«Культура» с Николаем Бурляевым. Протоиерей Андрей Ткачев

– Мир вашему дому. Мы продолжаем встречи в нашем киноклубе, и сегодня наш гость – протоиерей Андрей Ткачев. Это человек, с которым мы достаточно давно знакомы, но не встречались в жизни лично и не беседовали о том, о чем попробуем поговорить сегодня.

Отец Андрей, я очень хотел бы поговорить о том, о чем мы обычно говорим в этой студии с самыми разными деятелями нашей культуры,  – о культуре, о кино. Поговорить, в каком сейчас положении наша российская культура, все ли идет правильно и что нужно сделать нашему государству, чтобы выправить положение.

Не так давно на нашем форуме «Золотой витязь» около восьмидесяти деятелей кинематографа и культуры, причем разных областей – крупные дирижеры, в их числе Владимир Федосеев, крупнейшие художники Александр Шилов и Сергей Андрияка и многие другие – подписали письмо-обращение к президенту с тревогой о том, в каком состоянии ныне кинематограф. Ведь президента уверяют, что все хорошо, что идет какое-то движение вверх. Мы же в этом обращении говорим о том, что видим обратное движение – вниз, сползание в бездну вседозволенности, в преисподнюю через американский экран, который заполонил практически весь российский прокат. Вам же иногда приходится видеть и кино, и, может быть, даже театр. Выразите, пожалуйста, Ваше личное отношение.

– И то, и другое мне приходится видеть. Я не экспертное лицо, но активный пользователь. Эксперт я на уровне кухонных разговоров. Что скажу? Я прекрасно понимаю, что Голливуд – это внештатный отдел пропаганды, пропагандистская машина, особенно в свете сегодняшних решений. С какого-то года (совсем скоро) будет квотированный выпуск лент, учитывающий гендерную разность, угнетенность сексуальных меньшинств. Прописано в документах, что столько-то процентов на съемочной площадке будет таких-то и таких-то. То есть это не чистое искусство; это совсем не искусство, а пропаганда.

Собственно, клин клином вышибают. Наша российская растянувшаяся революция (1905 года, потом Февральская, потом Октябрьская) – это, по сути, плод неумения отвечать на пропаганду пропагандой, на идеологию идеологией, на воспитание воспитанием. Русские – это же благодушные люди.

– Но чиновники наши считают, что все у нас нормально, что иногда даже что-то окупается в кино...

– «На Шипке все спокойно» – есть такая сакраментальная фраза. Наши «императоры» ведь получают информацию ближайшего круга; эта информация просеивается через плотные фильтры, и до них доходит не объективная информация, происходящая на местах, а какая-то совершенно другая, искаженная, как по испорченному телефону. У чиновников «на Шипке все спокойно». Им нужно дать картинку. Чиновник, в принципе, – это такое лицо, которое нуждается в реальности в последнюю очередь; в первую очередь он нуждается в картинке.

– Для отчетности.

– Конечно. Это некое проклятие нашей эпохи. Франц Кафка говорил, что цепи современного человечества сделаны из канцелярской бумаги. Они ничуть не легче, чем цепи кандальников, галерников; они только имеют вид легкости, потому что бумажные.

И мы постоянно создаем картинку: мы должны отчитаться, доказать свою полезность. Чиновник всю жизнь озабочен одним большим вопросом: ему нужно доказать свою профпригодность, что он нужен.

– Но они часто вредят. Я последние пять лет был заместителем председателя Общественного совета Минкультуры и видел этих чиновников. И видел кадровый резерв, который они хотят приглашать для работы. Этому кадровому резерву (человек тридцать прошли через нас) я задавал вопрос: «Назовите русских поэтов XIX века». Столбняк в глазах, абсолютная паника и никакого ответа. И вот эти люди будут руководить нашей культурой.

Чиновники обижаются на меня. Я ко многим там отношусь прекрасно, и к нашему новому министру, которая попала в трудное положение: ей нужно исправлять то, что наворотили до нее. Вроде бы русские люди, возможно, даже в церковь ходят, но почему такой дух русофобии у русских людей? Почему такое пренебрежение к русской культуре? Почему они уничтожают русские традиционные симфонические оркестры? Оркестр Полетаева «Боян», основанный на традиции, уничтожен подписью министра Мединского. Я видел, как сдавливается петля на горле этого оркестра: со ста пяти человек сократили до тридцати пяти, деньги урезали до 1/5 того, что получает оркестр Спивакова или Башмета (там 180 тысяч рублей, а этим – 35 тысяч рублей). Их все время сжимали, а потом сказали им о профнепригодности. И уничтожен оркестр.

– Я не знаю генеза этого явления. У нас, наверное, шизофрения. Хороший православный человек, садясь в «кресло», попадая в систему, вынужден забыть про то, что он хороший православный русский человек, он должен играть по каким-то внутрикорпоративным правилам, которые действительно абсолютно русофобские, антинародные, антиисторичные. Система создана так, что хороший православный человек стыдится того, что он хороший и православный, надевая пиджак и садясь в рабочее кресло. Это не сегодняшнего дня проблема. Я только с генезисом этой проблемы не разобрался, не знаю, откуда ноги растут.

– Как откуда? Расскажу историю с фильмом «Матильда». До этого Общественному совету удалось остановить новосибирский «Тангейзер». Мы посмотрели, увидели, что это, во-первых, бездарная вещь, во-вторых, антихристианская, обратили внимание министра на это, и он практически уволил директора театра. По фильму «Матильда»: наш Общественный совет получил двадцать тысяч подписей с протестом против показа этого фильма. Мы просили в апреле того года министра Мединского, чтобы нам показали фильм. Нам не показали.

В августе министр подписал прокатное удостоверение, и в октябре фильм должен был выйти на экран. Мы с председателем Общественного совета Павлом Пожигайло, понимая, что надо как-то разрешить противоречия, попросили министра о встрече. Нам ответили: «Встретитесь, и он покажет вам фильм ˮМатильдаˮ». А что его показывать за неделю до премьеры? Мы уже ничего не сделаем. Показали фильм. Министр вышел и говорит: «Мы не будем обсуждать фильм, мы обсудим тему отставки председателя Общественного совета Павла Анатольевича Пожигайло». Я встал и сказал: «Подождите. Как-то у вас все быстро и просто!..» Нас там было 20 человек. Когда министр задал вопрос: «Кто за отставку Павла Пожигайло?» (этого замечательного человека, профессионала, патриота), 18 человек подняли руки. Один я был против. Я увидел, что эти члены Общественного совета практически трусят, потому что зависят от чиновников, от грантов. А министру было приказано откуда-то свыше: убирайте этого председателя, мол, почему он против «Матильды»...

– Вот ситуация. Вообще самое важное, чтобы Министерство культуры не стало министерством имени культуры. Такая шутка. У них и финансирование-то очень небольшое. Я имею честь знать лично госпожу Любимову; знаю ее как хорошего и православного человека. Но я понимаю, что они как бы стреножены чиновниками средней руки, секретариатом, правилами игры. Они же нищенские деньги получают...

– Это правда.

– Я слышал Вашу идею в передаче «Двенадцать». Кстати, мне очень нравится эта передача. Выпуск с Вами мне особенно понравился. Там было и про Ваш фильм «Отменивший войну»; отдельных слов достойны и этот человек, и это кино. В передаче была тема о том, что финансирование культуры должно быть на уровне финансирования Министерства обороны, потому что это тоже министерство обороны...

– ...обороны души человека.

– Да. Только для этого нужно сначала иметь стратегию развития культурного процесса в стране, иметь четко расставленные приоритеты.

– Стратегия есть. Президент подписал в 2014 году «Основы государственной культурной политики», во многом опирающиеся на традиции, на аккумулирование всего самого ценного, что есть, для передачи грядущим поколениям. Там все прописано. Но это не выполняется.

– Очевидно, мы имеем проблему с человеческим материалом (есть такое циничное выражение). Конкретное дело делает конкретный человек. Если два человека делают одно и то же, получается не одно и то же. Один делает с душой, а другой – без души; один за деньги, другой – ради Христа; один – через пень колоду, другой – с утра до вечера. То есть все упирается в человека. А человеческий материал (если продолжать пользоваться этим циничным словосочетанием) эрозирует; происходит некая эрозия смыслов и всего того, на чем росла и стояла Россия и вообще весь мир. Жертвенность, верность, сострадание, терпение, мужество – эти базовые качества даже не именуются вслух, они считаются какой-то архаикой. Поэтому мы можем прийти к печальной ситуации, когда будут мыслить категориями: прикольно или нет; по кайфу или не по кайфу. В этих рыночных категориях человек становится каким-то песиголовцем, у него как бы вырастает собачья морда вместо человеческой, и тогда уже с ним ничего нельзя сделать.

– В нашем обращении к президенту мы говорим о том, что культура и рынок – понятия несовместимые. Что Вы об этом думаете?

– Я думаю, что всё большое, что делали люди, которые смотрят сейчас на нас вот с этого полиэкрана в студии – Грибоедов, Пушкин и так далее, – сказали бы нам, что рынок не может командовать культурой. Как говорил Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать...»

– Однако Александр Сергеевич первым начал получать деньги за то, что писал, за стих.

– Да, в своих дневниках он писал, как какой-то богатый помещик говорил, что получает твердый доход со своих деревень, на что Пушкин ответил, что его доход тверже, потому что это доход с русского алфавита... И Чайковский был первым человеком, который стал жить музыкой. До этого было не так. Бородин, например, был химиком, Мусоргский – отставной офицер. То есть все они были или из армии, или из науки, а чисто коммерческие гении возникали поздно. Скажем, Гончаров был чиновником всю жизнь, он провел незаметную чиновничью жизнь...

– Державин, Салтыков-Щедрин были чиновниками. Тютчев был главой цензурного комитета.

– Тютчев был в Коллегии иностранных дел, он был серьезным дипломатом. То есть они сочетали государственную работу с серьезным «пожаром» мыслей. Знаете, в коммерции главная идея – заработок; там нет трех китов, есть один кит – заработок. А идея служения целиком в деньги не превращается. Когда пожарный лезет в огонь спасать ребенка или старушку в доме престарелых, он ведь не о зарплате думает.

– Гете говорил: песня, которая льется из уст, и есть та награда, которая вознаграждает. А Библия говорит: даром получил – даром отдавай.

– У митрополита Сергия (Страгородского), будущего патриарха Сергия, есть хороший труд «Православное учение о спасении». Он там пишет о том, что добродетель награждает сама себя благодатью при ее совершении. То есть ждать награды за добродетель – это мещанство, чванство, ханжество, даже глупость. Добродетель сама дает человеку так много, что он других наград не хочет; добродетель сама вознаграждает.

Ты награждаешься за творчество не деньгами, деньги – это побочный, второстепенный, сопутствующий продукт. Деньги всегда приходят под большую идею. Как про жену и мужа сказал Господь: у мужа должно быть дело, а жена должна быть помощницей. Если у мужа дела нет, зачем ему помощница?

– Вы вынуждены иногда смотреть то кино, которое нам предъявляют последние 30 лет после перестройки, основанное на вседозволенности, мол, делайте что хотите. Анализируя кино, что было до перестройки (Тарковский, Бондарчук, Шукшин и так далее; сотни имен можно назвать), сейчас кого бы Вы назвали, кто не предал кино как искусство? Что-то Вы видели за эти тридцать лет?

– Я в современных именах вообще не ориентируюсь. Для меня великий русский кинематограф – это кинематограф 70–80-х годов. Сегодняшних имен я не знаю. Знаете, я смотрел сериал «Чики» про барышень, которые зарабатывают на юге. Должен отметить, что это честное проникновение в глубинку нашей жуткой жизни; это прямой сострадательный показ совершенно сумасшедшего быта. Есть за что поругать нашу действительность, но есть за что похвалить – это честный показ того, что есть.

– Те, которые делают такой честный показ, часто говорят: «Но ведь это все есть в жизни. Почему же мы это не будем показывать?» Но показан ли выход из этого? Они показали всю мерзость, а выход?

– Выхода не показали, и это плохо. На самом деле подлинное творчество, собственно, состоит в синергии Бога и человека, когда Бог не может не показать тебе выход, иначе Он не Бог. Из любой ситуации есть выход: либо радикально вверх, либо направо или налево в открытые двери. Когда просто изображается правда жизни, ругаются матом, например, ходят голыми по сцене – я, конечно, против всего этого. Я не признаю этот натурализм, потому что он избыточен, он не нужен. Тогда как еще в классическом голливудском фильме 30-х годов за занавеской видны были два силуэта: мужчины и женщины, которые сближаются к поцелую, когда даже нет касания губ...

– А Вы знаете, что в Америке был кодекс Хейса, в котором продюсеры Голливуда прописали, что можно, а что нельзя. Там было примерно 20–30 пунктов: отношение к религии, к семье...

– Нельзя было, например, позорно (в смешном, глупом виде) изображать священника любой конфессии... Заметьте, по романтической мизансцене человеку все понятно; нормальному человеку не нужны развратные детали.

– Я не знал про кодекс Хейса до тех пор, пока президент нашей страны не объявил об этом кинематографистам, которые начали жаловаться на то, сколько пошлости на экране. Он сказал, что, мол, в Америке-то был кодекс Хейса, вот вы сами выработайте. И мы, участники кинофорума «Золотой витязь», сделали «Кодекс чести деятелей культуры», где все достаточно жестко прописали. Но все это похоронили. Я предлагал и в Министерстве культуры на общественном совете, и в союзном государстве, чтобы это ввели. Но вроде бы это нужно, а потом все тонет, потому что боятся того, что скажет «пятая колонна».

– Люди боятся быть хорошими. Это реально. Люди боятся быть вежливыми, честными, целомудренными. Не модно. Какая-то пацанская этика 15–16 лет затянулась до пятидесяти и дальше. Мальчишки же гордятся какими-то воображаемыми половыми подвигами, каким-то мнимым хулиганством; в 16–18 лет им нужен статус хулигана, смелого, безбашенного, пользующегося авторитетом у девочек, у подростков, у старших. Но это нужно оставить на пороге 22–23 лет, женившись, остепенившись, войдя в профессию. Но мужикам уже по шестьдесят, а им до сих пор стыдно быть хорошими.

Хорошим быть не стыдно, хорошим быть почетно, славно. Славно, например, найти из великого русского языка замену какому-нибудь нехорошему междометию. Как писал Достоевский, матерный язык рожден избытком чувств и скудостью речевого аппарата. Когда человека переполняют эмоции, а он не может ничего сказать, тогда он произносит какое-то короткое матерное слово. Мат – это скудость речевого аппарата, скудость словарного запаса при избытке эмоциональной составляющей. Но у нас очень богатый русский язык! Поэтому не стыдно быть хорошим. Нужно менять коды сознания.

– Это реально – поменять коды сознания?

– Думаю, да.

– Как это сделать?

– Я верю в то, что можно все поменять. Вообще, мне кажется, кроме Церкви, это никто не способен сделать. Все остальные: научное сообщество, культурные когорты...

– Простите, я с Вами не согласен. Давайте вспомним эпоху советского партийного кинематографа: оно было христианское на 98 процентов. И действовали заповеди, и они меняли людей в лучшую сторону. Так что это можно сделать.

– Можно. Но вдохновляющим, расставляющим все акценты организмом, по идее, должна быть Церковь. Если она недоделывает свою работу, недоговаривает в честности...

– В церкви вы говорите проповеди, правильные вещи, но люди вас там слушают в замкнутом пространстве. А здесь – экран, действующий на миллионы людей.

– Согласен. Но если среди прихожан будут два режиссера, продюсер и четыре оператора, тогда прозвучавшее в закрытом пространстве храма будет транслироваться через их сердца на экран и далее – на миллионы зрителей.

– То есть и кино, а не только Церковь.

– Нет-нет, конечно, не только. Церковь не должна снимать фильмы, Церковь не должна гнаться за современными способами трансляции идеи. Все-таки мы – Апостольская Церковь. Мы – единая Святая, Соборная и Апостольская Церковь. Иоанн Богослов говорил: «Не хочу писать на бумаге чернилами, хочу говорить устами к устам». То есть мы мастера устного жанра.

– Вы же понимаете: чтобы это сделать на государственном уровне и поменять вектор направленности, нужно что-то делать с огромным чиновничьим аппаратом. Приведу пример. Я пришел к бывшему министру Мединскому с предложением поддержать фильм о Сергии Радонежском, идею постановки которого благословил Святейший Патриарх. Я показал ему фотопробы, мы уже начали работу с великим оператором Юсовым. Спрашиваю: «Поддержите?» Ответ министра: «Сделайте блокбастер о Сергии Радонежском; экшен Куликово поле». Вот уровень министра культуры Российской Федерации. Что с этим делать? Им уже вдолбили сверху, что надо делать деньги на экране. Кстати, деньги в кино вкладываются мизерные. Годовой бюджет всей киноиндустрии России – это стоимость одного американского блокбастера. Как будто нашему государству не нужно взращивать поколение.

Еще очень важный момент, раз мы этого коснулись. Я слышал слова Германа Грефа на Валдайском форуме: мол, зачем людям давать культуру, нам трудно будет ими управлять. Мне стало просто жутко страшно. Как его могут держать с такими геббельсовскими заявлениями? И это главный банкир России. Он уже подмял под себя «Союзмультфильм», выкупил коллекцию. Дальше взялся за образование, за цифровизацию. Что происходит? Куда мы движемся?

Кстати, когда наш президент был с Грефом на одной площадке по поводу роботизации, я услышал вдруг одну реплику президента. Он вроде поддерживал эти новые потоки, высокие технологии, но вдруг прозвучала такая фраза: «Быть может, это последнее изобретение человечества».

– Грядущее антихристово царство – это царство технологий, царство обезличенного бюрократизма, царство наполеоновских идей, рожденных в мещанских душах…

– Но что делать? Как остановить стремление все подчинить этому?..

–  Во-первых, мы будем молиться Богу. Мы верим, что одно из Его проявлений – это счастливый случай.

– На Бога надейся, а сам не плошай...

– Когда мы можем зайти в кабинет и иметь личный контакт с первыми, вторыми или пятыми лицами государства, мы должны говорить им правду и описывать возможную перспективу в случае неправильных решений. В разговоре с людьми мы должны говорить правду и требовать серьезного отношения к действительности. И мы не должны забывать говорить Богу обо всем, что происходит, обо всем, что нас тревожит или волнует, обо всем, чего мы не хотим.

Я поражен циничной смелостью главы Сбербанка… Например, ванну набирать нужно не каждому. Мойтесь, условно говоря, в тазике – и раз в неделю... Не всем, к примеру, надо читать книжки, некоторые пусть кайлом машут или делают какую-то простую процедуру на конвейере. Это понимали и раньше, но сегодня об этом не стесняются говорить… Я смотрел легенду о рязанском воеводе Коловрате, который сопротивлялся монголам, – настоящий блокбастер! Мне кажется, блокбастеры не достигают своей цели, они лишь  могут существовать для развития компьютерных технологий, отмывания денег и удовлетворения тщеславия.

– Иван Ильин называл такого рода искусство эффектной пустотой, доходным промыслом.

– Да, сказано точно. Искусство говорит исключительно о Боге и человеке. Говорит в разных сочетаниях: Бог – человек, человек – Бог, человек, ушедший от Бога, Бог, нашедший человека. Искусство предполагает диалог, драму, переживания, страдания, катарсис, радость. Никто нам не заменит подлинные чувства живого человека в его нынешнем скотском состоянии и в его желании измениться. Это то, о чем мы говорили перед передачей, обсуждая дневники Тарковского. Человек чувствует на затылке руку Бога, хочет идти вверх и видеть мир таким, каким его видит Бог: людей – настоящими, жизнь – правильной.

Каждый русский школьник должен знать как таблицу умножения жизнь Серафима Саровского, Сергия Радонежского, блаженной Матроны, Иоанна Кронштадтского и Филарета Московского. Изучаем в школе Пушкина – и сразу изучаем святителя Филарета, проходим Павла I – и сразу проходим преподобного Серафима, который родился в один год с ним. Русский школьник обязан знать это, иначе он не русский школьник и не русский человек. Каждый из нас должен знать житие преподобного Серафима, потому что он наше солнышко, он нам указывает, где жизнь, свет и радость.

Чтобы рассказать о нем, нам пригодятся и мультфильм, и кино. Однако не блокбастер, так как снимать блокбастер про преподобного Серафима – это позор. Надо снять хорошее кино про преподобного Серафима и про преподобного Сергия.

–  Поскольку деньги на анимацию будет давать Греф, то именно к нему потянутся за поддержкой российские аниматоры. А что он будет требовать?

–  Что будет требовать Греф? Как вы считаете, сможет ли Греф покаяться и стать православным христианином?

–  Ответьте Вы, может ли нормальный человек осознать свои грехи и покаяться?

–  Может. К нему может явиться кто-нибудь из другого мира, взять его за кадык и сказать: «Ты смотри, у тебя осталось полтора года. Давай начинай меняться!»

–  Им же все равно, так как они не верят в загробную жизнь.

–  Действительно, зачем им рай, если они его построили здесь...

–  Расскажите о Вашем отношении к тому горнему миру, в который нам предстоит перейти из нашего земного мира, где мы живем 70 лет, а аще в силах – 80 лет.

– Это грозная реальность. Мы, как античные греки, танцуем над пропастью. Мы или делаем вид, что не замечаем этой грозной вечности, или реально не замечаем ее.

– У нас нет реального каждодневного страха. Так определил Господь?

– Да, иначе бы мы не смогли ничего сделать: ни пельмени сварить, ни пол покрасить, ни рубашку постирать. Мы были бы скованы осознанием будущей реальности.

– Мы думаем: все умрут, а я останусь. Господь ведь дал нам это осознание бессмертия?

– Современные голливудские фильмы: катастрофа произошла, а я остался. Я заправляю свое авто на брошенных заправках и в брошенных супермаркетах бесплатно забираю консервы. Конечно, это тайное выражение бессмертия человека. Когда мы смотрим какое-то хорошее кино, то ассоциируем себя с главным героем, сострадая ему, сопереживая ему и боясь его смерти. И да, человек думает: все умрут, а я останусь.

– Хочу задать вопрос, важный для меня. В 25 лет я покидал тело и уходил в мир иной. Мне был показан удивительный и потрясающий мир гармонии. Там ты знаешь все, что было, есть и будет. Там ты и часть радужного океана, и сам океан.

Дальше или я сам вернулся, или кто-то меня оттуда вытащил. Был миг, когда я почувствовал: еще чуть-чуть – и ты уходишь. И страх... Меня пронзил панический страх, и я вернулся в тело. С тех пор у меня пропал страх смерти, и я абсолютно не боюсь ехать под бомбы НАТО в Югославию, стоять на мостах, когда бомбят американцы. Ошибаюсь я или в этом что-то есть?

– Без сомнений, в этом что-то есть, так как это очень серьезный и важный опыт продолжения жизни за пределами телесности.

– Я реально видел оставленное тело. Поднялся над ним и его вижу.

– Сегодня по таким случаям уже написаны диссертации. У Серафима Роуза упоминается доктор Моуди. Уже позже произошел один яркий случай с одной американской певицей, которая по минутам описывала свое загробное пребывание и свое возвращение в тело. Все это реальный опыт человечества, спорить с ним – все равно что спорить с тем, что существует Африка и там ходят жирафы.

– Попробуй докажи это...

– Доказательством этого опыта является вся наша деятельность. Святитель Григорий Палама говорил: «Язычник не поверит тебе, что Христос родился от Девы, если ты не любишь девство и развратен сам». Точно так же: если ты сам боишься смерти, язычник не поверит, что Христос воскрес из мертвых и что ты Его любишь и в Него веришь.

Ваша деятельность доказывает Ваши внутренние постулаты и Ваш мистический опыт. Дружба, общение с людьми, опыт отделения души от тела, встреча с Евангелием, Ваш патриотизм – все это доказывается Вашей деятельностью. Зачем мы будем искать лишние аргументы, если можем сказать: да, он действительно делал то, во что верил. А если человек декларировал свои ценности, но ничего не делал – тогда мы имеем право в нем сомневаться.

– Когда ты, грешный, предстанешь там, зачтется ли все сделанное тобой?

– Это трепетно и страшно. Я думаю, что там будет большая переоценка всей нашей деятельности – и мы узнаем о себе много того, чего не знали. Узнаем также и то, что могли бы сделать, но почему-то не сделали. Один афонский старец сказал: «Если я попаду в рай, то удивлюсь там трем вещам. Первое: что я в раю, ибо я знаю свои грехи. Второе: я увижу тех, кого вообще не ожидал увидеть. Третье: я не увижу тех, кого на сто процентов ожидал увидеть.

– Когда мы приносим на наши главные телеканалы хорошие фильмы, которые являются лауреатами «Золотого витязя» и поднимают дух людей, мы получаем ответ: «Это не формат».

– Недавно кстати узнал, что у нас высочайшими указами уже много лет как фактически упразднено документальное кино.

– Швыдкой уничтожил студию ЦСДФ, студию Горького.

– Документальное кино создает образ исторической России. Это, по сути, летопись, отличие от Нестора Летописца лишь в том, что он писал пером и чернилами.

– Ответ от главных телеканалов мы получаем следующий: «Мы же снимаем каждый день, какая еще летопись?»

– На самом деле документальное кино – дело Нестора Летописца. (Преподобный отче Несторе, помогай нам!) И вот мы видим, что летописцы не нужны. Действительно, как мы будем управлять образованными и помнящими историю людьми? Это невозможно. К тому же они еще и раз в два дня захотят себе набрать ванну теплой воды.

Самый главный враг российской исторической государственности, российского будущего и глубинной российской истории, которая кодируется под понятием Святая Русь, – российское телевидение. Все святое, большое, широкое, глубокое и многомерное – не формат. Я догадываюсь, почему так сложилось. Наши враги прекрасно понимают силу того оружия, которое мы недооцениваем: силу влияния на массы, силу ионизирующего потока священных или скверных образов, так как ионизируют и те, и другие, только с разным зарядом.

Я помню силу информации во Вторую чеченскую войну. Тогда один из деятелей Кавказа, называвший себя федералистом и патриотом России, а также выступавший за сохранение Ичкерии в составе Российской Федерации, сказал: «Дайте мне цену одного танка, которых уже сгорело 145 штук, чтобы я создал радиостанцию на чеченском языке». Ведь во время уличных боев, особенно при наличии противотанкового оружия, танки горят как спички.  Этот человек предложил создать радиостанцию на чеченском языке, которая будет работать не три минуты современного боя, как танк, а 5, 7 и 15 лет (за цену одного танка). Вот как бы идея.

– Об этом же Никита Сергеевич говорит в программе «Бесогон». Я все время вспоминаю, Гоголь говорил: сейчас идет самый главный бой – за душу человека. И вот Никита Сергеевич Михалков ведет бой. Он поднял забрало и каждую неделю бьет из своей танковой армады.

– Он вообще имеет боевой дух.

– Но это прекращают те, кто его вроде бы поддерживает, глядит ему в рот: «Ах, Вы наш гений!»

– Кого он защищает от народного негодования и кулуарных отравлений… Понимаете, он же работает как государственник. У него государственные мозги, то есть он государственный человек, патриот во всех этих своих исторических ролях. Его нельзя за это не уважать. Он последовательный человек, и он защищает всех тех, кто в силу своей административной стреноженности как бы говорит: «Ну, ты прости, Никита. Я тебя очень уважаю, я преклоняюсь перед тобой. Я вырос на твоих фильмах, но не могу тебя сюда пустить, потому что… ты сам понимаешь – почему. Сегодня такая ситуация». Я их тоже понимаю. Я как бы вижу эту ситуацию, я понимаю, как она происходит. Но это недальновидность, шизофрения…

Понимаете, религия не может быть частным делом. Считается, что европейский миф сделал религию частным делом человека. Ты как бы верь себе, но нигде об этом не говори.

– Но в нашей Конституции уже есть понятие «Бог».

– Слава Богу! С каким трудом и в какой стыдливой формулировке… Тем не менее это прекрасно.

Те же министры говорят: «Давайте реставрируем, например, древнюю церковь на Вологодчине». – «Наши нормативные документы не предполагают слово “церковь”. “Объект культурного наследия”, “архитектурный памятник XVIII века” – вот в таких формулировках. Мы слово “церковь” не можем написать…» А сегодня уже можно, потому что появились какие-то слабые заходы священной терминологии в главные тексты. А раньше говорили: «Нет, нет, нет! Это никакой не храм, это объект культурного наследия или, скажем, кирпичное сооружение с крестом на крыше. Как хотите, но никакой не храм». Это на самом деле страшная борьба, – борьба за одно, за два слова в тексте Основного Закона, и на этих двух словах потом можно жизнь построить.

– И что делать? Президент издает указы, в частности Указ «Об основах государственной культурной политики». Указ есть, но его не выполняют. Как поменять мозги тех, кто должен понять, что его надо выполнять? Этого требует не только президент, ваш руководитель, но и наш народ.

– Поскольку мы понимаем, что государя делает свита, должна быть кадровая политика и подбор людей, окружающих трон, окружающих первое лицо и группу первых лиц, ближайших соратников, – кадровый подбор по нравственно-идеологическим принципам, по выслуге лет, по нравственным ориентирам, по твердо доказанной жизненной позиции, по патриотизму. Нужно собирать вокруг себя людей, иначе любого хорошего человека задушит змейское окружение.

– И уходить от тех людей, которые тормозят развитие как путы на ногах. Я даже могу назвать эти имена – Чубайс, Греф, Швыдкой и так далее. Пора очищаться от этого, чтобы идти дальше, чтобы Россия жила.

– На почетный покой, да. Дайте человеку почетную пенсию и упраздните его от всякого административного ресурса. Дайте ему денег, чтобы он не боялся, что ему не хватит на кефир, но сделайте так, чтобы он на пушечный выстрел не приближался к рычагам управления тем или иным процессом. Надо это делать смело и беспощадно. Это гораздо легче, чем подписывать указ о смертной казни. Было бы гораздо суровее, например, визировать смертную казнь через повешение. А здесь все как бы очень гуманно. По возрасту, по потере доверия, в конце концов...

 Спросите вменяемых людей, и они вам скажут, что нет русской России, нет православной России. Есть симулякры, есть мимикрия, есть какая-то игра. Они играют с нами, потому что дух постмодернизма – это дух игры. «Вам нужно православие? Ну, мы сейчас поиграем в православие. Мы иногда и перекрестимся, вот свечечка». А дальше пошел Comedy Club, еще что-нибудь такое. Дальше хохочи, страна. Ниже пояса, выше пояса – пожалуйста, все точки обсмеяли. Они играют с нами, играют. Они и с Богом играют, мне кажется. «Господи, помилуй меня», – и опять за старое.

– «Но есть и Божий суд, наперсники разврата!»

– Конечно, конечно.

– Но как им дать понять, что придется отвечать за все то, что они сотворили со своей страной?

– Они знают об этом. Они сознательно выстраивают вокруг себя зону личного комфорта, чтобы неприятная информация не попадала им в уши. Они прекрасно знают на уровне глубинного сердечного сознания, что они будут прокляты, если не покаются. Но они не готовы каяться. То ли страшно, то ли боятся последствий, то ли не хочется покидать комфортную зону. Поэтому люди сознательно ограждают себя от всякой информации.

Им очень приятно, например, знание о том, что священники или епископы грешны. «Кто меня будет учить нравственности? Вот они, да? Гляньте на них: да у них это, это, это». Для них это очень важно. Вообще современному миру очень важны скандалы вокруг Церкви. Они говорят: «Кто меня будет учить жить? Вот эти, вот этот, вот эта? Да у них вон что, вон, вон... Я сегодня читал статью в “Новой газете”, в “Комсомольской правде”»… Это только для того, чтобы не покаяться, чтобы защититься чужими грехами.

– Я наблюдаю, вроде бы мы коллеги по цеху – на телевидении, учились в одних и тех же институтах, одни и те же педагоги читали нам лекции. Но почему все такие разные? Кстати, опять о Никите Сергеевиче: он мог бы жить абсолютно спокойно.

– Конечно, конечно.

– Самодостаточный, оскароносец, лауреат.

– На Западе мог бы жить спокойно, мог бы давать интервью на Лазурном берегу.

– Да. Но он здесь живет и пашет. И как только поднял забрало и начал прямо, без иносказаний говорить, тут же стал нерукопожатным для этой пятой колонны. Я часто цитирую Языкова, друга Пушкина. Языков – это тот, о ком Пушкин говорил: «Это единственный поэт, которому я могу завидовать». Языков в 1844 году написал оду; его дважды вызывали на дуэль. Это прямо относится и к противникам Никиты Михалкова, и к нашим противникам:

…Вам наши лучшие преданья

Смешно, бессмысленно звучат;

Могучих прадедов деянья

Вам ничего не говорят;

Их презирает гордость ваша.

Святыня древнего Кремля,

Надежда, сила, крепость наша –

Ничто вам! Русская земля

От вас не примет просвещенья,

Вы страшны ей: вы влюблены

В свои предательские мненья

И святотатственные сны!

Хулой и лестию своею

Не вам ее преобразить,

Вы, не умеющие с нею

Ни жить, ни петь, ни говорить!

Умолкнет ваша злость пустая,

Замрет неверный ваш язык:

Крепка, надежна Русь Святая,

И русский Бог еще велик!

– Аминь. Русский Бог еще велик. Вовеки велик русский Бог! Да, совершенно верно. Единственное, ненависть мерзавцев – это высокая похвала. Так что ее еще надо заработать. Если мерзавцы тебя любят и ты с ними пьешь на брудершафт, жаришь барбекю, значит, что-то с тобой не то.

– Отец Андрей, я очень рад, что мы с Вами так откровенно, без обиняков поговорили, потому что настало время именно такой речи, такого обращения к нашим соотечественникам. Видите ли Вы в перспективе возможность какой-то победы над этими темными силами?

– Да. Я верю в русский народ.  В масштабный проект, в новую евангелизацию и литургическое обновление русского народа, которое повлечет за собой изменение в сфере образования, медицины, массовой культуры, непременно в сфере кинематографа, анимации и обновление высшего истеблишмента именно благодаря этому внутреннему пробуждению скрытого русского богатыря.

Илья должен слезть с печи – это же одна из корневых мифологем нашего сознания. Безногий Илья на печи, который потом все поставит на место, а пока у него ноги как плети. Помните, перехожие калики, Божьи люди, Божьи страннички, должны у него попросить водички испить. Он говорит: «Как не стыдно, калики перехожие, посылать за водичкой безногого!» А они говорят: «Да ты прыгни, прыгни с печи. Русь тебя заждалась».

То есть эта мифологема – корневая идеологическая мысленная правдолюбная вещь. Богатырь должен встать с печи. Русский народ – это богатырь с пока что в силу разных причин неходячими ногами. Сейчас все грамотные, у всех есть Библия. Такого раньше никогда не было. Люди были либо неграмотные, либо при Союзе грамотные, но Библия была раритетом, можно было и сесть за нее. А сейчас все грамотные, у всех Библия, и никто за это не сядет. То есть через православную евангелизацию, литургическое обновление должен проснуться русский богатырь, и тогда, как святой корень, он даст побеги в разные стороны. Тогда, конечно, дойдет и до истеблишмента, и до нашей любимой культуры.

– На русского богатыря очень многие рассчитывают, и не только в России, но и во всем мире.

– Да, конечно, и в мире.

– Люди, живущие на Западе, говорили и говорят: «Спасение России есть спасение мира».

– Совершенно верно.

– Гибель России есть гибель мира. Приведу такой пример. Это тоже и юмор, и оптимизм. Сербов всегда давят, они всегда первыми принимают удар. И в 1914 году прежде пришли в Сербию, а потом к нам, и в 1941 году прежде к ним, потом к нам и так далее. Они нас часто даже оберегают. Так вот, когда в 1914 году их в очередной раз поставили на грань полного уничтожения, их воевода Пашич бросил такой клич: «Нам нет спасения. Мы победим!» У нас нет выхода, мы будем побеждать.

Ведущий Николай Бурляев

Записали Нина Кирсанова и Людмила Белицкая