Читаем Добротолюбие. 19 июля. Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать второй том «Добротолюбия», слово о трезвении преподобного Исихия. Говоря о способах трезвения, прочитаем подряд несколько коротеньких абзацев, где абрисно, пунктирно эти способы намечены. Начинаем с четырнадцатого абзаца:

Итак один способ (прием) трезвения есть: смотреть неотступно за мечтанием, или за прилогом; ибо без мечтания сатана не может устраивать помыслы и представлять их уму к его прельщению обманом. Другой – иметь сердце глубоко всегда молчащим и от всякого помысла безмолвствующим, и молиться. Иной – непрестанно в смирении призывать на помощь Господа Иисуса Христа. Иной еще способ – иметь в душе непрестанное памятование о смерти.

Все сии делания, возлюбленный, подобно привратникам, возбраняют вход худым помышлениям; о том же, что должно лишь к небу взирать (занимать всегда ум созерцанием вещей небесных), ни во что вменяя землю (и все земное), – что также есть один из действенных способов трезвения, как и прочие, – об этом я с помощью Бога, дающего слово, изложу обстоятельнее в другом месте.

Здесь кратко перечисляется несколько способов, методов, приемов трезвения. Первый способ, на мой взгляд, самый интересный  и в определенном смысле может быть непонятным. Это то, что называет преподобный Исихий первым способом трезвения: смотреть неотступно за мечтанием, или за прилогом.

Кто немного знаком с мыслями святых отцов, русских отцов Игнатия, Феофана о молитве, тот знает, что такое прилог; в конце концов, сейчас это хрестоматийная вещь. Кто хоть сколько-нибудь вообще интересовался вопросами умного делания или молитвенной практики в русском православии или в афонском православии, тот знает, что такое прилог. Это самая первая мысль – некая соблазняющая, увлекающая, подвигающая, искушающая нас во грех. Вот это прилог, это более или менее понятно.

Но, по мысли преподобного Исихия, прилог и мечтание – это одно и то же, они как-то поставлены в ряд. Смотреть неотступно за мечтанием, или за прилогом; ибо без мечтания сатана не может устраивать помыслы и представлять их уму. Не мечтание и прилог одно и то же, а именно состояние ума, пребывание его в мечтании и возможность врагу давать нам некий прилог – это вещи взаимосвязанные, с точки зрения преподобного Исихия. И это интересно.

Святитель Феофан, святитель Игнатий говорят о парении ума. На этом основании, на основании других прочитанных текстов  –  что это такое: мечтание или парение ума? Это не богословское размышление, то есть оно не связано с размышлением об исполнении воли Божьей, не связано с размышлением о каком-то месте Священного Писания, не связано с обращенностью к какому-нибудь догмату, к тому, что можно было бы назвать сосредоточенным богомыслием. Это не решение насущных задач, не так важно – каких. Это могут быть социальные задачи (скажем, помыть пол) или производственные (написать отчет, выстругать деталь). Это не связано никоим образом с выполнением реальной практической задачи.

Понятно, что христиане не только размышляют о природе искупления, о тайнах молитвы и непонятных местах Священного Писания. Они работают, они делают уроки с детьми, они учатся, пишут разные отчеты, диссертации, статьи, моют, шьют и много чего другого делают. Все это требует привлечения нашего сознания, нашего ума. Хорошо, если бы это было связано с молитвой, но может быть и не связано с молитвой.

В любом случае это некое сосредоточенное действие, ты погружен в реальное дело. Например, сочиняешь отчет – это напряженная, активная деятельность ума. Ты думаешь о том, что делаешь. Конечно, можно во время какой-нибудь легкой производственной задачи отвлекаться умом, делать это, что называется, автоматически. Такое возможно при определенной легкости работы или при достижении профессионализма, и тогда это парение ума, мечтание и мечтательность тоже могут прийти. Но в целом, пока человек выполняет реальную работу, решает реальную практическую задачу, он прикован к реальности и вниманием погружен в этот предмет, ум у него занят, но может от этого и оторваться.

Когда ум отрывается от решения реальной задачи (я подчеркиваю это вновь и вновь: реальной задачи, практической или богословской, социальной, семейной, психологической, молитвенной – реальной), он не связан ничем с реальностью. Он просто о чем-то думает, о чем-то мечтает, что-то вспоминает, что-то соображает, считает, планирует, просчитывает. Но никак с реальностью сегодняшнего, насущного дня и времени это не связано. Это в любом случае будет праздность ума, суетность ума, то есть ум по существу своему ничем не занят.

Это не надо путать с тем, что бывает у молодых людей, подростков, даже у детей позднего школьного возраста, когда они мечтают в неком художественном, публицистическом смысле слова. Они мечтают о том, чего бы они хотели добиться. Конечно, это тоже может быть праздностью ума (и часто бывает), но не всегда.

Есть мечта, которая является духовной или хотя бы как минимум душевной работой, и ум не празден в этот момент, потому что он решает реальную насущную задачу. Но в этом случае мечта соединена с волей, человек мечтает о чем-то и делает все для достижения того, к чему он стремится. Мечта в данном случае есть только образ цели, к которой стремится человек. Для внешних она может восприниматься как мечта, сам же он к ней усиленно стремится. И именно то, что к достижению той картинки, которую он представляет в собственном сознании, он употребляет волевые усилия, и делает это реальным действием, ум решает реальную задачу, хотя посторонним и кажется, что он погружен в какую-то нереальность. На самом деле это реально, если в этом участвует воля. Человек не только мечтает, но и делает.

Например, человек мечтает стать миллионером, идет и моет машины. Он не собирается вечно мыть машины, но знает, что с чего-то надо начать, моет машины, экономит  средства для того, чтобы в будущем разбогатеть. Вот эта напряженность силы, мечта помогают ему претерпевать трудности, неудовольствие клиентов, возмущение, какой-то обман, сырость, голод, холод. Он на самом деле пребывает в напряженном состоянии, а не в расслабленном, он стремится к цели. Это другой образ, и мы про него говорить не будем.

А когда воля к этому не подключается, когда у человека просто праздность или суетность ума, просто какие-то картинки, какие-то образы, обрывки мыслей, цитат, но это никак  не  перекликается с реальной плоскостью, тогда ум праздный, мечтательный. Это именно то состояние, когда ум становится уязвим, не замечает прилоги врага, не замечает, как враг и мир всеивают в него помыслы, которые его разрушают, губят, убивают. Чтобы не быть в таком состоянии, ум всегда должен быть собранным, обращенным внутрь и всегда должен как бы отражать самого себя, то есть ум всегда должен проверять, насколько он бодр: «Ты чем сейчас занят? Ты о чем сейчас думаешь? Какова работа, которую ты сейчас делаешь? Что ты сейчас делаешь? Чем ты занят?» Всегда отражение своей собственной деятельности, внимание к самому себе. Примерно так ты проверяешь, стоит ли ум на страже входа в твое сердце, или ловит где-то бабочек на лугу, или считает ворон. Мы постоянно контролируем эту напряженность сердца.

Именно к этому постоянно призывает Христос Своих учеников: бодрствуйте, трезвитесь, молитесь, да не внидете в напасть (см. Мф. 26, 41). То есть всегда ум должен быть бодр, никогда не быть расслабленным, никогда не быть суетным, никогда не быть праздным, он всегда, как сторож, должен нести охрану у дверей сердца. Как только он становится праздным, пускается в рассматривание чего-то,  не имеющего отношения к решению реальных задач, проникает прилог, заползает в сердце и начинает свою разрушительную работу.

Второй способ, о котором говорит преподобный Исихий, это когда сердце молчит и молится. Это, конечно, хорошо. Собственно, по преимуществу этим и занимались преподобные отцы. Но если нам не быть праздным умом, не фантазировать ни о чем, а просто трезво все взвешивать, то понятно, что реально этим могут заниматься только люди особенные, даже среди монашества особенные. Могут, конечно, и в миру такие люди быть, но это люди особенные. Это те, которые не смотрят телевизор, не лазят в Интернете, не болтают, не ходят в гости к родственникам, не ходят по магазинам, не общаются с коллегами, они всегда пребывают в молчании в буквальном смысле этого слова. Обычно они живут одни, почти не сообщаясь с окружающим миром, и делают это не по ненависти к этому миру, не по озлобленности, не по плохому настроению, а по внутренней собранности.

Например, отец митрополита Антония Сурожского так оканчивал свою жизнь. Он считал себя виновным за все происшедшее в России и возложил на себя покаянный труд. Он оставил семью на бытовом уровне, на социальном  –  нет. Он пошел работать, снял себе крошечную каморку, почти бесплатную, в самом непотребном месте, работал очень тяжело физически, всегда молча, хотя знал много языков, но отговаривался русским и ни с кем не общался. До этого он был достаточно высокого уровня чиновник в посольстве, но пошел просто работать, ни с кем не общаясь, ни с кем не разговаривая. Все заработанные деньги он отправлял семье, а сам после работы приходил в эту каморку и молился там, а утром снова шел на работу. Это был очень глубокий покаянный труд.

Сейчас и в миру есть люди, которые так живут. Но это специфическое, это не для каждого человека. Если с вами под одной крышей живет семья, если вы ходите на работу, если у вас есть маленькие дети, если у вас есть муж, то это для вас действие недоступное, надо трезво смотреть на вещи. Может, когда-нибудь это случится, но не сейчас.

Третий способ трезвения. Тоже речь идет о молитве, – о молитве Иисусовой. Мы о ней уже говорили. Буквально непрестанно в смирении призывать на помощь Господа Иисуса Христа. Но чем это отличается от второго способа?

Главное здесь не молчание, главное здесь – сокрушение. Призывая на помощь Бога, человек просит: помилуй меня. Он сокрушенный и смиренный. Здесь именно смирение и сокрушение, сокрушение как основа смирения. Мы сейчас понимаем смирение совершенно неправильно.

Вот взял я четки и произношу молитву Иисусову просто как некий текст, как некий набор слов, просто произношу и произношу, как большинство современных людей и понимают молитву. При этом часто после какого-то количества молитв человек может сорваться, накричать, раздражиться, осудить кого-то, потом снова пускается в это произношение молитвенных слов. Но на самом деле, может быть, к чему-нибудь это имеет отношение, но никакого отношения к трезвению как к внутреннему деланию не имеет. Человек должен призывать на помощь Господа в смирении, и Господь, видя смиренное сердце человека, отзовется и придет. А Его приход, обусловленный смирением человека, будет приходом света, который как бы обнаруживает все замыслы врага, обнаруживает все прилоги врага, показывает все коварство и замыслы наших врагов, и в то же время силой Божьей все эти прилоги, все эти вражьи нападения отражаются. Но главное, чтобы человек не просто произносил молитву, а произносил это в сокрушении, смирении.

А это обеспечивается только тем, что человек понимает, знает, ведает свои грехи. Люди мало об этом задумываются, но сама конструкция Иисусовой молитвы (Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуя мя, грешного) дает представление о том, что я, произнося эти молитвы, считаю себя грешным. Я понимаю, что мне нужна Его милость, и это именно ощущается мной. Я не просто твержу помилуй мя как некую мантру, как некое слово, это же сердечная молитва, а не только произнесение слов. Я чувствую потребность в милости Божьей, потому что ощущаю себя грешным. То есть для того, чтобы эта молитва достигла своей цели, чтобы Бог был со мной, миловал меня, защищал меня, я должен ощущать свою греховность и ощущать необходимость, важность, насущность для меня в этот конкретный момент времени милости Божьей. Я должен ощутить эту милость Божью, всем своим сердцем почувствовать ее. И нужна только такая молитва, которая именно переживается как призывание Христа в насущной нужде: я – грешник, мне нужна милость. Я не просто констатирую свой грех, я именно проживаю то состояние, о котором сказано в 50-м псалме: грех мой предо мною есть выну (Пс. 50,3). Я всегда вижу грех, я всегда переживаю свой грех.

И мы уже вспоминали на эту тему слова апостола Петра в прошлые разы, насколько это важно. Именно память о своем грехе. Не рассудочная, не протокольная память, а сердечная, когда мы помним и трепещем за свой грех, когда у нас у каждого есть свой петух, в ответ на пение которого мы начинаем плакать. Если у нас есть этот плач, то этот способ для нас – призывание имени Иисуса, упование на милость Его. И тогда мы постоянно пребываем в милости Его, в благодати Его, которая и дает нам свет, показывающий козни врага, и просто-напросто от них защищает.

Последний способ, о котором он говорит, – память о смерти. По сути, то же самое. Человек должен помнить о том, что он предстанет на суд перед Богом; стало быть, опять-таки будет держать ответ перед Богом за свои дела. Это нечто похожее на то, про что написал Силуан Афонский: держи свой ум во аде и не отчаивайся. То есть опять-таки некая модель, некая схема, некая установка, которая помогает что-то пережить.

Если нам завтра придет повестка в прокуратуру, в суд и мы не знаем  – почему, мы все испереживаемся, ни о чем другом думать не сможем, хотя, быть может, и не сознаем за собой ничего. Но сам этот вызов соберет нас и приведет в сокрушение. Да откуда я знаю, кто там и что написал? Может, я что-то сделал; может, и не помню; может, даже и не знал, а оказалось, что-то нарушил. Мы в трепете и страхе, потому что придется отвечать.

Мысль такая же: зная, что нас ждет встреча со Христом, Который будет судить нас за то, что мы сделали (доброе или злое, любили или нет), мы приходим в трепет. Если это просто мысль, которая в трепет нас не приводит, если в этой мысли нет представления о том, что Бог есть любовь, то, конечно, она не может нас оживотворить, но для многих людей она также подходит.

Записала Инна Корепанова