Читаем Добротолюбие. Выпуск от 23 марта

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать «Наставления» Иоанна Кассиана. В прошлый раз мы начали читать десятый абзац, он очень длинный, поэтому прочитали только половину. Там говорится о том, что люди, современные Иоанну Кассиану, были людьми лукавыми, они хотели чего-то христианского добиться, не желая при этом терпеть ни единой скорби, скорбности и трудности. И таковых Иоанн Кассиан в соответствии с известной метафорой Откровения Иоанна Богослова называет теплохладными и говорит, что положение будущности этих людей страшно.

На этом он не заканчивает свою мысль, свое рассуждение, он говорит, почему происходит это и что нужно сделать, чтобы этот поток разложения христианина и христианства прекратить. Читаем вторую половину десятого абзаца:

… Но благодать, пришедши, возбуждает энергию духа и восстановляет в нем высшие стремления, отрешающие от всего земного. Подвергаясь влиянию их, воля не может уже оставаться такой равнодушною и теплохладною, но восприемлет ревность о лучшем и ему приносит в жертву все низшее. Между тем однако тяготение к прежнему покою равнодушия остается в ней, и она бывает очень готова опять ниспасть в него. Чтоб этого не случилось, во плоти оставляются движения, враждебные высшим стремлениям, к которым воля, вкусившая высших благ, благоволить не может, и лишь только ощутит их, тотчас оживляется всею ревностью и мужественно охраняет высшие свои блага. И бывает, что коль скоро воля ниспадет в Богопротивную теплохладность, восстает брань плоти и пробуждает ее к энергии. Из сего явно, что мы навсегда оставались бы в состоянии помянутой выше Богопротивной теплоты, если бы из него не выводила нас восстающая в нас брань. Ибо при ней, когда, раболепствуя самоугодию, захотим сделать себе некоторое послабление, тотчас восстает плоть и, уязвляя нас жалами греховных движений и страстей, не дает стоять в отрадной чистоте, желаемой, и увлекает к охлаждающему удовольствию, – не благоволимому, – увлекает как бы на путь, заросший тернием. Но это раздражает заснувшую ревность по Богу; она восстает и прогоняет подступивших врагов. Ежедневно действуя в нас, брань сия приводит нас к благодетельной решимости, – отвергши пространную и беспечную жизнь, стяжать чистоту сердца с многим потом и сокрушением духа, – хранить чистоту тела строгим постом, голодом, жаждою и неспанием, – восходить в доброе настроение духа чрез чтение, размышление и непрестанные молитвы.

Продолжая общие тенденции некоторых последних абзацев, которые мы разбираем, Иоанн Кассиан здесь подчеркивает, что страстность, которая нам оставлена, и сама мучительность этой страстности для нас необходимы. И он говорит о том, что теплохладность, о которой много говорили в прошлый раз, пагубна, и она свидетельствует о том, что ревность наша, энергия духа угасли.

Для того чтобы выбраться из теплохладности, необходимо получить эту энергию духа, получить силу духа, которая воспламенила бы нас. Об этом нужно молиться, это нужно искать. И когда мы это найдем, тогда встанем на правильный путь. Сам поиск этой силы духа, воспламеняющей наше сердце, сам поиск этой ревности, которая влекла бы нас к Богу, происходит потому, что страстность, в которой мы живем, тяготит человека – та тягомотина, болотистость,  непроходимая вонь, которую издает душа теплохладного человека, тот рвотный рефлекс, который она вызывает не только у Бога, Который говорит так в Апокалипсисе, но и у нас самих, живущих теплохладно. Это постоянное прозябание в каких-то мечтах, невоздержанности, объедении, в неревновании к молитве, постоянной тоске, унынии… От всего этого в конце концов человек устает и начинает пытаться от этого отстраниться. Он понимает, что это болото его засасывает, он не хочет так жить, он хотел бы жить иначе. Он же помнит, что был когда-то горячим, он помнит, как говорит здесь Иоанн Кассиан,  высшие духовные блага, помнит, как переживал их. И поэтому он хочет от всего этого как-то отстраниться, что-то сделать такое, чтобы вырваться из плена паутины, в которой запутался.

А если бы не страсть, если бы не грехи, которые иногда с отчаянным дерзновением, дерзостью приступают к человеку, внушая ему совершенно неуместные желания, чувства, мысли, образы, мотивы, человек бы, наверно, так и остался теплохладным. Но если он так и остается в этом состоянии, это показывает, что это болото его вполне устраивает, как индийского буйвола или русскую свинью. Ему вполне комфортно в таких ситуациях.

Но в большинстве случаев человек томится собственной теплохладностью, она его утомляет, он пытается из нее вырваться. И вот как раз  особенно мерзкие, нечистые (сознаваемые как скверные, отвратительные) желания, помышления и образы и воспламеняют ревность человека. Он понимает, что ему грозит, если он останется в этом состоянии еще некоторое время. И он старается из этого вырваться, он делает потуги, иногда слабые, но он их делает; он вооружается во дни Великого поста и молится очень сильно, надеясь, что вырвется, и чуть-чуть отрывается. Эти помыслы уходят, эти образы иссякают, и он думает: «Ну вот, наверно, я опять горю».

Проходит три-четыре недели после окончания поста, и он понимает, что все опять кончилось, поста недостаточно, нужны долговременные усилия, нужны серьезные усилия, нужна ревность. И вот он начинает думать, как бы возгореть такой ревностью. Но эти думы ни к чему не приводят, они кончаются, и он снова начинает медленно разлагаться как человек немощный, расслабленный. Пока в голову опять не приходят страшные желания, жуткие вещи, помыслы, страхи, видения… Тогда он снова воспламеняется. И в конце концов однажды, если человек будет бороться, барахтаться до конца, он обретет эту точку опоры и воскликнет всем сердцем к Богу, чтобы Бог его спас из этого тягостного состояния.

Получается, что эта энергия духа, как называет ее Иоанн Кассиан, и ревность (он тоже использует это слово, которое так полюбит потом Феофан Затворник), эта пламенность, решительность в отречении, подвиге крайне необходимы для того, чтобы быть христианином.

Мы не можем этого слышать, нам страшно, вся душа наша сжимается в комочек, нам даже подумать об этом страшно. Да, да. Но поэтому в нашей душе есть мерзость, такая страшная, что только ее ужас и сознание ужаса собственной омерзительности могут воспламенить эту ревность и позволяют нам сказать: «Да я лучше всю жизнь буду висеть на кресте, чем тлеть в  этой омерзительности собственных сердечных переживаний и ощущений». И это может поднять.

Чтобы ревность снова не потухла, когда она будет воспламенена, эти же самые воспоминания о той мерзости, которые прячутся на дне нашего духа, помогают поддерживать огонь, гореть и ревностно стремиться к Богу.

В двенадцатом и тринадцатом абзацах он также продолжает мысль о теплохладности духа. И вот он говорит интересную вещь:

И от чего иного у скопцов по плоти мы находим душу усыпленную, как не от того, что, по заблуждению, освободив себя от этой плотской потребности, думают, что не имеют нужды ни в труде телесного воздержания, ни в сокрушении сердца. Расслабленные такой беспечностью, не заботятся они о стяжании истинного совершенства, или об очищении сердца от душевных страстей. Такое состояние, возвышаясь над состоянием плотским, остается только душевным, которое словом Самого Господа названо достойным отвержения, – за то, что от холодного перешедши к теплому, остановилось на сей противной теплоте.

Мысль вообще достаточно простая, но обычно в голову человеку не приходит. Главное в христианстве не воздержание от дел плоти, не воздержание от блуда, от пьянства или ограничение чрева. Главное в христианстве – это горение духа, ревность духа, энергия духа, устремленного к Богу. И вот это состояние горения крайне необходимо, ведь человек должен любить Бога всем своим сердцем, всем своим помышлением, всей своей крепостью.

И вот это горение любви к Богу, горячая любовь ничем иным не достигается, увы, как только сознанием и состоянием немощности своей, беспомощности своей, когда человек ощущает себя нищим духом. Буквально по слову Бога, сказанному апостолом Павлом: когда я немощен, тогда силен (2 Кор. 12,10). Ведь именно это воспламеняет по-настоящему дух человека к Богу. «Я погибаю, Ты меня спаси. Я ничего не могу без Тебя сделать, я беспомощный, помоги мне, спаси меня, освободи меня!»

И когда человек в этом полном сознании своей беспомощности получает силу, благодать, любовь Божью, он и воспламеняется не только ревностью, но и благодарностью, что Бог пришел и спас, упразднил врагов, и он теперь действительно в любви своей к Богу может черпать силы у Бога. И он осознает, что его любовь к Богу и любовь к ближнему источником своим имеет приклонившегося к нему Бога.

Но чтобы ощутить, что Бог для него все, что Бог есть центр притяжения всех его чувств, всех его мыслей, желаний, волений, нужно ощутить именно свою беспомощность. Без Меня не можете делать ничего (Ин. 15, 5). Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф. 5, 3). И вот эта беспомощность опознается именно в борьбе с теми страстными вещами, которые остаются в нашей плоти, в нашей душе.

Когда мы просто отсекаем все это, то это ничего не дает. Между воздержанием подвижника и анорексией огромная разница. Дело не в том, чтобы человеку, подвижнику войти в состояние анорексии, то есть попросту не желать ничего. Этим создается только видимость того, что я ни в чем не нуждаюсь. А человек должен осознать, что он нуждается в Боге.

Мы можем легко сделать так, чтобы плоть нас не мучила, мы можем легко сделать так, чтобы нас не мучило чрево, чтобы нам не хотелось пить. Это можно сделать. Можно определенными усилиями добиться, чтобы нас не волновали деньги. Но это ничего не дает. Если человеку ничего не надо и никакая страсть его не борет, это ничего не значит, потому что он достиг всего лишь душевного равновесия, как достигает его, скажем, буддийский монах. Вот он достигает полного равновесия, он ест значительно меньше, чем все современные христианские подвижники, он совершенно не нуждается в удовлетворении своей похоти, он абсолютно нищий, он даже, возможно, достиг такого овладения своим телом, что может терпеть огонь и стужу. В древности были у нас такие подвижники, но сейчас-то таких трудно найти. Они есть где-нибудь в тибетских или североиндийских закоулках, ашрамах. Ну и что? Человеку полезнее оставаться в страстном состоянии, чтобы чувствовать свою потребность в Боге и кричать Богу о спасении и исцелении.

И если человек даже по милости Божьей исцелен будет от страсти, но исцелен именно Богом, то все хорошо. Он понимает:  дело не в том, что его теперь страсть не мучает; он радуется тому, что у него есть Бог, он всеми силами прилепился к Богу, он радуется, он благодарит, он любит и духовно весь устремлен к Богу. А поскольку духовно устремлен к Богу, он духовно богат, он духовен, потому что любовь Божья излилась в сердце его Духом Святым.

А бывают случаи, когда ничего нет. Вот случай из патерика. Некий старец, живший на Иордане, страдал от того, что ему приходится крестить девушек, женщин; естественно, по той практике обнаженных или почти обнаженных. Это доставляло ему очень много неприятностей. Он молил Архангела Михаила об исцелении. И как ни уговаривал его архангел, тот не соглашался:«Не хочу! Исцели меня». И архангел исцелил его. И всякое желание, устремление человека к Богу пропало. Он перестал мучиться блудной страстью, но перестал и желать Бога. Ему уже неинтересно было постоянно молиться и пребывать в любви к Богу, потому что зачем? Он и так избавлен от этих мучений. Ни к чему это не привело.

Или, например, еще сюжет. Некий послушник очень был борим блудной страстью. Он боролся с ней, очень много молился и исповедовал своему старцу этот грех. Старец же не был  умудрен Духом Святым и ругал подвижника, послушника своего, считая его просто распущенным юношей. Юноша терпел, считая, что таким образом Бог исцеляет его от страсти. Но Богу по какой-то причине это показалось неправильным. И Он прислал ангела старцу и сказал: «Хорошо, товарищ старец, попробуй то, что есть у твоего послушника». И старец взвыл волком, он стонал, он бросался на стену, он не мог этого выдержать, хотя до этого жил спокойно, прекрасно. Но когда он это пережил, быстро вдруг сообразил, что давным-давно не молился Богу так, как нужно молиться, он давно не взывал к Богу всем своим существом, он давно перестал быть смиренным, трезвым, послушным, милосердным, он имел только вид благочестия. И вот вернувшаяся страсть быстро с него этот вид благочестия сняла и показала, что он такое есть, но зато вернула ему благоговейный трепет, плач и подлинную нужду в Боге.

Получается, что эта самая теплохладность – ужаснейшее состояние, оно поганейшее состояние, очень вредное, губящее душу. Для того чтобы от него избавиться, важно не достигнуть бесстрастия, не достигнуть покоя от страстей, а важно стяжать смирение. А смирение – это обратная сторона любви к Богу и людям, это изнанка любви. Смирившийся любит, потому что со смирившимся пребывает Бог. И это говорит слово Божье: блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф. 5, 3).

Это очень принципиальный вопрос. И мы часто жалуемся нашим близким, батюшкам, Богу на то, что нас мучают страсти. Но если бы они нас не мучили, мы бы вообще перестали нуждаться в Боге и стали немилосердными по отношению к нашим близким. Поэтому любящим Бога все ко благу, даже нашествие той или иной страсти, даже падение в тот или иной грех, даже борение с тем или иным помыслом, потому что человек борющийся, сопротивляющийся и ненавидящий себя за свое плотское взывает к Богу и этим свидетельствует и утверждает себя в мысли, что без Бога жизни для него нет.

Записала Инна Корепанова