Плод веры. Беседа со священником Валерием Степановым

Священник Валерий Степанов, клирик храма святого Мартина Исповедника в Алексеевской слободе, рассуждает о приходской жизни, молодежи в Церкви, социальной работе, а также о церковном краеведении.

– Я внимательно изучал Ваши выступления, беседы, интервью, и меня очень заинтересовал случай, который произошел с Вами в Соединенных Штатах Америки. Вы сказали, что видели плакат в одном из католических штатов (Вы это подчеркнули), на котором было написано: «Шокируй маму: сходи в воскресенье в церковь!» Как это можно объяснить? Настолько все плохо в Соединенных Штатах с молодежью в Церкви? Какая ситуация у нас, если сравнивать? Стоит ли нам вешать такие плакаты в наших городах?

– США – очень религиозная страна. Особенно это касается культуры небольших городов и поселков, так называемой одноэтажной Америки. То есть большинство людей, конечно, религиозны. Но, как всегда, есть проблема мировоззренческого выбора, проблема с молодежью, которая пытается поднять внутренний бунт. Создать пути, показать дверь, через которую молодежь входит в храм, не так просто. И католики, и протестанты, да и мы, православные, пытаемся найти этот путь. Однозначного ответа на это нет.

В центральном викариатстве в Москве мы делаем множество молодежных программ. У нас активная молодежная работа: есть и спортивные соревнования, специальные балы, школы исторического танца и много-много других начинаний. Идем ощупью. Иногда что-то выстреливает, иногда нет. Но мое внутреннее убеждение, уж простите за этот пафос, с высоты моего возраста, что самое главное – это личная встреча со Христом. Если она произошла, то все остальное – приложение к этому, а если она не произошла, то, какой бы цирк мы ни устраивали, какие бы ни придумывали программы и так далее, это ничем не поможет. Поэтому я думаю, что самое главное – рассказать о Христе, прочитать Евангелие, а все остальное – совместное общение, проекты – должно идти обязательным дополнением.

– Если сравнить приходские общины конца 80-х – начала 90-х и современные, в чем отличие и есть ли какая-то позитивная динамика?

– Вы знаете, я могу даже сравнивать общины начала 80-х (потому что пришел в храм еще в эту пору) и уже последующую церковную жизнь. Вот смотрите, я пришел в храм в 1986 году, и тогда у нас было всего лишь три молодых человека и несколько девушек. Остальные – пожилые люди, в основном женщины предпенсионного и пенсионного возраста. Но я считаю, что мне очень повезло, потому что я попал в среду очень интеллигентных людей. Там были закрытые встречи, закрытые семинары. Мне посчастливилось: я увидел владыку Антония, приезжавшего в Москву на различные церковные мероприятия. Одна дама собирала молодых людей, и владыка Антоний с нами беседовал. Это было, конечно, особое ощущение. С одной стороны, мы понимали, что есть гонения, и каждый из нас притеснялся и в жизни, и в учебных заведениях, но, с другой стороны, мы чувствовали некоторую избранность, что ли, особое общество, которое есть. Я не хочу говорить о духе первохристианских общин, но было такое особое состояние. Потом народ, конечно, хлынул в Церковь, и здесь оказались разные люди, но у каждого был сложный внутренний мировоззренческий выбор.

Теперь подросли наши дети. Может быть, их путь и проще, и сложнее. С одной стороны, они с детства знают дорогу в храм, знают пример и образ жизни своих родителей, но не всегда этот выбор происходит через внутреннюю борьбу. Очень часто он во многом бытовой: родители ходят в храм – я хожу в храм, мне это все близко, знакомо: устав, богослужения, церковные песнопения, быт церковного человека. Но все-таки Бога мы ищем с натугой, с внутренним борением. Иногда этого нет, и, может быть, поэтому вера больше колеблется, может быть, не такая яркая, как было в конце 90-х.

– С этим связано, наверное, и то, что во многих воцерковленных семьях подростки, которые становятся самостоятельными, перестают ходить в церковь. Вы сталкивались с этим? Как это преодолевать родителям?

– Не всегда.

– Безусловно, не всегда.

– Очень часто, отходя от Церкви (мы воспринимаем это как подростковый бунт), потом заведя свою семью, женившись, люди возвращаются, делают свой выбор, видят, что этот путь наиболее правильный, наиболее удобный в жизни. Вообще, трудно воспитывать подростка. У нас в приходе сейчас как раз подрастает поколение ребят, которые входят в этот возраст. Я думаю, что ребенка в этом возрасте главное любить и показывать, что дорога к папе, маме, священнику, духовнику всегда открыта. Никаких резких движений не делать. Молодому человеку сложно в этот период и физиологически, и по-иному. И нам сложно, мы в растерянности, потому что для него каждый год, даже каждые полгода – важный этап взросления. Для нас время идет по-другому, мы его видим еще маленьким, еще несозревшим, и происходит такое несоответствие. Любить, терпеть, вместе с ним переносить этот непростой период. Каждый из нас помнит себя в этом возрасте. Я искренне благодарен своим родителям, которые проявляли терпение, «неся» меня в этот период жизни.

– Многие священники отмечают, что в сравнении с началом 90-х в храмах, может быть, не сильно увеличилось число прихожан, но значительно возросло число причастников. Вы можете подтвердить эту тенденцию? С чем это связано?

– Я думаю, что вообще изменился состав приходов. Если раньше все-таки во многом это были пожилые люди, то сейчас пожилыми людьми становятся те поколения, которые жили в 40-е, 50-е, 60-е годы и воспитывались советской властью. И, может быть, им сложнее, чем кому бы то ни было, найти свою дорогу в храм. Зато очень много людей среднего возраста с детьми. Могу сказать, что они составляют основу наших московских приходов. Очень много детей на Причастии.

Вообще, люди по-иному стали относиться к литургии, мне кажется, более глубоко и осмысленно. Очень многие стоят и следят по гаджетам за богослужением, глубоко знают православную символику, знают части литургии, то есть все-таки совсем по-другому относятся к самой Евхаристии и считают Причастие важным, нужным этапом. Во многом, мне кажется, повлияли книги православных богословов, сохранивших богословскую традицию в Свято-Владимирской семинарии и Парижском Свято-Сергиевском институте, их перевели, прочитали, и это тоже было новое слово для нашего восприятия. Помогли наши современные катехизаторы (хотя это слово и приобрело нехороший оттенок), популяризаторы очень многих правильных православных идей. Спасибо людям, которые делали эту работу.

Мне посчастливилось, я был на богослужении отца Тавриона (Батозского). Это великий подвижник советского времени, сидевший в лагерях, исповедник православной веры. Патриарх Алексий I рекомендовал ему поехать в Прибалтику, в Ригу: все-таки там было не такое притеснение и гонение. Он жил под Ригой в небольшой пустыньке, к нему приезжало очень много интеллигентных людей из Москвы, из Петербурга; однажды был и я, в то время старец был уже близок к смерти. Я помню, как он совершал литургию. Во-первых, в алтаре у него не было ничего, кроме необходимого для литургии: ни ризницы, ничего. И никаких разговоров. Даже тогда это служение литургии уже производило впечатление. Не надо было никаких слов, богословского анализа, ничего. Просто смотрел и понимал, а через много лет понимаешь еще больше, что это значило.

– Сейчас все-таки в наших храмах сложно увидеть такой подход. Все становится более, скажем так, скоротечно, быстро, повседневно. Вы не зря сказали, что в пустынь приехали…

– Вы знаете, я достаточно хорошо знаю московское духовенство. Могу со всей ответственностью заявить, что московские священники очень хорошие. Это благочестивые люди, которые действительно молятся. Ну, может быть, нам всем, в том числе и мне, надо поднимать какую-то интеллектуальную составляющую, потому что все-таки за бытовой рутиной жизни (а на священнике большая нагрузка) не хватает сил на чтение, на совершенствование, даже на размышление. Но в принципе священники хорошие и службу правят хорошо.

– Если вернуться к приходской жизни, в чем она заключается помимо богослужения?

– Есть разные формы церковной жизни, но принцип остается один. Все-таки церковь – это не место, где мы что-то берем, а место, где мы что-то отдаем. Должна быть жертвенность. Ты можешь жертвовать деньгами, своим свободным временем, какими-то знаниями, умениями, душевным расположением. От священника требуется эти формы организовать.

Что касается прихода, на котором я служу: здесь, конечно, тоже непросто, но у нас есть группа милосердия «Бедные люди – Курский вокзал». В нее входят разные люди: кто-то ездит вместе со мной каждое воскресенье на Курский вокзал, раздает еду, какие-то медикаменты, одежду, кто-то готовит это, кто-то формирует необходимые пакеты и вещи – люди по-своему участвуют в этом. Вы знаете, что я стал замечать? Что, конечно, бедным людям необходима наша помощь, но и тем, кто в этом участвует, это тоже необходимо. Вот мы были там в последнее воскресенье: мама с ребенком, ребенок на вокзале уже вырос и пошел в школу, которая расположена рядом, представляете? И ты понимаешь, что твои проблемы, может быть, не такие глобальные, как тебе казалось, что есть люди, которые находятся в гораздо более сложном положении, чем ты, и ты по-другому начинаешь смотреть на свою жизнь. С педагогической точки зрения, мне кажется, это очень правильный ход.

У нас есть «Клуб бабушек» храма Мартина Исповедника. Пытаемся работать с людьми, как говорят психологи, третьего возраста. Это тоже люди, которые прошли через все перверсии советского периода и, может быть, иногда чувствуют себя одинокими, жаждущими какого-то общения. Мы стараемся раз в две-три недели их собрать, посмотреть какой-то фильм. Или кто-то приходит выпить чаю, немножко поговорить, немножко обсудить Евангелие. Вот такое общение.

Есть молодежная работа. Я пытаюсь сам научиться читать Евангелие с молодежью – это не так просто. У нас есть библейский кружок. Не так просто найти пути к молодежи, объяснять Евангелие и многое из того, что есть в Новом Завете. Пытаемся это делать.

Что я считаю важным для приходской жизни (у нас есть только начатки этого) – это церковное краеведение. Важно все-таки пытаться понять не только историю храма, но и историю места, где этот храм находится и является, конечно, центром того или иного района или слободы, бывшей деревни, поселения или учебного заведения (тоже такое бывало), попытаться проследить его историю. Все-таки должна быть связь между прошлым и будущим. Был прекрасный мыслитель, его называли «московским сидельцем», который находился здесь в ссылке, – Чаадаев. В одном из своих писем он писал, что Россия – удивительная страна, в ней каждая новая идея не наслаивается на предыдущую, а начинает жить так, как будто до нее ничего не было и она пытается укорениться на целине, на голом месте. В общем, отчасти мы это переносим и в церковную жизнь, да и не только в церковную. Каждый начальник, который приходит, все строит так, как будто до него ничего не было. И мне кажется, таким интересом к церковной истории можно попытаться эту нашу российскую привычку немножко изменить.

– Ваша любовь к краеведению связана и с Вашей серьезной работой на телевидении, давайте немножко поговорим об этом.

 – Ну, она не серьезная, но тем не менее была. Да, в течение почти пяти лет мы снимали программу, посвященную церковной истории Москвы. Называлась она «Москва. Мифы и легенды». Эта программа выходила каждый день, в ней было несколько ведущих, и, по мысли продюсеров, каждый из них должен был давать свой взгляд на Москву. Там были женский взгляд на Москву, взгляд на Москву молодого человека, взгляд историка, и продюсерам показалось интересно, если на Москву будет смотреть и священник. Мы делали эту программу, по-разному пытаясь ее форматировать. Мне кажется, это был удачный проект.

 – Нас смотрят телезрители в разных регионах нашей страны, многие приезжают в Москву часто. Какие места, связанные с церковной жизнью, Вы бы им рекомендовали посетить в первую очередь?

– Таких мест много.

– Хотя бы несколько давайте назовем. Не все знают какие-то особенности даже в том районе, где Вы служите: сколько там уникальных храмов, монастырей.

– Одна из лучших поэтесс XX века написала: «А вон за тою дверцей, куда народ валит, там Иверское сердце, червонное, горит». Мне кажется, приезжая в Москву, надо идти к Иверской часовне. Она сейчас восстановлена, и икона Божией Матери – это действительно место паломничества и поклонения многих и многих поколений людей, живших в Москве, приезжавших в Москву. Мне кажется, надо начинать путь оттуда.

Сейчас открылось много новых мест, в том числе в Китай-городе. Это Заиконоспасский монастырь, где в советское время были совершенно неизвестные здания, потом его полностью законсервировали, затем это было одно из учебных заведений, а сейчас восстановлена одна из древних обителей в Москве. Там, кстати, похоронены братья Лихуды, организовавшие первое учебное заведение в нашем городе. Это место нового паломничества, мне кажется, интересно посмотреть. Вообще, все, что касается Китай-города, в советское время было законсервировано и обезображено, а сейчас все восстанавливается. Такая подлинно глубокая история.

Есть места замечательные: и собор Василия Блаженного, и соборы Московского Кремля, и Коломенское. И все-таки это то, что реставраторы называют «залаченным». То есть прошло много реставрационных работ, и какую-то подлинность, соприкосновение с историей увидеть сложно, особенно в советских и постсоветских музеях (об этом говорит и мой опыт). А здесь то, что открылось в конце 90-х годов и реставрировалось у нас на глазах, – это подлинное соприкосновение с историей. Сейчас, кстати, преобразился храм Покрова в Филях. Он полностью передан Церкви, в нем идут богослужения, храм наполнился молитвой. Мне кажется, он даже стал по-другому выглядеть и внешне, и внутренне.

Я заметил еще одну особенность. У меня был цикл программ «Церковные погосты» о кладбищах Москвы, на которых находились храмы, об истории этих мест, о людях, которые там похоронены. Всегда чувствуется разница между кладбищем, на котором есть храм, и кладбищем, на котором нет храма. Ощущается какой-то атмосферой: люди лежат неутешенные, что ли, нет вот этих слов – «Зде лежащих и повсюду православных». Но это к слову.

– Возвращаясь к жизни приходов. Один из наших гостей отметил такую особенность, что прихожане не готовы зачастую обращаться за помощью к таким же, как они, прихожанам того же храма. Есть ли такая проблема и готовы ли вы оказывать помощь? Как Вы видите со стороны: готовы ли люди просить о помощи не дальних, а ближних, которые являются частью того же прихода?

– Это тоже нововведение нашего прихода. Боюсь я его, но в то же время это такой голос современности. Мы создали в одной из социальных сетей приходскую группу, с необходимостью регистрации, и она очень быстро наполнилась. Я думал, что это будет группа, скорее, для молодежи, но оказалось, что люди почтенные и даже старушки сегодня активно пользуются компьютером. Я специально не зарегистрировался в этой группе, там есть администратор, который ведет эту группу, управляет дискуссией, и люди постепенно привнесли туда навыки интернет-общения. Я хоть не вхожу в эту группу, но иногда ее просматриваю и вижу, что взаимопомощь действительно есть.

– Один из социологических опросов, когда опрашивали прихожан московских храмов, показал: сорок пять процентов респондентов считают, что финансирование храма – это обязанность прихожан. Как обстоит дело по факту? Насколько активны прихожане в финансировании храмовой деятельности?

– Я могу сказать другое. К моему удивлению, я обнаружил, что большинство невоцерковленных людей считает, что храмы вообще содержит государство, Церковь ничего не делает, что на деньги налогоплательщиков и государства все это содержится, восстанавливается, оплачивается и так далее. Конечно, в этой связи есть много стереотипов. Многие святые отцы писали о том, что необходимо жертвовать десять процентов от своего дохода на храм. С одной стороны, это так, некоторые так и делают. Некоторые не делают, и мы не можем просить у людей, потому что они находятся в тяжелой финансовой ситуации. Все-таки у нас большие приходы, и сложилась такая традиция: «Сегодня я хожу, завтра не хожу». Западная практика проще. Ты жертвуешь деньги, раз в год тебе присылают чек, но зато ты можешь в любой момент спросить отчет о деятельности приходского руководства. У нас устроены приходы немного по-другому, но, может быть, в будущем этот вопрос как-то изменится. Будем постепенно работать.

– В некоторых странах, таких как Германия, существуют религиозные налоги, поэтому часто Церковь получает значительную часть средств за счет налогов граждан этой страны.

– Я учился в Германии, в маленьком городке, в самой католической ее части – Баварии. Да, действительно, там, как и в скандинавских странах, есть церковный налог. Но люди, которые этот налог вносят, внутренне уверены, что больше ничего Церкви не должны, зато Церковь им должна много. И это состояние мне кажется не очень правильным. Все-таки важно, когда ты сам принесешь или выпишешь чек, а не автоматически будут снимать с тебя деньги. Ты считаешь, что ты за все заплатил и теперь тебе все должны. Знаете, это такая палка о двух концах. И мы уже проходили через этот сложный период сближения Церкви и государства. Не знаю, насколько его плоды правильны.

– Спасибо огромное за беседу!

– Благодарю Вас, приглашайте!

Ведущий Александр Гатилин

Записала Екатерина Самсонова