Читаем Добротолюбие. Выпуск от 15 января

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать «Слово 25» преподобного аввы Исайи из первого тома «Добротолюбия». Напомню, что в прошлый раз мы читали двадцать пятый абзац этого «Слова», в котором авва Исайя говорит о Кресте, о том, как мы должны относиться к Кресту, на котором был распят Господь наш Иисус Христос.

Мысль аввы Исайи именно в том, что люди обычно не верят, что Крест Христов действительно может исцелять, врачевать. Вслед за апостолом Павлом и вслед за Самим Иисусом Христом авва Исайя вспоминает события долгого странствования израильского народа по пустыне, события, когда за неверие свое, за свой ропот люди были наказуемы ядовитыми змеями. И Моисей сделал медного змея и вознес его на жезл, и всякий, кто смотрел на него, исцелялся от ядовитого укуса.

Вспоминая этот эпизод, авва Исайя восклицает, погружая наше внимание в более пристальное рассмотрение того, что произошло в пустыне. Очевиден ядовитый укус – у тебя начинаются судороги, очень быстро распространяется действие яда по телу. Очевидна боль, истаивающая по каплям жизнь. Это очевидно. Но от того, что я посмотрю на какого-то медного змея, что может измениться? И люди не смотрят и не исцеляются.

Так же и мы, нынешние, ранены грехом, укушены змием страсти или змием греха, сатаной, дьявольскими, бесовскими наваждениями, чем угодно. Укушенные. Если мы с верой посмотрим на Крест Христов, действие греха в нас прекратится. Нужно именно поверить, что там, на Кресте, сила греха, сила страсти, сила врага нашего истощилась. Она истощилась, она упразднилась, она попрана, она побеждена.

Скажем, человек увлечен соблазном, грехом, похотью, помыслом, любым злым прилогом вражьим. Он впал в тот или иной страшный грех (например, клятвопреступление или прелюбодеяние) или не очень страшный, с нашей точки зрения (как осуждение или превозношение). Впадая в этот грех, человек прибегает ко Кресту или просто бросает взор на него, где бы он ни был: на куполе храма, в ящике рабочего стола, у себя на теле. Человек смотрит на него и вспоминает, что там, на Кресте, Христос победил грех. И, просто поверив в это, припадает к этому Кресту, целует этот Крест, взирая на него с верой. Этот Крест и это взирание имеют такую силу, что действие греха в нас упраздняется. Грех не разрушает нас, он не лишает нас нашей свободы, он не пленит нашу душу, он делается бессильным.

Крест не отменяет ни исповедь, ни покаяние, потому что дальше мы и можем, и должны исповедовать свой грех, раскаяться в нем и потом долго-долго помнить о немощи нашей души, о немощи нашего естества, быть осторожными, быть аккуратными, избегать случаев того, чтобы этот грех повторился. Но чтобы все это стало возможным, необходимо, чтобы действие греха в нас упразднилось, чтобы он, как яд, не разъедал нашу душу, чтобы он в тоску, отчаяние, уныние или нечто еще худшее не вверг бы нас. А тот яд, который впрыснут в нашу душу, чтобы сделался бессильным, исчез. Вот эту силу имеет Крест.

Исходя из того повествования, из того сюжета, на который ссылается и Сам Христос, и в данном случае авва Исайя, отметим для себя, что это очень важно. Этим не ограничивается действие Креста, но в этом его непобедимая сила, неистощимая сила, сила, которая действует сейчас и будет действовать до последнего дня мира. И тогда человек, воззревший на Крест, может одним этим движением сердца упразднить весь принятый им яд греха, яд страсти. И этот яд сделается бессильным. Вот что значит воззреть на Того, Которого пронзили.

Но мы, увы, не так. Мы стоим как мертвые. Мы видим Крест и стоим перед ним, мы смотрим на него, и наше сердце ничего не чувствует. Мы стоим и думаем: «Ну как Ты можешь мне помочь? Ты и Себе не мог помочь. Вот над Тобой издеваются, смеются. Вот Ты умер, вот Тебя убили. Ну да, конечно, мы знаем, что Ты на третий день воскреснешь. Но мне-то не это надо. Не это. Я знаю, что я воскресну,  говорю я вместе с Марфой,  но мне-то нужна Твоя помощь сейчас. Где ее взять? Бесполезно все. Напрасно все. Нет помощи, нет силы, нет ничего».

Мы стоим и погружаемся в собственное уныние, в собственный беспросветный мрак. И нам кажется, что мы правы. Самое ужасное или самое парадоксальное во всем то, что нам начинает казаться, что мы правы. Вот мы стоим и говорим: «Ты не поможешь». И Он действительно не помогает. «Что же Ты смотришь на меня? Нет чтобы утешить, еще что-либо сделать. А Ты бессильный висишь, не можешь помочь».

Это еще ладно. По крайней мере, человек, так говорящий, обращается к Богу как бы к живому (именно как бы). А большинство людей и этого даже не могут. Они просто стоят, как будто это некое нарисованное изображение, как иллюстрация в книжке с картинками о том, что действительно когда-то это событие имело место.

А оживить-то все можно именно нашей верой в то, что именно там, на Кресте, наш грех побежден. Надо просто встрепенуться и поверить, что грех побежден. Но мы погружаемся в собственный страх, в собственное отчаяние, в собственное одиночество, в собственное уныние и начинаем просто ценить это состояние, состояние оставленного, несчастного, брошенного человека, который очень любит свою оставленность, отчаянность и брошенность. Очень многим людям нравится быть обиженными.

Мы погружаемся в себя, в свою боль, мы ценим свою боль, мы ценим свое отчаяние, потому что оно дает нам право упрекать Бога, потому что оно дает нам право быть обиженными и ничего не делать: «Я бы сделал, если бы Ты помог, но Ты не помогаешь. Что я могу сделать? Мне грустно, мне печально, мне одиноко». И человек начинает культивировать свое состояние, превращать маленький фрагмент переживания в состояние, в котором начинает жить всю свою жизнь. И он не только не может от этого исцелиться, он уже и не хочет от этого исцелиться. Очень сладостно для такого человека чувствовать себя обманутым, обиженным, раздавленным и так далее. Человек не к Богу прибегает; он нашел некоего приятного идола, которому начинает служить. А надо выйти из своей боли, какая бы она ни была: потеря близкого человека, жены, мужа, родителей, детей. Надо выйти из этой боли и обратиться к Нему.

Если бы мы знали Его боль... Нет, эта боль не от ударов плетью, даже и унизанной скорпионами, это не пронзение руки, это не распятие на Кресте, это не жажда, это не зной. Ведь мы для Него дети. Дети, которые над Ним глумятся. Его собственные дети, которые, вместо того чтобы Его принять, Его убивают. Если мы переживаем за смерть одного нашего ребенка, как Он переживает за смерть Своих детей, за страдание Своих детей! За то, что они отвергают Его, Единственного, Кто их по-настоящему любит, за то, что они погружаются в ад… Какую боль Он испытывает! Какое страдание испытывает Он!

И этот Крест – это всего лишь слабое выражение подлинной скорби, страданий и переживаний, которые испытывает Он. И можно быть только Богом, чтобы, переживая эти страдания, не впасть в какую-нибудь страсть, а  по-прежнему давать жизнь даже тем, которые плюют в Него, предают Его, уходят от Него; даже тем, которые предпочитают вечную муку и вечную боль миру с Ним. Но, несмотря на это, и им Он дает все, что они могут принять, до последней капли, до последнего кусочка отдавая все, что они в свою муку, в свою боль, в свой ужас, в свое одиночество могут унести.

Прикоснуться к этой боли, которую испытывает Отец, видя распинаемым Сына, которую испытывает Сын, видя распинающих его людей, задача очень непростая. И задача, наверное, для человека, стоящего на какой-нибудь иной духовной ступени. А пока от каждого из нас требуется, чтобы он принял эту протягиваемую ему руку помощи. Чтобы он перевел взгляд со своей боли на руку, которую подает с Креста ему Спаситель. Чтобы он перестал жить своим страданием и посмотрел на страдания возлюбившего его Бога. Чтобы он как-то вышел из зацикленности на собственной неудаче, боли, скорби, поражении, посмотрел на Него и обратился к Нему.

Когда человек это сделает, то действительно внутрь его начнет хоть по каплям, но втекать жизнь. Когда он начнет наполняться этой жизнью, он почувствует, как по каплям вытекает из него смерть. И он поймет, что то одиночество, то беспросветное отчаяние, та боль и та скорбь, которыми он жил (может, несколько недель, а может быть, несколько лет), это был опыт смерти, которую он сам выбрал. Бог не хочет, чтобы он умирал. И не было у Него замысла, чтобы человек погружался в смерть. Просто мое нежелание протянуть руку к Богу и попросить Его о помощи только и давало это состояние беспросветной тоски, отчаяния, скорби, уныния, что и есть преддверие смерти.

В двадцать восьмом абзаце «Слова 25», очень длинном, буквально на две страницы, очень много говорится о том, что должен делать человек, чтобы напитать себя жизнью. Но из этого многообразия мы можем выделить два очень важных делания, два очень важных духовных состояния, необходимых для того, чтобы человек действительно смог питаться той жизнью, которую дает ему Бог. Почти в самом начале «Слова» авва Исайя пишет:

Если схватимся бороться с врагами нашими, и они повергнут нас долу, как малышей, восплачемся пред ним, чтоб оно умолило Отца нашего, отмстить за нас обидевшим нас. 

Человек, старающийся жить духовной жизнью, то есть человек, который сознает, что он живет перед лицом Бога, должен ощущать себя как малыш на руках отца, объятый ладонями бесконечно благого, бесконечно любящего, бесконечно доброго отца. Это ощущение всегда спасительно.

Некоторые святые отцы в своих откровениях даже пишут, что переживание подобного ощущения и есть таинство спасения. То есть когда ты переживаешь так, ты и находишься, пребываешь в спасении. Когда ты забываешь об этом, когда выходишь из ощущения того, что ты объят руками Небесного Отца, тогда ты выпадаешь из спасения. И надо снова, как малыш, далеко отошедший от отца, бежать к Нему и проситься к Нему под защиту. Это состояние очень спасительное.

Это есть тот образ, то переживание, которое мы можем в себе, как говорят отцы, возгревать. Но для этого необходимо сделать одно очень важное действие, иначе при всей силе нашего воображения мы ничего не сможем сделать. Хотя еще раз подчеркну: дело вовсе не в воображении как в таковом. Дело именно в ощущении себя в духовном чувстве, которое мы не можем удержать, иначе бы спасение было целиком в наших руках. Мы можем стремиться к нему и понимать, что когда мы чувствуем себя ребенком на руках у бесконечно сильного и любящего Отца, тогда мы действительно в лоне спасения. Когда мы забываем об этом, тогда отпадаем от этого спасения, и надо делать то, что возвращает нас к этому потерянному состоянию, которое не от нас зависит, а от действия благодати Божьей.

Само это состояние доступно только через смирение человека. Человек должен смириться перед Богом, понимать, что Бог могучий и сильный и заботится о человеке. Надо довериться Богу в каждом обстоятельстве, случающемся в жизни. Довериться. То есть надо поверить, что меня действительно обвивают любящие руки Отца. Когда мы смиримся и поверим в это, тогда почувствуем, что они нас действительно обнимают. Когда мы перестанем осуждать, возноситься над другими людьми и смиримся перед ними, понимая, что наш Бог знает, что делать с ними, как их спасать (Он знает, что делать и с ними, и со мной), то мы ощутим, как эти сильные, могучие руки любящего Отца обнимают нас. Ощутим, как они, взяв нас за руку, ведут по жизни. И увидим, может быть, со  временем, как эти же самые руки обнимают и других людей, тех, о ком я раньше недоумевал, тех, кого я раньше, быть может, ненавидел, тех, в спасении которых я сомневался; сомневался, что и они объяты руками Небесного Отца и Он тоже их ведет.

Хотя мы видим, может быть, часто, что люди вырываются из этих рук, хотят убежать. Но, без всякого сомнения, эти руки снова достигают их, снова берут их, прижимают к себе, чтобы понести по жизни. Но это уже совсем смирившегося человека. Нам все-таки это, наверное, очень далеко. Но эти движения человеческого духа в виде смирения перед Богом и доверия Ему и в виде смирения перед другими и доверие их Богу ставят нас в правильное отношение к Богу, и мы ощущаем именно то, о чем пишет здесь авва Исайя.

Причем это не есть нечто интеллектуально запредельное, то, о чем мы никогда не слышали, о чем бы мы никогда не помышляли, и вдруг неожиданно неизвестный нам преподобный авва Исайя говорит такие вещи странные, непонятные, непостижимые. Нет же. Нет. Через все наши службы рефреном, постоянным свидетельством являются слова, которыми завершается почти каждое прошение, ектения Богу: «Сами себя, друг друга и всю жизнь нашу Христу Богу предадим». Это предавание других Богу и себя Богу есть действие сердца, доверяющего Богу.

Мы на самом деле не доверяем Ему. Не доверяем себя. А поскольку не можем доверить Богу себя, мы не можем доверить Ему и наших близких. Ведь в глубине души каждый, положа руку на сердце, может сказать, что он не верит, что Бог хочет спасти того человека, за которого мы переживаем (нашего сына, нашу дочь, нашего мужа, жену, родителей). Мы не верим. Нам кажется, что есть некий строгий Судья на небесах, Который взыщет за все грехи с нашего близкого человека, и что по-настоящему за его жизнь переживаем только мы. И мы, с одной стороны, молимся, чтобы Бог не ругался на него, не злился, не гневался, а нашего близкого просим, чтобы он хоть не так выпендривался. Глядишь, Тот, Который на небесах, как-то сжалится, может, и простит непутевого – и как-нибудь все само образуется.

Эта мысль на самом деле показывает, что мы надеемся на себя. Мы – организаторы процесса, выступаем посредниками между Богом и человеком, ходатаями, помощниками. Как будто не было никогда Христа, как будто нет Ходатая, как будто нет Помощника, как будто нет Молитвенника. Как будто по-прежнему только наши молитвы и наше собственное страдание и наша скорбь могут хоть как-то помочь этому человеку, будто за него никто не умирал, будто для нашего близкого никто не воскресал, будто его вообще никто не любит, кроме меня.

Это эгоистическое, очень гордое состояние человека, который считает себя в глубине души праведником. Но он горд, потому что не доверяет Богу, он не верит, что Бог хочет спасти его близкого человека. Он не верит, что Бог хочет это сделать. И он не верит, что Бог может это сделать. А если он не верит ни в то, ни в другое, тогда зачем он суетится? А в том и дело, что он, как бы минуя доверие Богу, ищет другие способы, как бы проникнуть, протащить своего близкого в то вожделенное место, которое нам представляется вожделенным. Он не понимает, что если человек не обретет своих личных отношений с Богом (личных, в которых нас нет, есть только Бог и тот человек, за которого мы переживаем; и между ними нет никого – ни меня, никого другого), что пока эти отношения не выстроятся, нет такой силы, которая могла бы помочь человеку. И как мы можем на это повлиять? Мы только мешаем своей суетой, постоянно бегаем перед глазами своего близкого, заслоняя от него взгляд, и руки, и силу, и душу возлюбившего его Бога. Как это говорится в Писании: «Возмогоша суетою своею». Мы пытаемся преломить линию жизни собственной суетой. А от нас требуется довериться Богу. Только тогда Он может действовать и в нашем сердце, и в сердце того, кого мы так любим.

И второй момент из этого двадцать восьмого абзаца:

 Будем исполнять службы наши (молитвенные), не поблажая лености тела, подобно Даниилу, который лучше желал умереть, нежели оставить молитвы, которые совершал каждодневно. Ибо Бог силен сохранить любящих Его от искушений, а злых истребить. Так вера, яже к Богу, праведного (Даниила) сделала зверей агнцами овними. Благословен Бог покаяния, и благословен у Него возлюбивший его (покаяние), и подклонивший выю свою под иго воли его (покаяния), доколе возродится свыше волею Божиею.

То есть наша вера Богу и делает так, что те враги наши, те люди, которые ненавидят нас, те люди, которые не любят нас, те люди, которые строят козни нам, меняются. Мы  пытаемся изменить их человеческими силами, собственными усилиями, а надо поверить в Бога, довериться Богу, и тогда даже враги наши могут сделаться нашими друзьями или, по крайней мере, не причинят нам при всех кознях своих никакого вреда. Но надо довериться Богу, вложить себя в Его руки.

Записала Инна Корепанова