Учимся растить любовью. Смерти нет. Есть любовь. Часть 2

Предлагаем услышать вторую и заключительную часть беседы на тему "Смерти нет. Есть любовь". Гость студии - Артем Пугачев, отец, в одиночку воспитывающий двух детей. Артем полюбил свою будущую супругу с первого взгляда, несмотря на ее инвалидность, долго ухаживал, сделал предложение в тот момент, когда прозвучал страшный диагноз. Так началась их супружеская жизнь, как нельзя лучше доказывающая, что для подлинной любви нет преград, а с верой каждый день - чудо.

– Мы продолжаем говорить о том, что смерти нет, а есть любовь, на примере одной семьи. В прошлом выпуске мы познакомили вас с нашим героем, Артемом Пугачевым, и сейчас продолжим с ним беседовать.

Напомню нашим телезрителям, в чем суть нашей беседы. Артем, Вы женились на девушке, зная, что она тяжело болеет. Еще до заключения брака Вы прошли с ней серьезные испытания – болезни, сопровождавшиеся сложными оперативными вмешательствами. То есть у Вас были все основания для того, чтобы испугаться и убежать, но Вы остались с ней.

Вы сделали ей предложение руки и сердца, когда большинство мужчин, по крайней мере, были бы в сомнениях, поскольку это произошло в тот момент, когда ей был поставлен очередной неутешительный диагноз. Получается, с точки зрения обывателя, Вы обрекли себя на страдания, тем не менее Вы относитесь к этому так, как будто бы ни на что другое себя не обрекли, кроме как на любовь.

Мне кажется, что этим Вашим опытом нужно делиться. В прошлый раз мы остановились на том, как началась Ваша семейная жизнь. Вы расписались, и впереди Вас ждали испытания, но и радости. Как же начиналась Ваша с Людмилой семейная жизнь? Расскажите, пожалуйста.

– Сначала коснусь бытовых моментов. Наша семейная жизнь началась в комнате площадью около 15 метров, в которой стоял диван производства 1968 года. В этой же комнате жила моя тяжелобольная тетя, за которой нужно было ухаживать. Но, как показала практика, это не имело большого значения, потому что Люда поступила на иконописное отделение иконописной школы при Харьковской духовной семинарии, и нам некогда было продохнуть.

Мне нужно было работать, забирать Люду с учебы, что-то делать. Мы постоянно вместе что-то делали, потому что Люда не просто хотела овладеть рублевским каноном, но она решила стать еще и реставратором, и я начал учиться подводить клей и так далее… И нам было просто хорошо, все нам было в радость.

Но это не значит, что у нас не было никаких шероховатостей. Даже то, что я знаю, что понимаю о себе (поверьте, я не юродствую), было совсем непросто, но Люда умела как-то все сглаживать. Нам всегда было очень интересно вместе. Было общее дело, было желание вместе что-то делать.

Я тоже хотел поступить в семинарию. На моем рабочем месте висели плакаты с заповедями, с ангельскими чинами, и все это между делом усваивалось. У Люды были, пожалуй, лучшие шпаргалки во всей семинарии, потому что я сделал их для нее. А потом Люда забеременела.

– Но, насколько я знаю, и врачи, и мама Людмилы говорили, что это невозможно.

– Да. Конечно, все было непросто. Но когда наши родители поняли, что сделать с нами ничего нельзя, они, что называется, ослабили хватку. Деваться им было некуда, и они встали на правильную сторону. А врачи… Первое, что с ходу предложили врачи, это сделать аборт. Когда гинеколог Люды узнала, что Люда беременна, она сделала очень удивленное лицо и сказала: «Вам нужно подумать о прерывании беременности».

И среди родственников были люди, думающие так же, но для нас этот вопрос попросту не стоял. Более того, меня, как на расстрел, отвели к заведующему отделением, и он меня тоже пытался убедить в необходимости аборта. Но потом оказалось, что гинекологи Эрика Леонидовна Таряник, Светлана Александровна Сакун – замечательные люди. Они просто носили нас на руках, и я мог позвонить им в любое время. Они очень хорошо делали свое дело.

Но, конечно, нам всегда приходилось что-то преодолевать. Нужно было бороться с мнением о том, что пора бы подумать о прерывании беременности. Мы не могли дождаться шестого месяца беременности, но надеялись, что как-нибудь доживем. Мы все время были вместе. Я всегда ходил вместе с Людой, отпрашиваясь с работы.

Я благодарен своему директору, который без всяких вопросов отпускал меня на консультации. Он знал, что я все отработаю. Мы подружились со всеми врачами, медсестрами. К нам всегда было какое-то очень доброе отношение. И потом, уже ведь был Ваня… Я приходил с работы и читал ему сказки.

А потом пришло время рожать. Гинекологи чуть ли не падали в обморок: «Люда, пожалуйста, ложись на сохранение, иначе вы доживете до родов, а мы не доживем». Люда работала в иконописной школе и писала иконы. Потом ей все же пришлось лечь в больницу. Я всегда был рядом, и нам всегда шли навстречу.

Ну а потом уже были роды… Меня пустили почти в родзал со словами: «Давай так: ты в белом халате стоишь вот здесь, у двери». Я увидел, что туда прошла группа арабских студентов. Я как-то этого не ожидал, но подумал: «Ладно. Все-таки это будущие врачи». У меня в руках была Псалтирь, и я молился. Это была как бы очередная операция под наркозом, и я молился: «Господи, помилуй! Лишь бы сердце ее выдержало…»

А потом баском закричал Ваня: «Папа, привет!» – и сразу замолчал. Он и сейчас такой – лишнего слова не скажет. А потом у Вани были небольшие проблемы. Первые сутки мы, конечно, переживали. Мне сказали: «Идите домой. Все хорошо». Господь так управил, что буквально через дорогу жила моя сестра. Она сказала мне: «Я буду тебя кормить, поить сколько нужно, пока ты будешь бегать к своей жене».

Но как я мог уйти из больницы, пока Люду не перевели из реанимации в палату? Я нашел реанимационное отделение, где был мой сын. Я стоял возле дверей и видел, что вокруг никого не было. На цыпочках я вошел в отделение и услышал тяжелый стон ребенка. Я сразу понял, что стонет мой сын. Конечно, я был в халате и в бахилах, ведь там же детки.

Я увидел сына, лежащего под аппаратом; в венку его головки была введена иголка, через которую что-то ему вводилось. Он тяжело стонал. Я взмолился: «Господи, помилуй! Ну как же так?» Вошла медсестра и попыталась меня прогнать. Я попросил: «Дайте мне просто побыть рядом с ним». А он все стонал и стонал.

И тогда я понял – нужно его крестить. Приехал отец Максим из Максимовки. На крещение пришло все отделение, все свободные девочки-медсестры. Купелью служила раковина. Тогда я понял, что могу потерять своего сына. Наверное, врачи могли сказать, что это была какая-то моя сверхосторожность, что никакой опасности не было, но я сердцем почувствовал, что это – воздаяние по грехам. Моего сына окрестили.

А этажом ниже лежала Люда. Все мамы были с детьми, только у нее не было ребенка. Я бегал туда-сюда, успокаивал ее, но ей было страшно: «Что такое? Где Ваня? Ну как же так?» Я побежал к медсестрам и сказал: «Милые девочки, я на крещении стоял на коленях и перед вами встану на колени. Дайте мне ребенка на минуточку». И они увидели, что ребенка нужно дать.

Отсоединили иголочку, старшая медсестра взяла Ваню на руки, и мы принесли его Люде. И у моей жены, да и у меня тоже отлегло от сердца. Ваню дали маме, он моментально затих, перестал стонать и уснул. Мы отнесли его обратно, и он тихонько спал. Первую ночь Ваня устроил нам курс молодого бойца – это была полностью бессонная ночь. Он не дал себя запеленать. Свобода – и все, он сразу уснул. И начались наши замечательные будни – памперсы, газоотводящие трубки, мази, кормления…

– Наверное, в основном Вам пришлось этим заниматься?

– Знаете, несмотря на то что у Люды была одна рука, она умела делать все, умела все готовить. Мама и бабушка ко всему ее подготовили, за что я им очень благодарен. Все ей давалось. Господь везде открывал двери. Все было просто очень хорошо. 

– Теперь Ване уже 14, и я знаю, что он не единственный Ваш ребенок. Скажите, сколько за время Вашей жизни с Людмилой у нее было операций? И как часто Вы были в состоянии, когда боролись за ее жизнь?

– Операций и трепанаций черепа было пять, и было два кесарева сечения, не считая мелких вмешательств. Когда мы познакомились, для меня была первая операция у Людмилы, а для нее третья. Потом были еще две тяжелые операции. А боролся ли я за ее жизнь?.. Знаете, мы жили одним днем. Это непросто, но радостно.

– А как вы решились на второго ребенка? Врачи выступали против первой беременности, и, наверное, они как-то смогли смириться с тем, что Вы уже один раз рискнули здоровьем жены и будущего ребенка. Как все это происходило? Как вы решились, как нашли в себе силы? И чем это сопровождалось? Были ли сомнения?

– Как мы решились на второго ребенка? А как это – один ребенок? Как он будет расти один? И с кем ему подраться, с кем чем-то поделиться? Должно быть хотя бы двое детей. Да мы и третьего хотели, если честно. В общем, для нас так вопрос не стоял. Мы просто хотели Варю, и мы молились, просили Бога. Не могу сказать, что мы ночи проводили за чтением акафистов. Этого не было, но мы вместе молились. Нас очень поддерживали священники, которые нас знали, все наши друзья. У наших детей замечательные крестные.

Когда мы во второй раз пришли в женскую консультацию и нас увидели наши замечательные гинекологи, конечно, вначале им стало дурно, но потом они поняли, что никуда им не деться. Конечно, нам было непросто. Вторая беременность была тяжелее, потому что у Люды был продолженный рост опухоли, и на четвертом месяце с этим не сразу смогли разобраться.

Вначале мы думали, что это проявления токсикоза, но решительная Эрика Леонидовна Таряник, увидев, с лицом какого цвета моя супруга пришла на очередной прием, сказала: «Так, быстро скорую». Нас привезли в областную больницу, тут же Люде сделали МРТ, а там 11-сантиметровая опухоль, то есть опять все без каких-либо шансов.

Что тут началось! Наверное, это был один из самых сложных периодов нашей жизни, потому что врачи не знали, что с Людой делать. Оперировать они боялись. У них есть свои протоколы: сегодня аборт – завтра будешь на столе. Я не знаю, спали мы тогда или не спали. За нас молились тысячи людей.

К Люде в палату пришли начмед и три заведующие отделениями. Начмед просто кричал: «Вы у меня самая тяжелая! Что мне с Вами делать?» Он вывел меня в коридор и сказал: «Ты понимаешь, что ты можешь оставить сына без матери?» А мы заранее договорились с Людой: я буду говорить, что ничего не мог с этим поделать, и так мы отбились.

Я очень благодарен врачам, ведь они боялись навредить и Люде, и ребенку. Они согласовали перевод Люды в то же отделение, где она трижды уже была, дали нам реанимобиль, что было настоящим чудом. Очень долго готовили ее к операции, но там и стены помогали, как дома.

Во время шестичасовой операции, большую часть которой, благодаря настоящему искусству анестезиолога, Люда была в сознании, они спасали не только Люду, но и Варю. Я, как мог, молился, читал акафист. Состояние мое было очень тяжелым. За нас молились и все наши знакомые.

Потом Люда рассказывала, что когда она лежала на столе уже после операции, девочки-медсестры говорили: «Смотри, смотри! Живот словно танцует!» Они тут же прибежали ко мне и сказали об этом, и я понял, что раз животик танцует, значит, с Варей все в порядке, осталось только дождаться жену.

Когда Люду отпустили, конечно же, все было непросто, эти боли… Люда была настоящей мамой, она была готова терпеть любую боль. То есть вопрос об аборте не стоял. Конечно, я муж, я этих болей не терпел, но мы все время были вместе. Два месяца Люда лежала в больнице, в четырехместной палате в детском отделении, где тогда находилось 13 человек.

Как мы там веселились! Однажды меня вызвал наш замечательный врач Иван Петрович Проценко и сказал мне: «Артем, я все понимаю, но прекратите смеяться, потому что от вашего смеха расходятся швы. Я понимаю, что вы не можете, но все же…» Я ответил: «Ну что я могу сделать?»

А потом уже наши гинекологи просили Люду: «Пожалуйста, ложись на сохранение, иначе, пока ты родишь, мы все тут умрем». Второй раз было уже как-то проще – все-таки Варя, девочка. Когда она родилась, она была такой серьезной... Она посмотрела на меня, будто хотела сказать: «Мне было так хорошо, а вы меня тут…» И все наши будни продолжились по второму разу.

Чтобы Ваня принял Варю, я заранее купил очень хорошую машинку и сказал ему: «Это тебе от младшей сестры». Ваня посмотрел на нее, оценил и принял. И теперь они друзья.

– Артем, понятно, что вас с Людмилой объединила какая-то невероятная любовь, которую, как дар, Господь дает людям совершенно незаслуженно. К счастью, многие ее испытали, и эти люди понимают, о чем Вы говорите. Но детям, которые оказались в таких непростых обстоятельствах, когда мама была тяжело больна и в конце концов умерла, наверное, было очень тяжело.

Да и Вам, как отцу, было не легче, потому что нужно было не только для себя находить ответы на разные вопросы, искать смысл в происходящем, утешая себя, но еще нужно было быть отцом, который поддерживал своих детей в сложных обстоятельствах, не давал им скатиться в отчаяние. Как Вам это удавалось? Какими ресурсами все это делалось?

– Да, это было непросто. Конечно, ресурсами помогал Господь. Мне нужно было все время всеми правдами и неправдами находить возможность быть рядом с детьми. Дети тяжело все это перенесли, потому что они очень любили маму. Они все время были в контакте с мамой – всякие обнимашки, целовашки, даже когда Люда была парализована. Пока могли, мы все время всё делали вместе. А потом пришла смерть. Подготовиться к смерти нельзя, мы не были к ней готовы, хоть и была мысль, что готовиться нужно.

Как-то я минут десять посмотрел какую-то лекцию и понял: пусть все идет так, как идет. Я хочу, чтобы моя жена жила. И вот день прожили – и слава Богу. А потом мы уже боролись за часы жизни. Но когда Господь взял Люду, Он был рядом, и мои дети получали утешение. Они знали, что мама у Боженьки.

Первое время… Да оно длится до сих пор – это первое время, но понемногу отпускает. Как-то Ваня мне сказал: «Да, конечно, мамы не хватает, но я знаю, что она в Свете». У нее были тяжелейшие боли, и смерть стала для нее облегчением. А Варя стала веселой буквально через месяц.

Наше общение продолжается. Когда мы идем на кладбище, Варя делает какую-то поделку. Смерти нет, я вижу это в детях, и они этим меня подкрепляют, я от них питаюсь этим. А вообще очень тяжело – быть с детьми 24 на 7, находить эти возможности. Я понимаю, что нужно какое-то время. Это тяжелая работа и, как я понимаю, недооцененная.

Ночью они приходили ко мне, особенно первое время. Просыпаюсь – на стуле сидит Варя, и мы обнимемся, вместе плачем, вспоминаем… И нужно было все время быть рядом, все делать вместе, стараться занимать их, а потом понемножечку отпускать. И все как-то уходило, появлялось пространство в детских душах и через это у меня.

Ухажером (как я себя называю) быть непросто. Но самое тяжелое начинается, когда человек уходит, особенно когда ты сталкиваешься с тем, что не все это понимают: «Ты нес чемодан, а теперь ты его не несешь. И живи. Давай живи». Это очень непросто, но это тоже можно проходить. По оценке опытных педагогов, дети в хорошем эмоциональном состоянии. Прежде всего они сохранили доверие Богу. То есть они знают, что Господь добрый.

Было всякое. И здесь нужно было подойти и сказать: «Да, мне тоже ее не хватает, мне так ее не хватает… Давай поплачем вместе. Я папа, я мужчина, но, хочешь, я буду плакать с тобой хоть целые сутки?» И смотришь – уже улыбается. Нужно эту тяжесть нести.

Конечно, детям было очень тяжело, а сейчас это просто свершившийся факт. «Мама в Свете» – так они считают. Там уже Господь решает, как и что. Можно все пережить с Богом и с помощью людей. Если бы не друзья, не знаю, наверное, мы бы не выжили, просто физически бы не выжили.

– Любовь не умирает?

– Ну что Вы? Нет, нет. Любовь не умирает.

– Спасибо большое, Артем. Я очень рада, что Вы к нам пришли и так искренне и открыто рассказали свою историю. Я очень надеюсь, что она будет полезна всем телезрителям, которые ее услышали. Для меня лично она полезна. Благодарю Вас и желаю Божией помощи во всем.

Ведущая Марина Ланская

Записала Людмила Белицкая