Читаем Добротолюбие. 12 июля. Курс ведет священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать второй том «Добротолюбия», слова преподобного Исихия о трезвении. Шестой абзац:

Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца; так что он видит, как подходят чуждые помыслы, эти воры – окрадыватели, слышит, что говорят и что делают эти губители, и какой демоны начертывают и установляют образ, покушаясь, увлекши чрез него в мечтания ум, обольстить его. Коли будем люботрудно проходить такое действование, то оно, если хотим, очень основательно и внятно, на опыте покажет искусство мысленной брани и доставит опытность в ней.

Шестой абзац, по существу, выражает саму суть трезвения, а вместе с тем и умного делания. Потому что то, что после творений святителей Игнатия (Брянчанинова) и Феофана Затворника мы привыкли называть умным деланием, древними отцами называется трезвением. По сути это одно и то же.

Если мы внимательно читаем, то замечаем: то, как привыкли воспринимать умное делание мы, отцы воспринимали несколько иначе. Я не хочу сказать, что в этом виноваты святители Игнатий и Феофан, – у них как раз все правильно. В этом виноваты мы сами. Точнее – та литература, которая была посвящена молитве, рожденная, скажем, в XIX веке около трудов святителя Игнатия или святителя Феофана или просто как некое общественное настроение того времени, ищущее молитвы (не случайно же такой сонм старцев воссиял в Русской земле). Когда мы читаем множество разных других книг или труды наших замечательных святителей, не подготовившись, не пройдя определенных ступеней духовного развития, без опытного духовника, то попадаем как бы в перевертыш.

Еще раз повторю: ни святитель Феофан, ни святитель Игнатий этого не пишут, но мы думаем (мы так слышим, так воспринимаем, так понимаем их слова), что главное – молиться, твердить молитву Иисусову (много или мало, внимательно или поспешно) и эта молитва всему научит. Нет, на самом деле у святых сказано не так (у святителя Игнатия и святителя Феофана в том числе).

Здесь мы слышим (и в седьмом абзаце преподобный Исихий это подчеркнет еще раз), что на самом-то деле не в молитве как таковой дело; она не принесет никаких положительных плодов, если нет трезвения. Трезвение делает молитву такой нерушимой стеной, которая, по слову всех святых, защищает человека как стена непробиваемая, становится защитой, крышей, средой, в которой живет человек, и защищает его от всех искушений и бед. Но это только тогда, когда молитва основана на трезвении.

Если же трезвения нет, а есть только молитва, то она приведет к надмению, высокомерию, превозношению (что мы часто и видим) или просто не получится, потому что у нее нет фундамента. Правильным фундаментом Иисусовой молитвы (и преподобный Исихий здесь об этом неоднократно говорит) является именно трезвение, когда ум стоит у двери сердца.

А где стоит наш ум – мы уже говорили: он стоит вне себя, вне сердца, либо в вещах этого мира, либо в событиях этого мира, либо в делах других людей. А должен стоять у двери сердца – там ему место; он назначен для того, чтобы стоять внутри сердца.

Люди спрашивают: «Ведь надо рассуждать. Правильно?» Правильно. Ум должен рассуждать там, у двери собственного сердца. «Но надо же видеть зло?» Да, надо. Ум для того и создан, чтобы видеть зло изнутри собственного сердца. Все, что вы ни скажете про ум, восхищаясь или досадуя на то, что он такой, – все это верно. Но этими свойствами он обладает для того, чтобы стоять у дверей собственного сердца.

Как научиться не осуждать других людей? Очень просто: встать у дверей собственного сердца. Надо войти внутрь собственного сердца и наблюдать за тем, что происходит в твоем сердце, смотреть, какие туда входят изверги, варвары, дикари, какие вползают змеи, что выползает из собственного сердца. И тогда не будет ни сил, ни желания, ни настроения судить других людей, ибо в твоем сердце живут настоящие монстры, настоящий грех. Все, что ты видишь у других, – это «детская сказка», а внутри тебя, в бездне твоего сердца, – настоящие чудовища, тамо гади, ихже несть числа. Надо только умом опуститься в свое сердце и ужаснуться.

Ведь что такое рассудительность? Рассудительность включает корень «суд». Человек должен быть рассудительным, он должен судить. Эта способность ума имплицирована, присуща нашему уму: он должен судить самого себя и рассуждать о том, что входит в сердце, что исходит из сердца, что входит внутрь, что исходит изнутри. Для этого рассудительная способность и дана.

Но грехопадение вытащило ум изнутри сердца, разрушило целостность человеческого естества, ум не стоит на страже собственного сердца. Именно так говорит Бог Каину: «У дверей грех лежит, но ты противостань ему». И мы должны смотреть не на тех, кто, как нам кажется, не прав, несправедлив, а стоять у двери собственного сердца, потому что там, у порога, лежит грех, который может вползти и убить душу нашу, заставив сделать зло.

Рассудительность (суд) над тем, что входит внутрь, что исходит изнутри, приведение ума в правильное состояние и привело бы к тому, что мы не смогли бы судить людей, потому что все силы нашего ума уходили бы на то, чтобы судить самих себя. Мы не можем ничего с этим поделать: мы либо судим себя, либо судим других.

Бывает, ум настолько расслаблен, настолько в нем рассудительные способности увяли, атрофировались, что человек теряет возможность рассуждать вообще, весь предается плоти или чувствам. Но человек, чей ум более или менее жив, функционирует, может делать только две вещи: либо судить себя, либо судить других.

Всякий раз, когда мы судим другого (и замечаем, что судим другого), мы выходим из себя: бросаем открытой настежь дверь своего сердца и идем судить другого человека. То есть у нас сторож ушел, охранник исчез, они вместе бросились, чтобы судить, размышлять о поступках другого человека. В этот момент в открытую, незащищенную дверь нашего сердца что только не вползает! Если мы один раз так сделали – уж точно заползет гордыня. А если мы всю жизнь так делали?..

Потом нам говорят, что есть покаяние, исповедь. Мы вспоминаем свои грехи. Но как мы их вспоминаем? Мы вспоминаем, что сделали, смотря на себя со стороны. Не изнутри, ибо тогда нам не хватило бы слов, даже дыхания, чтобы сказать об этих грехах, а со стороны: «Вот тут сделал это, вот тут сделал то...» Отчитались, молитву разрешительную получили – и пошли дальше судить.

Но если бы мы вошли в себя, если бы протрезвели и стали смотреть на себя изнутри, взглянув внутрь собственного сердца, и увидели этих гадов, ихже несть числа, ползающих по сердцу, все это копошащееся внутреннее наше естество и существо, то просто задохнулись бы от ужаса: «Вот это я? Да не может быть! Это же чудовище! Невыносимое, мерзкое, гадкое чудовище!» И одного этого ужаса, который испытывает человек, достаточно для того, чтобы больше никогда в жизни не смотреть на себя со стороны. Человек знает правду, что личина его врет, подлинные демоны – внутри его. И фарисейству и гордыне просто некуда войти – человек как бы видит, насколько он наполнен этой мерзостью. А в полный стакан долить уже ничего нельзя; хотя бы это хорошо.

Седьмой абзац:

Сугубый страх, с одной стороны от оставлений Божиих, с другой от обучительного попущения искушений внешних, обыкновенно рождает частость надзирательного внимания в уме человека, старающегося заградить источник худых помыслов и дел. Для этого именно и оставления бывают, и посылаются нечаянные искушения от Бога, к исправлению жизни нашей, особенно когда кто вкусил сладость упокоения от добра сего (внимания и трезвения), – и вознерадел. – От частости сей рождается навык; от этого – естественная некая непрерывность трезвения; а от сего, по свойству его, мало-помалу порождается видение брани, за которым последует непрестанная молитва Иисусова, сладостная без мечтаний тишина ума и дивное некое состояние, исходящее от сочетания со Иисусом.

Здесь мы видим три вещи. Первое: частость помещения ума внутрь сердца естественным образом приводит к навыку. Сначала один раз мы поместились внутрь, побыли там, ужаснулись, чуть не умерли от смрада, исходящего изнутри, чуть нас не сожрали собственные демоны. И мы скорее выбрались. Смотреть на себя со стороны уже не можем, потому что знаем, что под этим крашеным гробом внутри живет, но внутрь спускаться еще боимся. Но, бывает, ситуация складывается так, что надо. Постепенно, раз за разом помещаясь внутрь себя, мы понимаем, что в этом внутреннем безобразном хаосе надо как-то наводить порядок. Как в подвале постепенно надо все убирать, вычищать, выскребать. И это занимает всю жизнь, все силы. Но, часто перемещаясь умом внутрь сердца, в глубину себя, мы постепенно приобретаем в этом навык, это становится нашим повседневным бытием.

Второе, что мы видим: чтобы эта частость состоялась, человеку попускается впадать в некие падения, некие скорбные искушения, тяжелые немощи, чтобы покаянной молитвой он возвращал себя внутрь. Мы же потому и возвращаемся внутрь, что нам приходится как-то бороться с тем, что случилось: какая-то страсть овладела, уныние приползло, раздражение мучает, впали в какой-то грех, удивляясь – отчего. Были трезвенниками – напились, были целомудренными – напала какая-то одержимая похотливость, были бессребрениками – украли деньги, были мужественными – вдруг страх напал. Да мало ли что с человеком может случиться.

И вот человек, пытаясь выйти из этого неприятного, омерзительного для него состояния, вынужден молиться по-настоящему. Не по-настоящему и не получится, потому что в борьбе со страстями преодоление падений и примирение с Богом после падений возможны, только когда человек по-настоящему плачет, кается. А кается он тогда, когда осознает себя грешником. А осознает себя грешником, если знает, что весь грех не снаружи, а внутри (он уже переживал это).

Таким образом, человек понимает, что если он украл, воспохотствовал, напился, объелся, возгордился, раздражился, то все эти неприятные состояния произошли с ним потому, что внутри кипит страсть. Он спускается внутрь и там, изнутри своей клети, изнутри своего погреба и подвала, пытается молиться Богу, чтобы Господь пришел в ад его сердца и воскресил, поднял его.

Человек уже не сокрушается о том, что недостаточно много молится или недостаточно смирен. Он знает своих демонов, знает свои страсти и просит только спасения, чтобы Бог пришел внутрь его сердца и уврачевал бушующие там страсти. И Бог приходит и врачует. Человек думает: «Ну хорошо, порядок навели», – закрывает дверь подвала и идет жить дальше. Проходит какое-то время, он снова впадает в какую-то беду. Он уже опытный и понимает: опять  нечисть расплодилась. Он снова спускается в подвал своего сердца и снова изнутри начинает молиться о том, чтобы Бог помог.

Это происходит все чаще и чаще, пока человек в один прекрасный день не скажет: «Все равно толку никакого не будет, пока я здесь порядок не наведу!» И закрывает дверь своего сердца, оставаясь внутри, уже не выходя из него, живя там. И постепенно наводится порядок – ведь все делается со Христом вместе, человек дышит Им, живет Им. И в один прекрасный день он понимает, что подвал его чист, клеть его убрана. В сущности, это и не подвал – оказывается, это горница, устланная, приготовленная, украшенная, за столом сидит Христос. И вся задача в том, чтобы больше ни одна тварь сюда не заползла, чтобы больше никто сюда не проник, чтобы чистота так и осталась.

Вот эта частота пребывания внутри приводит к тому, что постепенно жизнь человека налаживается. Очень важно, что каждый раз спускание внутрь себя происходит через покаяние, через суд над собой – именно во время суда над собой мы и попадаем внутрь. Пока мы судим других, мы не можем попасть внутрь, мы даже не знаем, что у нас это место есть, не знаем, где вход в эту внутренность. Только когда мы начинаем по-настоящему видеть себя грешниками и молиться о прощении и исцелении себя от грехов, мы неожиданно и как бы против своей воли попадаем внутрь своего сердца.

Третье, о чем говорит нам седьмой абзац: трезвение рождает Иисусову молитву. Я подчеркну: от частости сей (посещения внутренности) рождается навык; от этого – естественная некая непрерывность трезвения; а от сего, по свойству его, мало-помалу порождается видение брани, за которым последует непрестанная молитва Иисусова. Без трезвения она творится без сокрушения, без покаяния, потому и надмевает. Потому и не получается, потому и твердим ее по тридцать, сорок, пятьдесят раз и не чувствуем, что молитва приводит хоть к чему-то из того, о чем писали святители Игнатий или Феофан. Все потому, что сама по себе молитва не приводит к результату. Только трезвение, которое является плодом сокрушения, и приводит к молитве. Только сокрушенное сердце по-настоящему вкушает молитву, поддерживает молитву, чтобы она питалась благодатью.

Записала Инна Корепанова