что ты избегаешь скорби, и не знаешь, что грядущая скорбь тяжелее здешней"». Намек на то, что ты ревностный, конечно, но глуповат.

«И другой уже спрашивал старца: "Отчего я впадаю в беспечность (вот, тема поучения), когда нахожусь в своей келлии?"» А старец ему сказал: «А это оттого, что ты не узнал еще ни ожидаемого покоя, ни будущего мучения. Ибо если бы ты достоверно знал это (что такое будущее Царство Небесное, что такое будущее мучение), то, хотя бы келлия твоя была полна червей, так что ты стоял бы в них по самую шею, ты бы терпел и не ослабевал"». 

«Оттого ты впадаешь в беспечность, что ты не узнал еще ни ожидаемого покоя, ни будущего мучения. Ибо если бы ты достоверно знал это, то хотя бы келлия твоя была полна червей, так что ты стоял бы в них по самую шею, ты терпел бы сие, не расслабевая».

Очень сильно. И при этом, надо признать (это и для аввы Дорофея характерно, и вообще, в принципе, интересно и важно), многие духовные вещи, которые сложно понять, сложно принять, он часто иллюстрирует примерами, которые хорошо запоминаются, и потом, когда человек их вспоминает, он вспоминает и ход мыслей. Это не просто «оживляж» такой, что называется, но некая практика, чтобы запоминать все, как есть.

«Но мы, – говорит авва Дорофей, – сами спим и одновременно, в спящем состоянии, хотим спастись. И поэтому, когда скорби нас находят, мы изнемогаем, в то время как мы бы должны благодарить Бога и считать себя блаженными, что сподобляемся немного здесь поскорбеть, чтобы там обрести малый покой». И он цитирует, видимо, Евагрия: «Кто не очистился от страстей и молится Богу, чтобы скорее умереть, тот подобен человеку, который просит плотника поскорее изрубить одр больного».

Очень хорошая цитата, как раз в том смысле, что многие, на удивление многие люди кличут смерть. Часто это бывает в возрасте, и это не та мудрость, которая приходит к человеку с годами, нет, это некая капризность, которая приобретает вид мудрости, что я хочу смерти, поскорей бы. Бывают люди, которые, когда говорят о приближающейся смерти и о том, что они хотели бы ее встретить, – это действительно у них мудрость, но в большинстве случаев это своего рода капризность. Там есть какие-то добрые обертоны, это понятно, но он к смерти особо и не готов на самом деле, хотя вид такой – обреченно-мудрый.

«Душа, находясь в теле, хотя и ведет борьбу от страстей, но имеет и некоторое утешение от того, что человек ест, пьет, спит, беседует, ходит с любезными друзьями своими».

И это совершенно верно, потому что (еще раз повторимся) авва Дорофей здесь не говорит же, что человек объедается, упивается, валяется и бесчинствует с «друганами» своими, он не об этом говорит. Он просто говорит о том, что человеку иногда достаточно, чтобы чуть-чуть утешиться, выпить стакан чая, как мы знаем, стакан воды той же самой. И это утешение к нему придет, но не будет абсолютным или даже достаточным, но до некоторой степени оно будет, потому что, с одной стороны, тело делает нас слабыми и подверженными многим скорбям, это понятно, но, с другой стороны, через него нам доставляется это утешение. Человек ест, пьет, спит, беседует, «ходит с любезными друзьями своими», то есть все это приносит некое, пусть не абсолютное, но тем не менее утешение, даже когда ему не очень хорошо или вообще плохо.

«А вот когда он выйдет из тела, то душа остается один на один со своими страстями и всегда ими мучается, занята ими, она опаляется их мятежом (то есть смятением, бурей) и терзается ими, что и не может даже вспомнить Бога, ибо самое памятование о Боге, воспоминание о Боге душу утешает, как и в псалме сказано: “Вспомнил Бога и возвеселился”. Но и даже этого не позволяют ей страсти».

Интересная ситуация: человек переходит, когда умирает, в совершенно духовное состояние – душа разделилась ведь с телом, – а в этом состоянии он не может вспомнить Бога, потому что настолько занят этими страстями, которые на него напали, у него этого отдохновения как раз нету. Здесь можно вспомнить слова, по-моему, отца Софрония (Сахарова), который передает одно из поучений преподобного Силуана Афонского: кому-то он сказал (тот его спрашивал: как мне, мол, бороться со страстями): вот ты борись, стой как бы на самом краю, а когда невмоготу будет – чуть-чуть отойди, выпей стакан или чашку чая.

И того это поучение смутило, но очень похожее поучение, выражение, что действительно человек может настолько изнемогать, когда страсти, скорби, обиды так сильно на него напали, что он видит, что нехорошо поступил, и его обидели, и ему что-то так плохо, что вроде он теоретически понимает, что нужно вспомнить, утешиться о Боге, но на практике это сложно ему сделать. Почему – потому что эта буря, мятеж настолько разрывают человека, что ему сложно просто сосредоточиться. И, как ни странно, сосредоточиться, хотя бы самую малость, он может тогда, когда дает (конечно, в меру) некоторое отдохновение своей душе через то, что он выпил чашку чая, съел бутерброд с маслом или даже с колбасой, через то, что он махнул рукой и сказал: «Ладно, утро вечера мудренее!» – и завалился спать. Через то, что он побеседовал с каким-то другом своим, даже не по своей проблеме, а просто поговорил по-человечески, не по злобе.

Ведущая Ольга Баталова
Записала Ксения Смирнова