Читаем Добротолюбие. Священник Константин Корепанов. Выпуск от 11 октября

Мы продолжаем читать слово преподобного Исихия из второго тома «Добротолюбия». Напомню, в прошлый раз мы читали 90-й абзац и вслед за преподобным Исихием говорили о связи трезвения и молитвы.

Мы сказали: когда ум собран пред лицом Бога, внимает Богу, то есть внимателен к тому, что он именно здесь, сейчас с Богом находится, то человек должен с неизбежностью употреблять усилия, чтобы ум его посредством любого помысла не увлечен был туда, куда его потащат. Хотя телом человек присутствует здесь, но любая мысль уводит его ум от Бога, он уже думает что-то. А поскольку он думает что-то, молитва закончилась, он уже не молится. Хотя язык по-прежнему говорит слова молитвы, тело по-прежнему стоит перед иконами, но молитвы уже нет, потому что молится именно ум, он внимает Богу, больше человеку внимать нечему.

Мы уже не раз обращались к словам кондака преподобному святителю Григорию Паламе: «ум, предстоящий Уму». Он целую книгу написал об этом: «Триады в защиту священно-безмолвствующих»,  как раз говоря о том, что ум человеческий предстоит высшему Уму, горнему Уму, Богу, Который Дух. Этой своей собранностью, сосредоточенностью он стоит перед Богом и, внимая Ему, в этот момент и осуществляет первую важнейшую заповедь закона: возлюбив Бога своего всем сердцем своим (Мф. 22, 37). И внимает каждому слову Его. И живет, потому что не хлебом единым жив человек, а всяким словом, исходящим из уст Божьих (Мф. 4, 4). Он внимает этому слову, впитывает в себя это слово и потому живет. В этом состоянии ум должен соблюдать чистоту, то есть не позволять  отвлекать себя от молитвы, увлекать на страну далече ни одному помыслу.

Святые отцы старались изо всех сил к этому стремиться, чтобы в итоге ум молился всегда, постоянно, чтобы в этом состоянии никакие мысли не входили в голову. Ум тогда, когда молится, призывая имя Иисуса, крепок и отражает все помыслы. Но когда молитва заканчивается, естественно, эту собранность хранить труднее, тогда от ума требуется великая сила трезвения не допустить, чтобы мысль опять куда-то увела, и увела от Бога. Если в свободное от молитвы время ум не хранит чистоту, то он снова погружается во тьму, снова становится вместилищем тьмы, а не Бога.

Поэтому не только во время молитвы важно это трезвение, но и тогда, когда молитвы нет. Например, человек работает на послушании в монастыре или на какой-то светской работе, делает домашнее задание с детьми, крутит педали велотренажера или гуляет с собакой, работает на компьютере, варит еду, и он должен стремиться к тому, чтобы ум, который он очистил и наполнил Богом во время молитвы, сохранял чистоту. Иначе, если он этого не будет делать, в момент, когда он встанет на молитву, когда снова начнет молиться, он не сможет этого сделать. Мысли бегают туда-сюда, они не могут собраться перед Богом. Пока они не соберутся перед Богом, пока мы не сосредоточим себя в Боге, молитва не начнется.

Абзац 91:

Непрестанное с теплым неким желанием, полным сладости, и радования, призывание Иисуса производит то, что воздух сердца от крайнего внимания исполняется отрадной тишины. Того же, чтобы сердце совершенно очистилось, виновником бывает Иисус Христос Сын Божий и Бог, всего доброго виновник и Творец. Ибо Он Сам говорит: «Аз Господь Бог, творяй мир» (Ис. 45, 7).

Здесь говорится о призывании имени Иисуса Христа, призывании Его Самого. Мы не просто произносим имя, мы Его зовем по имени. Поскольку мы Его зовем, Он естественным образом откликается и приходит. И поскольку мы зовем Его действительно со всем вниманием, не отвлекаясь  умом нашим, не думая ни о прошлом, ни о будущем, ни о настоящем, поскольку мы действительно сосредоточены в Нем, собраны в Нем, то Он, откликаясь на наше призывание, приходит и наполняет Собой ум. Поэтому свет, тишина переполняют наш ум, мы видим еще издалека приходящие к нам помыслы, мы слышим топот врага, когда он еще далеко, и уже молимся о защите от врага, мы  чувствуем его присутствие в нас и припадаем к Нему всем нашим умом. И поэтому мы не только наполнены Им, мы пребываем в Нем.

И чем большей глубиной нашего сердца мы призываем Его, чем большей глубиной нашего ума мы призываем Его, тем больше Он наполняет нас, тем полнее мы пребываем в Нем и ощущаем жизнь свою как жизнь во Христе, как жизнь в Боге, ведь это тот самый дар, который и принес для нас Христос. Поэтому, если мы пребываем в таком состоянии, то и света, и тишины, и мира, и любви становится в нас все больше и больше. Вот связь между трезвением и молитвой.

Но потом, когда ум вот так стоит и пребывает в Боге, этот ум нужно спустить, свести в сердце, соединить сердце и ум. По свидетельству святых отцов, сделать это только своими усилиями человек не в состоянии, это не удается никому. Но поскольку человек умом своим пребывает в Боге, поскольку он всецело собран в Боге, внимателен ко всему, что происходит, что пытается вникнуть в его ум, поскольку он действительно в Боге, то в Боге, во Христе и открывается его сердце. И он, даже не зная, как спускается внутрь своего сердца, начинает молиться уже из сердца.

Просвещаемый Богом ум, наполненный Богом ум через молитвенное призывание, ум, который во Христе, сходящий в сердце, и перемещает Бога в сердце. И этот свет, которым уже наполнен ум человека, этот свет, который уже светит внутри, просвещает все, что касается ума человеческого, когда он сходит в сердце. Это словно в подвал опускается лампа, причем лампа очень серьезная, суровая, не прожектор, хотя он может засветить однажды и как прожектор, но в целом очень мощная лампа.

Спускаясь в собственное сердце, человек видит, сколько там разных мерзостей живет, сколько там страстей, похотей, нечистых желаний, мыслей, от которых просто в обморок хочется упасть, потому что там только одни гады тлетворные живут, одни хищники. Человек ужасается, спустившись в собственное сердце, видя, насколько там все печально, насколько все плохо, насколько  уродливо. Ум ведь не случайно зовут светильником. Вы никогда не узнаете, что в собственном подвале, пока туда не заглянете с лампой.

В этом смысле, скажем, люди, придерживающиеся концепции Фрейда, в принципе не знают даже, о чем и говорят, о сознании, о подсознании. Они часто и не понимают, что то, что они называют подсознанием, или то, что называют бессознательными движениями, находится в сердце, в нашем подполе, в самом страшном месте человека. Ум не так страшен, поэтому его проще просветить; и, главное, он может молиться. И призывая имя Божье или читая просто хорошие книги, он может просветиться и быть светлым. Но если вы никогда не заглядывали в сердце (там чего только не водится: змеи, крокодилы, динозавры, крысы), загляните.

Пока человек не начал собирание своего ума, пока он не стал молиться хотя бы умом, призывая имя Иисуса и в силу этого причащаясь свету Божьему, пока все это с ним не началось, он оценивает себя как бы извне. Не изнутри (сердца он не знает и не ведает), а снаружи. Ему так не кажется, потому что он это не анализирует. Он смотрит и говорит: «Вот это я сделал хорошо, а вот это плохо». Не то что он всегда собой доволен, но он оценивает, что вот этот поступок плох, а этот хорош, а этот снова плох, а этот  даже замечательный.

Но когда он спускается внутрь сердца, тогда видит не то, что он делает, а то, что он переживает,  чувствует. Люди оценивают его: «Какой он замечательный! Как много денег он дал!» Нет ему никакого дела до того, сколько он дал. Он себя ненавидит за то, что он сделал усилия, чтобы отдать эти деньги, ему жалко было. И ему это не доставляет удовольствия, потому что он видит, что ему жалко: «Я пожалел двести рублей этому несчастному бедному человеку, хотя у меня сегодня есть и еда, и чай, и теплая ванна, и отапливаемая квартира, и там ждет меня семья. Но мне жалко было».

Или когда он что-то хорошее делает и получает похвалу (а он-то видит это не глазами извне, он видит глазами изнутри, что он завидует, тщеславится, превозносится, гордится, ненавидит людей, презирает этих людей, возжделеет красивых девушек, которых он видит вокруг себя, или ненавидит каких-то неопрятных мужчин, которые рядом толпятся, или боится того страшно огромного человека, который неизвестно что может сделать), он понимает, что эти страсти в нем кишат, а он не верит в Бога, потому что он и боится, и трусит, и завидует, и ревнует. Вместо того, чтобы просто уповать на Бога.

Это страшная вещь. Но как справедливо опять-таки замечает авва Исихий, это все познается опытом. Большинство людей не знают ничего о самих себе. Когда они приходят на исповедь, они потому и говорят, оценивая себя по внешним показателям: вот есть пост – я его нарушил, есть молитвенное правило – я его не исполнил, есть мама, которую я должен чтить, – я на нее накричал.

Мы пока еще не видим, что все мы и пусты, и наги, и наглы, и лживы, и трусливы. Это видно только тогда, когда спускаешься в сердце. И ум неизбежно там окажется, если он молится Богу, предстоит Богу, внимает Богу. Он оказывается там, внутри, в недрах своего сердца, и начинает молиться сам.

Несомненно, ему это делать гораздо труднее, потому что его окружает скопище разных тварей собственного сердца. И он должен как-то с ними бороться, он должен их как-то искоренить. И он начинает призывать имя Бога с еще большим чувством, потому что он, как помещенный светильник внутрь тьмы, видит вокруг себя этих самых чудовищ, тьму эту обозленную, восставшую. Ужаснувшись, испугавшись всего этого, унывая от этого, он начинает еще трепетнее призывать Бога. И этот ум, как маленький светильник, опущенный в подвал собственного сердца, начинает светить все ярче, ярче.

И вот это уже не подвал, это просто первый этаж нормального дома, просто на первый этаж я  давно не спускался, там давно не прибрано, хотя на самом деле достаточно уютно. Тьма постепенно отходит, и мир моего сердца преображается.

Вот этот молящийся внутри сердца ум, призывающий по-прежнему имя Господа, так же соединяется с Богом, как это было и раньше, только соединение уже охватывает не столько сам ум, сколько сердце. Присутствие Бога в сердце, присутствие Христа в сердце человека становится все полнее, все очевиднее, все радостнее. И страсти оттуда изгоняются, потому что на самом деле страсти и гнездятся в сердце. И эти страсти исцеляет именно Христос через молитву, вселяющийся внутрь моего сердца. Благодать этого присутствия, благодать Божья сходит в сердце, переполняет это сердце, и сердце начинает хотя бы периодически, хотя бы по временам излучать любовь, радость, мир, кротость, долготерпение, веру, воздержание, милосердие. То, что присуще Богу, потому что Бог начинает жить в сердце человека.

Но если тот перестанет молиться, перестанет призывать имя Бога, если не сможет трезвиться, то есть по-прежнему сохранять ум от помыслов, то страсти восстанут против него, опрокинут ум, и светильник погаснет. Как будто пробежавшая  крыса уронит фонарь, и ты окажешься в полной темноте. Надо подняться, чтобы снова зажечь его, надо призвать имя, чтобы зажечь. Но ты напуган, ты раздражен, ты не знаешь, что тебе делать. Очень трепетно надо относиться к тому, чтобы ум непрестанно молился.

Молясь, человек наполняет себя благодатью. Сердце его в действии, в огне этой благодати преображается, изменяется и наполняется этими Божественными энергиями. Как только ум перестает молиться, как только ум увлекают куда-то на сторону, он выходит из собственного сердца, шляется  там, куда увлекли его помыслы, и тьма в сердце возвращается. Он приходит в себя, начинает снова молиться и понимает, что тьмы стало больше. Пока он где-то умом ходил по стогнам мира сего, сердце опять стало мрачным. Поэтому он понимает со временем из опыта, что нужны напряженные усилия.

Вот как об этом говорит в 92-м абзаце авва Исихий:

Душа, будучи благодетельствуема и услаждаема Иисусом, с радованием неким и любовью воздает Благодетелю исповеданием, благодаря и с веселием призывая Умиротворившего ее: ибо внутри себя мысленно видит, как Он развевает мечтания злых духов.

Или то же самое в 97-м абзаце:

Рождается в уме нашем Божественное некое состояние от непрестанного памятования и призывания Господа нашего Иисуса Христа, если не будем нерадеть о всегдашнем к Нему во уме молении, о непрерывном трезвении и о приставническом или привратническом деле (т.е. своих пропускать, а чужих отгонять); но воистину одно и одинаковым образом совершаемое всегда будем иметь дело призывания Иисуса Христа Господа нашего, с горением сердца взывая к Нему, да даст Он нам причаститься (вкусить) Святого Имени Своего (чтобы оно в сердце внедрилось)…

Когда мы молимся, то ум, молящийся в сердце, производит свет, мир, утешение, и присутствующий через молитву ума в сердце Христос исцеляет это сердце от страстей. Как только ум перестает молиться, как только ум перестает вслед за молитвой трезвиться, так сразу же приходят снова страсти, пытаясь опрокинуть светильник, разрушить нашу молитвенную связь со Христом, сердце наполняется тьмой, и мы, забывая имя Божье, перестаем что-либо делать.

Если мы через трезвение и молитву снова не восстановим себя в том состоянии присутствия перед лицом Бога, внимания Богу, то тьма начнет заглушать все дальше и больше. Ум-то уже сошел в сердце, он уже обрел связь с ней. И произойдет страшное. Ум потеряет молитву из-за отсутствия трезвения, потому что он допускает разные помыслы, начинает увлекаться этими помыслами все больше и больше, молитва становится все меньше и меньше, пока совсем не прекращается. И тогда страсти сердца начинают пленять наш собственный ум, они подчиняют себе ум, они возбуждают в нем такие движения и страсти, которых раньше он даже не знал и не чувствовал. Вместо того чтобы стать светильником, просвещающим тьму, ум человеческий, через потерю трезвения потерявший молитву, становится орудием и игрушкой страстей. Сила ума, его лукавство и изворотливость начинают быть направлены на достижение максимально большего удовольствия и максимально большего тщеславия, славы, гордыни или еще чего-нибудь. Вот это состояние страшно. Получается то, о чем предупреждает Христос в одной известной притче: если сатана исходит из храмины и ходит по безводным безлюдным местам, а потом, возвращаясь в храмину, видит, что горница убрана, устлана, но пуста, берет с собой семь злейших духов и возвращается. И бывает, говорит Христос, тому человеку горше, чем было в самом начале.

Записала Инна Корепанова