Церковь и общество. Беседа с протоиереем Христофором Хиллом. Часть 2

О нелегкой работе в Первом московским хосписе, о своей службе в православных храмах за рубежами России, о дружбе и совместном служении в Лондоне с митрополитом Сурожским Антонием (Блумом) в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает клирик храма св. вмц. Екатерины на Всполье (московское подворье Православной Церкви в Америке) протоиерей Христофор Хилл.

– Добрый день. Сегодня мы вновь встречаемся с протоиереем Христофором Хиллом. Здравствуйте, отец Христофор.

– Добрый день.

– В прошлый раз мы с Вами беседовали о Вашем жизненном пути. Вы рассказывали о том, как из британца превратились в россиянина, как приняли православие, стали священником, как поселились в России, как здесь растут Ваши дети, о том, как Вы служите, о красоте православия. Все это очень интересно, привлекательно. И остановились мы на том, что Вы служите в храме святой великомученицы Екатерины на Всполье, что на Большой Ордынке в Москве. Этот храм также является представительством Православной Церкви в Америке при Московском Патриархате. Расскажите немножко о Вашем служении в этом храме, который имеет колоссальную историю. Хотя бы два слова об этом храме, чтобы люди, особенно москвичи, проходя или проезжая мимо, знали, что это за место.

– Там два храма – зимний и летний. Мы служим в летнем храме, который посвящен самой великомученице Екатерине. Зимний храм состоит из трех приделов: Спаса Нерукотворного, святителя Николая и Александра Невского. В данный момент действует только придел святителя Николая, где мы служим на английском языке два раза в месяц. Но преимущественно богослужение происходит в летнем храме, на церковнославянском языке.

– Вы служите на английском языке, потому что есть паства, которая участвует в богослужении на английском языке, или потому, что вы представительство Американской автокефальной Церкви?

– И так, и так. Дело в том, что английский является богослужебным языком Православной Церкви в Америке, в США большинство приходов служит на этом языке. А в Москве у нас есть англоговорящие православные христиане, их не так много, но надо учитывать их потребности. Плюс у нас в храме немало прихожан, которые побывали кто в США, кто в Канаде, кто в Великобритании и там посещали храмы Православной Церкви в Америке, Русской Зарубежной Церкви в Америке и в Канаде, Сурожской епархии Московского Патриархата и хотели бы найти такой же опыт в Москве. Наше подворье Православной Церкви в Америке предоставляет нашим прихожанам такую возможность. Это москвичи, которые знают английский язык, какое-то время жили и работали в Америке, Англии или в Канаде, у которых, может быть, есть родственники в этих странах.

– В свое время мне довелось проехаться по всему восточному побережью Соединенных Штатов. В Русской Зарубежной Церкви не ведут богослужение на английском языке.

– Это зависит от состава прихода. Наш храм является подворьем Православной Церкви в Америке, а не Русской Зарубежной Церкви, это разные юрисдикции.

– Да-да, я понимаю, поэтому удивился, когда Вы сказали, что люди, побывав там в Зарубежной Церкви, интересуются английским богослужением. Скорее всего, это люди, которые хотят изучать английский язык и английское богослужение, хотят приобщиться к этой культуре, и люди, которые жили в этой культуре, но временно работают в Москве. Много ли людей посещает богослужение на английском языке в Москве?

– Во время богослужения на английском языке у нас причащаются человек двадцать.

– В среднем двадцать человек в воскресенье?

– Да, в воскресенье. У нас две службы, и на церковнославянском, и на английском. Конечно, больше людей посещает службу на церковнославянском языке. Но если у нас в этот же день служба на английском в Никольском приделе, на ней в среднем причащаются человек двадцать. Максимально было более тридцати человек несколько месяцев назад. Все люди, которые присутствуют на нашей английской службе, понимают по-английски или сами являются англоговорящими.

– Обращаюсь к Вам как специалисту. Вы переводчик, и знающий переводчик. В свое время в Советском Союзе было всего несколько человек, которые имели возможность и считали себя вправе переводить богослужебные или библейские тексты с русского на английский и с английского на русский, потому что терминология разная и буквальные переводы не являются правильными. Спрашиваю Вас потому, что Вы хорошо знаете церковнославянскую службу и хорошо знаете английскую. По качеству текста, по его духовности, по тому, как в нем одно соотносится с другим, – какой вариант лучше или хуже? Или я не вправе задать такой вопрос?

– Я думаю, что вопрос немножко неправильный. Сказать, что церковнославянский лучше, чем английский, или наоборот…

– Но они же все-таки не равнозначны.

– Они не равнозначны. Но, во-первых, есть множество переводов на английский язык.

– Какой из переводов сейчас используется в Православной Церкви в Америке?

– Свой перевод, которым мы пользуемся во время богослужений у нас на подворье. Но есть и другие. Была такая замечательная переводчица Изабель Хэпгуд, которая издала свои переводы на английский язык не только Божественной литургии, но и других чинопоследований Православной Церкви: крещения, венчания, отпевания, хиротонии и так далее. Ее книги до сих пор пользуются спросом в англоязычной части православного мира. Свои переводы она сделала по благословению святейшего патриарха Тихона, еще в то время, когда он был епископом в США.

– В каком переводе читаются евангельские тексты во время богослужений?

– Лично я предпочитаю так называемую King James Version, Библию короля Иакова. Кстати, я перевожу тексты докладов председателя Отдела внешних церковных связей или даже Святейшего Патриарха, и мне давно уже объяснили, что предпочтение отдается именно этой версии перевода Библии на английский язык.

– То есть текст богослужения может быть в одном переводе, а перевод чтений внутри богослужения другой?

– Да. Но все-таки английский перевод, которым мы пользуемся, сделан в таком же стиле, как и King James Version.

– Во всех приходах Православной Церкви в Америке используется один и тот же перевод или могут быть вариации?

– Думаю, вариации могут быть ввиду того, что есть несколько изданий того же самого перевода. Он регулярно переиздается, вносятся уточнения, что-то переделывается, немножко меняется терминология. Но мне кажется, эти уточнения и исправления не такие уж значительные.

– Есть такое понятие – «напевность языка» или «музыкальность языка». Церковнославянский язык, как известно, очень музыкален. Николай Михайлович Карамзин, русский историк, путешествуя по Европе в конце XVIII века, говорил: «Я бывал во всех операх неоднократно». Он действительно везде посещал оперы и говорил, что немецкий язык хоть и немножко лающий, но все-таки напевный, итальянский, как и русский язык, очень напевный, французский – не очень, а вот про английский Карамзин говорил, что оперы на нем слушал с трудом, так как этот язык не очень подходит для музыки. Так ли это? Ощущается ли это во время богослужения? В этом смысле у церковнославянского есть хоть какое-то преимущество?

– Знаете, как и любой язык, английский по-своему очень красив. Но интересно, что чисто англоязычные приходы на Западе, в Америке, Великобритании всегда пользуются русскими богослужебными традициями. Русские богослужебные традиции очень подходят для английского языка, и не только для английского. Расскажу Вам такой забавный случай. Один священник мне сказал: «Вы хотите услышать богослужение на японском языке?» Я ответил: «Пожалуйста». Он поставил пластинку, и я услышал очень странные звуки, которые мне показались совершенно дикими. Потом смотрю на проигрыватель, на пластинку и говорю: «Отче, Вы поставили пластинку не на ту скорость». Я поставил ее, как было надо, – на 45 оборотов в минуту, и оказалось, что это были чисто русские богослужебные распевы, но язык был японским.

– Потрясающая история! У меня другой случай – мою книгу о церковном композиторе Бортнянском перевели на японский язык, и на обложке должен был быть портрет Бортнянского XVIII века. Но для обложки этого издания попросили что-нибудь без изображения лица, иначе японцы будут плохо покупать эту книгу. Тогда поставили русские крюковые ноты (хотя и XVI, а не XVIII века), и издатели сказали: «Очень хорошо! Японцы любят иероглифическое письмо. Теперь они смогут быть ближе к православию». Это тоже к Вашему случаю, все-таки японцы своеобразные.

– Должен заметить, что русские богослужебные традиции вобрали многое из европейского опыта, особенно в XVIII и XIX веках. Поэтому, когда мы берем эти традиции обратно и употребляем английский язык, то они подходят. Византийские распевы, конечно, не так подходят для английского языка. Хотя есть богослужение на английском языке с греческими распевами.

– Вернусь к вопросу о Вашей переводческой деятельности. Кроме очень сложных документов, связанных с жизнью Московской Патриархии и Святейшего Патриарха, какие из текстов, что Вам приходилось переводить, были самыми сложными?

– Я с интересом переводил проповеди Святейшего Патриарха в прошлом году. Пока его книга не издана на английском языке. Конечно, надо привыкать к стилю автора. У Святейшего есть свой подход к русскому языку, и подстраиваться под этот стиль – задача не из самых простых.

– В прошлой передаче мы говорили о Вашем многолетнем знакомстве (не знаю, можно ли назвать это дружбой) с владыкой Антонием (Блумом), митрополитом Сурожским, который служил в Лондоне. Приходилось ли Вам переводить его беседы или проповеди на английский язык?

– Я бы сказал, что назвать наше общение дружбой было бы слишком громко. Знакомство – да, пастырское окормление – да. А так я бы не сказал, что наши отношения были дружескими, хотя он всегда с любовью относился ко мне, как и к любому человеку. Переводить его слова мне не приходилось, сам владыка свободно владел русским и английским языками. Помню, при первом знакомстве с ним я обращал внимание на то, что он говорил на английском с акцентом – то с русским, то с французским (все-таки долгие годы он жил во Франции).

– Кроме того, что Вы служите в храме во имя святой великомученицы Екатерины на Всполье, согласно патриаршему распоряжению Вы стали настоятелем часовни при Первом московском хосписе и занимаетесь пастырским окормлением больных, находящихся в нем. Расскажите немножко об этом. Есть некоторые Ваши публикации, в том числе и в Интернете. Вы даже рассказывали, например, необычайную историю о том, как встретились два друга. Сложная это работа – служить в хосписе?

– Да, это служение не из самых простых. Все началось еще в 1995 году, когда меня пригласили просто беседовать с сотрудниками хосписа. Тогда стационара не было, только набирали медсестер, медбратьев, других сотрудников. Моя задача была просто немножко рассказывать о Православной Церкви. А поскольку там построили большую часовню, была одна встреча, вторая, и наше знакомство продолжалось. Сложились хорошие отношения с директором Первого московского хосписа Верой Васильевной Миллионщиковой, и она попросила меня регулярно посещать хоспис, совершать богослужение для пациентов и так далее. Я согласился на ее просьбу, и Святейший Патриарх назначил меня туда в таком качестве. Конечно, можно было бы много чего рассказывать о моем служении в хосписе, есть случаи забавные, есть грустные, есть случаи очень специфические. Не думаю, что следует обо всем сейчас рассказывать.

– Хотя бы пару примеров. Это ведь необычное место, не всякому человеку дано служить и быть терпеливым.

– Возвратимся к владыке Антонию, к его способности входить во внутренний мир человека. Думаю, что это умение надо воспитывать в себе, если общаешься с пациентами, их родственниками и знакомыми. Каждый человек уникален, каждый составляет уникальный мир, человек неповторим, и его жизненный опыт тоже неповторим. Один из английских писателей, кажется, поэт Кольридж, говорил, что если остановить любого человека на улице и попросить его рассказать о своей жизни, то можно было бы написать целую книгу. Думаю, что его слова весьма правдивы: слушая исповедь и просто беседуя с пациентами и их родственниками, понимаю, что это действительно так.

Служение в хосписе несколько проще потому, что пациент духовно более сосредоточен, чем в период, когда он не болел. Входить во внутренний мир человека не всегда просто, потому что у людей разный жизненный опыт. Надо постоянно задавать себе вопрос: «Как я могу найти общий язык с человеком, который, например, сидел в тюрьме или в лагере, с человеком, который всю жизнь был актером и так далее?» Найти общий интерес не всегда получается, надо узнавать у человека, что ему интересно, чем он живет, помогать ему оценивать свою жизнь, отличать в ней добро от зла, добродетель от греха и, конечно, помогать человеку благодарить Бога за свою жизнь, что бывает нелегко. Здесь двойной подход к духовной жизни – благодарение и покаяние, две стороны одного и того же духовного делания.

– В хосписе лежат больные люди разных возрастов?

– Больные преимущественно пожилые, но бывают и молодые. Когда-то наш хоспис принимал и детей, но сейчас есть специальный детский хоспис в Москве.

– А сколько таких хосписов в Москве? Хотя бы приблизительно, если у Вас есть такая информация. Это ведь для нас большая редкость.

– Долгое время Первый московский хоспис был единственным в Москве. Сейчас где-то около десяти хосписов в разных уголках Москвы.

– На мой взгляд, в плане духовного потенциала или, скажем, моральных устоев, того, насколько общество крепкое, сложившееся, оно оценивается по своему отношению к слабым. Герой одной из моих книг – преподобный Савва Сторожевский, который основал монастырь в Звенигороде, обращался к власть имущим с фразой: «Помогайте слабым и нищим – только тогда достигнете высших благ». Слабые – это в первую очередь дети и старики. Если детские дома у нас в России уже более или менее подняты, то старики у нас не в почете. В России отсутствует четкая система старческих домов, в том числе и хосписов. Хотя я понимаю, что хосписы – это не старческие дома, а совершенно другое, но к слабым мы можем отнести и больных. Как по-Вашему, в таком городе, как Москва, сколько должно быть хосписов? Я понимаю, что это фантастический вопрос, но предположительно, сколько их должно быть в идеале – сто, двести?

– В идеале, конечно, побольше, чем есть сейчас. Потому что не всегда легко найти место в хосписе для каждого нуждающегося, даже в Центральном округе бывают проблемы с этим. И когда наш хоспис был единственным, попасть туда было непросто, попадали только самые нуждающиеся. Но должен сказать, что под опекой хосписа находится огромное количество людей, в Центральном округе это приблизительно 250–300 человек, в основном онкологические больные. Мне приходится посещать и этих людей на дому. Конечно, в самом хосписе больше чувствуешь духовную остроту, чем у тех людей, которые находятся просто под опекой хосписа. К священнику чаще обращаются люди, находящиеся в хосписе.

– И много людей Вам приходится окормлять вне хосписа?

– Бывает очень по-разному. Иногда посещаю кого-то на дому несколько раз в месяц, а потом бывают какие-то периоды затишья. К тому же когда человек дома, он может обращаться к батюшке из местного храма. Кстати, одно из основных правил Первого московского хосписа – каждый пациент имеет право приглашать сюда своего священника. Не обязательно обращаться к священнику хосписа, в данном случае ко мне, если у человека уже есть какие-то сложившиеся отношения со своим батюшкой.

– В XIX веке был врач Федор Гааз, чье имя Вам хорошо Вам известно, который отдавал все свои деньги на помощь больным, нищим и даже заключенным в тюрьме. То есть немец приехал в Россию для того, чтобы помогать. Вы британец, ставший православным священником, для того чтобы помогать в хосписе в столице России – Москве. Что-то в этом есть необычное, да?

– Я не сказал бы, что приехал для того, чтобы помогать, так сложилось, меня уговорили помогать. Но я не жалею об этом ни секунды.

– Спасибо Вам за эти слова и за то, что не жалеете. Мы с благодарностью от имени телезрителей нашего канала «Союз» говорим спасибо за Ваше участие, за Ваше служение и за замечательный рассказ, который Вы нам поведали в течение двух передач.

Ведущий Константин Ковалёв-Случевский, писатель

Записал Игорь Лунёв