Читаем Добротолюбие. 6 июля. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана. Напомню, речь идет о гневе. Девяностый абзац:

Что же сказать о тех, коих неумолимости не полагает предела даже само заходящее солнце; но которые многие дни держат злобу на тех, против коих рассердились? Пусть они на словах иногда говорят, что не гневаются, но дела нередко явно обличают в них сильное негодование, когда, например, они не обращаются к ним с приличною речью и не разговаривают с обычною ласковостью. Им думается, что они при этом не грешат, потому что не ищут отмщения своему раздражению. Но они только не смеют, или не могут обнаружить его, в сердце же кипят им, и молча переживают его, и чрез то обращают яд гнева в свою пагубу; они не изгоняют тотчас силою души (я бы добавил: и силой молитвы) горечь досады, но переваривают ее в течение многих дней, и кое-как со временем немного укрощают (то есть привыкают).

Здесь говорится об очень распространенном явлении в современной повседневной жизни всякого христианина. Это явление настолько распространено, что примерно в половине случаев всех личных нестроений, когда не ладится жизнь, не ладится молитва, не ладятся отношения с Богом, – причина именно в этом.

Поскольку человек примерно представляет христианское поведение, христианский контекст, христианские заповеди, он понимает, что с тем человеком, с которым произошла ссора, конфликт, надо помириться и его надо простить. Он может мысленно, как ему кажется, угасить движение своего гнева, раздражения, злобы. Он может даже пойти и сказать: «Прости меня» (ну раз надо помириться). Тот ответит: «Ты меня тоже прости». Люди сказали, и это дает им возможность причаститься. Они же знают, что, не примирившись, причащаться нельзя, поэтому формально это условие исполняют. Но Бог ведь смотрит не на уста, Он смотрит на сердце, а сердце в данном случае не примирилось, не простило и простить не хочет; оно обижено, и эта обида точит сердце человека.

И совершенно справедливо здесь говорит Иоанн Кассиан, что проявляется эта обида в том, что человек не общается с тем, кто его обидел, так, как общался до обиды. Если надо подойти – подойду, если надо попросить прощения – попрошу, назначат вместе работать – буду работать. Но сердце чаще всего сигнализирует, что ровности, легкости, игривости в отношениях нет. Или, как здесь говорит Иоанн Кассиан, ласковости, приличной речи, когда мы действительно готовы долго разговаривать с этим человеком, нет. Мы говорим односложно, коротко, на вопросы стараемся поскорее ответить и уйти, долгие разговоры не ведем, улыбнуться нам трудно, нежности, теплоты в нашем общении нет, и это не прикрыть никак.

Формально мы примирились. Формально я на человека не кричу, все, что надо, делаю, просто я ему не рад, он меня не касается. Я поставил стену между ним и собой, и эта стена называется непрощенная обида. Формально я что-то сделал, а по существу нет. И вот это очень сильно разрушает человека, потому что это по-прежнему непрощенная обида, а значит, и молитвы мои Господь не принимает, они не возносятся к Богу. И это беда, потому что, положив стену обиды между мной и другим человеком, я положил стену между собой и Богом.

Мне поставлено условие, я каждый день начинаю молитвословия словами: «Отче наш, оставь мне мои грехи, как я оставляю тем, кто согрешил против меня». И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим. А я не оставил. И эта червоточинка начинает точить мое сердце.

Конечно, Бог не сразу оставляет человека, Он держится, борется за него. Но человек упорствует, хотя проходит время от нанесенной обиды, острота, боль обиды стирается,  ты ее уже совсем не помнишь и не чувствуешь, но внутри стена стала огромной. Она разрушает человека, она становится местом, где копится корень всех страстей. У человека не только искажается молитва, но он начинает поддаваться страстям: не только гневу, но и блуду, чревоугодию и многим другим, потому что Бог от него отходит.

Ведь наше спокойствие, тишина страстей обусловлены благодатью Божьей. Умаление благодати делает нас бессильными перед этими страстями. И человек говорит: «Я начинаю много есть»; или: «Я не могу, меня тянет выпить». Он может и не пить, но его постоянно тянет пить. Он этому пока еще постоянно сопротивляется, но ни помолиться, ни пребывать в каком-то делании он не может, потому что его постоянно тянет на это. Другого человека тянет на то, чтобы постоянно всех осуждать и учить. А корнем всему является где-то в глубине обида, которую человек не захотел простить, но он ее уже даже и не помнит.

Непрощенная обида опасна тем, что она чисто естественно забывается через несколько дней, острота ее уходит. А если сразу отношения с этим человеком не наладились, не восстановились именно в том самом ключе, в котором они были до обиды, значит, мы не простили человека. Именно неспособность так же легко с ним общаться, как до обиды, показывает, что мы его не простили. Взаимосвязь тяготы на сердце и непрощенной обиды со временем теряется; мы не чувствуем, что это как-то связано с обидой, потому что обиды мы уже не помним, и нам кажется, что мы простили. Но если простили – иди так же смейся, улыбайся, радуйся с этим человеком, как было до обиды. Не можешь? Значит, не прощена обида и в сердце твоем боль и горечь греха.

Дальше Иоанн Кассиан поднимает очень интересную тему природы гнева. Гнев – очень яркое, очень значимое проявление человеческой природы, которое спрятать, скрыть невозможно. Можно скрыть свое объедение, можно скрыть свою похотливость, но гнев никак не скроешь, потому что сама причина гнева именно в том, что мы выражаем свою реакцию на поступки людей всегда вовне; это не удержишь, не спрячешь – такова его природа.

Гнев – явление не только яркое, но и неоднозначное. Вообще любая человеческая страсть неоднозначная. И нужен был преподобный Иоанн Кассиан, чтобы эту неоднозначность каждой страсти обнаружить и помочь людям во всем этом разобраться.

Объедение, например, плохо во всех отношениях; оно вредно, неприятно: и когда смотришь на человека, и когда себя ощущаешь в состоянии объевшегося человека, это очень тяжело. Но полное подавление чувства к еде приведет к смерти человека. У здорового человека должен быть хороший аппетит. Страсть объедения плоха, но аппетит, влечение к еде – это хорошо.

Так же и блудная страсть. Похотливый, развратный человек отвратителен, мерзок и неприятен. Но если бы не было влечения к противоположному полу, если бы не было физиологического, сексуального чувства, то никогда бы не создавались семьи и уж точно никогда не зачинались бы дети, потому что это то условие, что делает возможным зачатие ребенка. То есть, с одной стороны, это есть благо, данное людям, но в определенных состояниях – зло отвратительное, мерзкое и неприятное.

Страсть паразитирует на каком-то здоровом, хорошем чувстве, вложенном Богом в наше естество. Он не хочет, чтобы мы не ели, как ангелы, Он хочет, чтобы мы ели. Он не хочет, чтобы мы не размножались, как ангелы, Он хочет, чтобы мы размножались так же, как это делают животные. Он не велит нам отсечь естественные потребности нашего естества, как еда, питие, сон или продолжение рода, Он просто требует, чтобы мы не зависели от мира, чтобы не в мире черпали радость и утешение, а в Боге; чтобы мы находили удовольствие и радость в том, что исполняем волю Божию, чтобы Бог был нашей жизнью, а не мир, не вещи в этом мире.

С едой и похотью здоровый человек как-то справляется; на уровне здравого смысла или влияния культуры он может разобраться, расставить границы, где хорошо, а где плохо в отношении физиологических страстей. Правда, и с этим все можно легко изменить в худшую сторону. И, как свидетельствует апостол Павел, однажды это изменение произойдет, и действительно наступит время, когда люди потеряют здравый смысл и совершенно запутаются в возможности управления этими физиологическими страстями. Когда будут запрещать вступать в брак, или, отметая всякий брак, будут вступать в беспорядочные связи; когда будут запрещать употреблять в пищу все, что сотворил Бог, переходя на искусственные экологически чистые продукты, либо будут употреблять что ни попадя. Эта невозможность выстроить границы, невозможность трезво разобрать ситуацию показывает, по мысли апостола Павла, некое пограничное состояние общества, то есть люди одурели настолько, что не могут разобраться в этих простых и естественных вещах.

Но с гневом, как и с унынием (что мы увидим дальше), все гораздо сложнее. Особенно сложно разобраться с гневом в эпоху гуманизма, особенно тем людям, у которых гнев связан с проявлением необузданного дикого нрава, характера. Действительно, в эпоху гуманизма с гневом разобраться значительно сложнее. Особенно если образ гнева у нас ассоциируется с какими-то опосредованными через культуру образами очень плохих людей, это: Кабаниха, Собакевич или Ноздрев. Эти люди неприятны, именно с этими людьми обычно ассоциируется у нас гнев, и он в целом записан в состояния неприятные. Но не все так просто.

Когда ребенок приносит домой двойку – это одно. Когда он приносит порванный портфель – это другое. Когда ребенок поджигает кошке усы – это третье. Когда ребенок ставит подножку слепому человеку – это четвертое. Всё это вещи плохие, лучше бы их не было. И мы воспитываем наших детей, чтобы ничего из этого у них не было. Мы хотим, чтобы они не приносили двойку, чтобы одежда и портфели были чистые и непорванные, мы хотим, чтобы они не мучили животных и не обижали слабых людей. Мы всему этому учим; по крайней мере, должны этому учить. Но характер этих действий, нравственное измерение, отрицательный потенциал этих действий совершенно разный.

Если ребенок приносит двойку, это, конечно, может быть грехом или последствием греха, но чаще всего нет. Если приходит в порванной одежде или с порванным портфелем – это нехорошо, но греха здесь скорее всего нет, и уж точно нет беды, зла для другого человека; страдаю только я как родитель этого ребенка, потому что придется покупать новый портфель. Человек, который мучает животное, поджигает кошке усы, творит явную неправду, может, даже грех (хотя чаще это просто глупость), но все-таки это боль, приносимая не человеку, а животному. А вот подставить подножку слепому, обижать слепого человека есть прямой грех, прямое нарушение заповеди Божьей, преступление против другого человека и одно из самых гнусных преступлений с точки зрения слова Божьего и мира Божественных заповедей.

Все плохо: и первое, и второе, и третье, и четвертое. Но не все из того, что перечислено, достойно гнева. С гневом сообразно только четвертое – когда человек обижает слабого; это, безусловно, грех и действие, достойное гнева. Причем независимо от того, мой ребенок это делает или чужой, реакция однозначна – гнев, и абсолютно без вариантов. В отношении кошки гнев скорее всего допустим, но очень важен контекст, при котором это делается; но гнев здесь очень возможен и вполне может быть оправдан. В первых двух случаях то, что происходит, неприятно, обидно, но гнева не совсем достойно.

Таким образом, гнев – это не просто наша реакция на зло, и уж тем более не реакция на то, что нам не нравится. Хотя в обычном падшем состоянии именно это является гневом: мы просто гневаемся на то, что нам не нравится, неприятно, на то, что не соответствует нашим представлениям, ожиданиям, планам и так далее. Но гнев – это даже не реакция на зло, гнев — это мобилизация всех наших человеческих сил на то, чтобы зло остановить. Это очень большая разница! Если я гневаюсь на то, что прочитал или увидел ролик, как какой-то маленький мальчик обижает инвалида, гнев мой бессмыслен. Какой смысл гневаться? Я просто не должен смотреть эту мерзость. Гнев здесь абсолютно бессмыслен, потому что ничего сделать с этим я не могу.

Гнев мобилизует человека; это особое состояние человеческого естества, при котором он способен зло остановить. Если он зло останавливать не собирается, то никакого смысла мобилизовывать естество нет.

Из этого следуют два важных вывода. Человек должен знать, что такое зло, что является злом, а что не является злом. Потому что то, что мы считаем злом, вовсе может и не быть таковым. Мы должны иметь четкое представление, что в данной ситуации зло, которое мы собираемся останавливать, может быть, вовсе и не зло.

Например, мы видим через окошко, как человек связывает животное. Он, может, просто собирается ставить укол, который спасет жизнь этому животному, и чтобы операция прошла, нужно действительно связать животное, привязать его к столу – только так можно безопасно поставить укол. Но мы, не разобравшись в ситуации, будем думать, что человек мучает животное (хотя он его спасает). Это немного утрированный пример, но в жизни очень часто бывает так, что нам хочется вмешаться и остановить вовсе не зло, а только то, что мы посчитали таковым.

Второе: мы должны иметь дерзновение борьбы. Мы должны постоянно бороться со злом, и только эта постоянная борьба со злом делает нас способными выступить против зла. То есть гнев действительно делает нас способными мобилизоваться, чтобы остановить зло. Гнев делает нас способными потому, что мы долгие годы, дни и ночи, упражняемся в борьбе со злом. Это как любой спортсмен (борец, боксер): чтобы выступить против какого-то сильного соперника, он должен тренироваться. В момент, когда мы хотим остановить зло, мы выходим против зла. Но чтобы выступить против зла, мы должны к этой борьбе быть готовы. В большинстве случаев  (90%)  люди, выходящие на борьбу со злом, не борют зло, не побеждают его, а умножают его, потому что они не знают, что такое зло, и не способны с ним бороться.

Для того чтобы победить зло, чтобы гнев был действительно осмыслен и оправдан, надо знать, что такое зло, и иметь тренированную волю, навык естества для борьбы с этим злом. Как – об этом Иоанн Кассиан говорит в восемьдесят восьмом абзаце.

Записала Инна Корепанова