Читаем Добротолюбие. Священник Константин Корепанов. Выпуск от 18 октября

Мы продолжаем читать слово о трезвении преподобного Исихия из второго тома «Добротолюбия». Напомню, речь у нас в прошлый раз шла о трезвении и молитве. Подряд прочитаю два абзаца: 102-й и 103-й.

Забвение обыкновенно погашает хранение ума, как вода погашает огонь. Но непрестанная молитва Иисусова с неослабным трезвением вконец испаряет его из сердца. Молитва имеет нужду в трезвении, как малая лампадочка в свете свечи (может быть, – как лампада в безветрии, чтобы гореть, как свеча).

Должно болезненно пещись о сохранении того, что драгоценно; драгоценно же для нас поистине лишь то, что сохраняет нас от всякого зла, как чувственного, так и мысленного. Это есть хранение ума с призыванием Иисуса Христа, – то, чтобы всегда смотреть во глубину сердца и непрестанно безмолвствовать мыслью – даже, скажу так, и от помыслов, кажущихся десными, и стараться быть пусту от всяких вообще помыслов, дабы не утаились под ними тати. Но, хотя и болезнуем мы, с терпением пребывая в сердце, впрочем утешение близко.

Несколько раз преподобный Исихий говорит о хранении ума с призыванием имени Иисуса Христа. Именно такое двойное действие. Почему? Начинает он в 102-м абзаце слово о том, что забвение погашает хранение ума. Когда мы забываемся или забываем о Боге, о Христе, то этим погашается деятельность нашего ума, направленная на трезвение, то есть погашается та способность нашего ума, которая охраняет сердце от вражеских помыслов, от нахождения страстей. Как только мы это забываем, так сразу ум вянет и отвлекается на какие-то иные вещи, находящиеся непрестанно вокруг нас.

Если человек-отшельник может хотя бы этим сохранить себя от действия страстей, то мы, люди, живущие в миру, неизбежно, непременно, обязательно, как только забываем о Христе, о Боге, тут же перестаем наблюдать за собственным сердцем, и страсти приходят к нам и похищают мир нашего сердца, оно начинает обуреваться страстями. Поэтому непрестанная молитва Иисусова как раз и приводит к тому, что имя Божье всегда призывается, о Боге всегда помнится, поэтому трезвенническая деятельность нашего ума всегда осуществляется, всегда наш ум бодр, чтобы отражать приходящие в него страсти.

Все вроде бы понятно. Что одно и то же говорить? Но интересно: в контексте слова о трезвении преподобного Исихия, и не только (если мы внимательно прочитаем других отцов из «Добротолюбия», пишущих об этом, мы увидим то же самое), получается, что призывание Иисусова имени удерживает ум в памяти о Боге. Стало быть, это позволяет ему непрестанно осуществлять трезвенническую деятельность, то есть хранить сердце от нахождения страстей. В некотором смысле роль Иисусовой молитвы функциональна, она нужна для того, чтобы поддерживать ум в памяти. А это необходимо для того, чтобы бдить за собственным сердцем.

Молитва Иисусова вместе с трезвением помогает хранить сердце. Молитва Иисусова без трезвения ничего не делает. Мы призываем имя Иисуса, просто осуществляем некую молитву, мы постоянно ее говорим, но при этом больше ничего не делаем. Не случайно же отцы говорили об умном делании, о трезвении говорили много, а не собственно о молитве.

В нашем же повседневном просторечии, в нашем церковноречии молитва Иисусова стала самобытной, она есть сама по себе, то есть главное – твори Иисусову молитву, а все остальное приложится. Нет, это Иисусова молитва необходима для того, чтобы я мог трезвиться, чтобы мой ум был достаточно бодр и в состоянии осуществлять основной род своей деятельности. Молитва ему необходима, она его вдохновляет, она его постоянно держит в присутствии Бога и в присутствии памяти Божьей. Но главное, что он должен делать, это хранить собственное сердце, как Адам должен был хранить и возделывать рай.

Если мы просто молимся, а трезвения нет (этой деятельности ума, направленной на охрану собственного сердца, на противостояние помыслам),  то нет ничего. Сердце заполоняется страстями, хотя человек вроде бы творит Иисусову молитву. И каждый из вас видел в жизни, и я немало видел таких людей, которые действительно с четками в руках. И, судя по перемещению четок в их руках и по сосредоточенному выражению лиц, они действительно постоянно повторяют Иисусову молитву, но при этом они раздражены, унылы,  гневливы, постоянно вспыхивают, осуждают, мира нет. Собственно, плодов молитвы нет. Само по себе призывание имени Иисусова, как бы хорошо это ни было (и является необходимым для организации внутренней жизни, внутреннего делания человека), состоит не только в молитве.

Если мы теряем внимание, если забываем о Боге, не храним себя в памяти Божьей, то и ум наш слабеет, он вянет. Любил об этом говорить святитель Феофан Затворник, акцент делая именно на этом. И постепенно  в ум и в сердце (поскольку ум слабеет, он больше не в состоянии охранять сердце) заходит тьма, вступает тьма, и сердце снова объято тьмой.

Если не понимать этого, то наступает духовная катастрофа. Языком, даже какой-то частью ума человек призывает имя Иисусово или произносит какие-то иные молитвы, но в сердце-то у него уже тьма, он кипит негодованием, или осуждением, или завистью, или ревностью, или чревобесием, или похотью, или еще чем-то. И он не может ничего сделать, потому что необходимо запустить трезвенническую деятельность ума, необходимо ум памятью о Боге, молитвой Иисусовой взбодрить, укрепить и поставить на стражу своего сердца, чтобы он выгнал из сердца все существующие там страсти. Если он этого не сделает, сама по себе молитва ни к чему не приведет. Важно сознавать, что не само по себе произнесение молитвенных слов, а именно деятельность ума, направленная на очищение сердца от страстей, делает сердце способным быть сердцем христианина, именно оно дает ему мир.

Это все равно как человек, скажем, молился бы два-три часа о том, чтобы Господь дал  ему урожай. Потом бы еще два-три часа молился о том, чтобы Господь дал ему урожай, а потом еще и еще молился о том, чтобы Господь дал ему урожай, но при этом в огород бы не вышел, землю не вскопал, семена не посеял и пропалывать не стал бы. Молитва приведет к тому, что урожай будет и сверх того, но она помогает организовать работу, осуществить работу, дает силы, дает всхожесть семенам, дает погоду. Но основное-то дело должно быть сделано.

Так же и с деятельностью ума. Если мы молимся, то должны что-то и делать умом, иначе он у нас придет в расслабление. Часто мы не понимаем этой особенности умного делания. А ведь это именно делание ума, в котором молитва является чрезвычайно важной составляющей, но ум при этом должен делать еще что-то важное, кроме того, что какой-то своей частью произносить слова молитвы.

Современный человек этого не улавливает, не понимает. Он думает, что само по себе произнесение молитвенных слов и есть то единственное, важное и главное. Главное –говорить, говорить, говорить умом или словами, языком  Иисусову молитву. Казалось бы, все правильно, все нормально, все хорошо. Почему тогда нет плодов? Почему раздражение? Почему нелюбовь? Почему какие-то вспышки злости? Почему постоянное уныние? Почему страсти человек победить не может, если он действительно делает (и, казалось бы, делает давно) то единственное, что необходимо делать?

На самом деле происходит очень простое. Совершая постоянные молитвы, мы не изгоняем помыслы, мы не изгоняем страсти. Мы приступили к молитве, а сердце наше нечистое, и ум это сердце еще не очистил, ум это сердце еще не хранит. Сердце живет страстями, а ум пытается сотворить молитву. Но чтобы не было во мне страстей, он должен войти в сердце, встать на страже сердца, очистить сердце и не пускать туда разные мерзкие, гадкие, злые помыслы.

Если этого нет, ум просто надмевается. Человек начинает мнить о себе, что он молящийся человек, у него начинает возрастать гордыня, потому что в сердце-то он не стоит и не видит, что у него гордыня, он не видит, что у него самомнение. Потому что он не стоит трезвенным оком ума в своем сердце и не наблюдает, как выросло его самомнение, как возросли его гордые помыслы, он не борется с помыслами. Он думает, что раз они в голову к нему не входят, то их и нет. Но сердце-то его нечисто. Молитва необходима для того, чтобы очистить ум, как мы говорили в прошлый раз, спустить его в сердце. Молящийся ум в сердце очищает сердце и встает на страже, чтобы не впускать в сердце помыслы, состояния, чувства недостойные, злые, неправедные. И молитва тогда занимает свое важное место в этом человеке. Если этого не делать, если просто говорить молитву, не заботясь о самой сути внутреннего делания, то ничего не происходит.

Как говорится в 113-м слове, именно через призывание имени Иисуса Христа умом ум с этой молитвой входит в сердце, привносит в сердце Христа, и Христос наводит там порядок. Мы говорили про это. Он начинает светить оттуда, Он наполняет тьму нашего сердца Своим светом, очищает, освящает, преображает это сердце, и оно делается домом благодати, и ум занимает ту сторожевую функцию, которую он действительно и должен по праву занимать.

Всего этого в нас не происходит. Из всего этого многообразия внутренней деятельности у нас только произнесение в лучшем случае умом, в худшем случае только рассудком или языком имени Иисуса Христа. В сердце-то оно не помещается, в сердце-то Бог не сходит. Как говорит страшные слова Бог устами пророка Исайи: люди сии устами чтут Меня, а сердце-то их далеко (см.: Ис. 29,13). И мы видим, что вроде мы молимся, молимся, а сердце бурлит негодованием, раздражением, кипит завистью, ревностью, обижается, простить не может. И есть прочие-прочие страсти, потому что сердце наше пустое, Христа мы туда не свели.

101-й абзац:

Когда мы недостойные сподобимся со страхом и трепетом причаститься Божественных и пречистых Таин Христа Бога и Царя нашего, тогда наиболее покажем трезвения, хранения ума и строгого внимания, да огнь сей Божественный, т.е. Тело Господа нашего Иисуса Христа, потребит грехи наши, и наши, – малые и большие, – скверны. Ибо, входя в нас, оно тотчас прогоняет из сердца лукавых духов злобы и отпускает нам прежде бывшие грехи; и ум наш тогда оставляется свободным от беспокойной докучливости лукавых помыслов. Если после сего, стоя у дверей сердца, будем тщательно сохранять ум свой, то, когда опять будем сподобляться св. Таин, Божественное Тело более и более будет просвещать ум наш и делать его блестящим подобно звезде.

Слова вроде бы понятные, по всей видимости, знакомые. Очень много рассуждений об этой части христианской жизни восходит именно к этим словам преподобного Исихия. Но вчитаемся в эти слова внимательнее: Когда мы недостойные сподобимся со страхом и трепетом причаститься Божественных и пречистых Таин Христа Бога и Царя нашего, тогда наиболее покажем трезвения, хранения ума и строгого внимания, да огнь сей Божественный, т. е. Тело Господа нашего Иисуса Христа, потребит грехи наши…

В этих словах как-то не вполне справедливо некоторые люди, некоторые духовные писатели видят свидетельство о том, что нужно пребывать в уединении и всячески избегать людей. Но здесь об этом не сказано ни одного слова. Здесь нет даже слова «уединение», здесь нет ничего похожего. Трезвение, хранение ума и внимание, чтобы Тело Христа было нам в исцеление души и тела. Здесь не сказано об уединении и бегстве от людей.

Конечно, например, у преподобного Исихия, Антония Великого или Серафима Саровского было такое послушание, у них было такое призвание, они находились в уединении, для них это было некоторым образом само собой разумеющееся состояние, особенно для Антония Великого. Причастившись, от кого ему бегать, если он уже ото всех убежал; от кого ему прятаться, если он ото всех уже спрятался? Священник приходил, причащал его, уходил, и преподобный Антоний пребывал в уединении. Или преподобный Серафим Саровский приходил, причащался и уходил снова к себе в пустынь, ни с кем стараясь не разговаривать, но и не делая никаких суетных движений в этом отношении, просто тихо, спокойно уходил, особенно тогда, когда у него и так был обет молчания и он ни с кем не разговаривал. Но это люди особого статуса, для них в принципе молчание было нормой, они в принципе убежали от людей. Для них это было не состояние особенное после Причастия, это состояние было обыкновенное для всего склада их жизни.

Но бегство от людей, если ты живешь в миру, есть дело уж само по себе как минимум не трезвое. Даже если речь идет не только о мирском человеке, но об общежительном монастыре, ты не можешь бегать людей в силу того, что ты живешь в общежитии. И это и не сказано. Если было бы сказано, что ты должен избегать общения с людьми, тогда, конечно, это дело надо было бы как-то осуществить. Но христианство этому не учит, и преподобный Исихий здесь об этом не говорит.

Если твой статус – отшельничество, то он и остается отшельничеством. Если твой статус – общежитие, он и остается общежитием. Если твой статус – семья в миру, то ты семейным человеком и остаешься, живя в миру. Если ты часть христианской общины, ты остаешься частью христианской общины. Это никаким образом не меняется из-за того, что ты причастился Тела и Крови Иисуса Христа. Наоборот, ты и должен реализовать себя как член христианской общины, как член христианской семьи, как член монашеского общежития. Ты и должен, напитавшись Христом, стать частью этого единого Тела. Ведь предполагается, что  вся община, все общежитие, вся христианская семья, все, кто сегодня с тобой причащались, сделали то же самое. Вы и есть Тело Христово, они и есть Христос. Как ты можешь убежать от них? Как ты можешь спрятаться?

Если они достойны того, чтобы от них бегать, тогда ты должен бегать от них всегда, а не только после причащения. Если они соблазняют тебя грехом или ввергают тебя в пучину бедствий, тогда их надо бегать всегда, а не только после причастия. Это получается тогда неадекватное, нетрезвое, неправильное, скверное состояние.

А мы часто руководствуемся именно этим мотивом, причем пряча за него свою нелюбовь к людям и нежелание их любить, прячем свое своеволие, желание, чтобы было только по нашей воле. И теряем плоды причащения мы не потому, что нас окружают люди те или другие, а потому, что мы сами первые возгнушались человеком, мы поступили не по любви, не по смирению, не по кротости. То есть мы как раз и не трезвились над собственным сердцем, мы не внимали собственному сердцу, мы пропустили страсти. Наше сердце кипит раздражением против людей, оно не мирное, мы этих людей судим, мы их ненавидим, мы их презираем, мы их не любим. И виноваты не эти люди, виновато наше сердце.

В таком состоянии мы не можем причащаться. Мы причастились себе в осуждение, потому у нас после причащения внутреннее раздражение, внутренний раздрай. Не потому, что есть эти люди, не потому, что мы не можем от них убежать, а потому, что мы изначально неправильно причащались.

Мы же должны примириться со всеми, простить всех, полюбить всех, по крайней мере, пожелать полюбить всех тех, за кого умер Христос. Если это семья – идти к семье и хранить внутренне сердце свое от раздражения, от нелюбви, от ревности, от обиды. Вот о чем говорит преподобный Исихий. Не бежать от людей, а возвращаясь к людям, хранить сердце свое от этих нехристианских злобных человекоубийственных страстей.

А как же это сделать, если мы и причастились, имея эти страсти внутри себя? Мы должны их изгнать, мы должны освятить свое сердце покаянием, возненавидев ту нелюбовь (или зависть, или обиду, или ревность), которая обычно уже укоренилась в нашем сердце, очистить, омыть сердце слезами покаяния, причаститься. Наше сердце очистится ото всей этой злобы, в него войдет Христос. И мы, неся Христа нашей семье или нашему монашескому общежитию, входим туда, стараясь тщательно охранять сердце от того, чтобы снова ревность, или зависть, или злоба, или обида, или жестокость не заползли внутрь нашего сердца.

Записала Инна Корепанова