Беседы с батюшкой. Священник Константин Корепанов 8 марта 2023

В гостях у нас духовник Екатеринбургской духовной семинарии священник Константин Корепанов.

– Мы встречаемся в среду второй седмицы Великого поста, поэтому хотелось бы поговорить сегодня о темах, касающихся этого благодатного времени. Как избежать опасности впасть в уныние от нелицемерного, честного взгляда на совершенные в жизни ошибки? Это особенно волнующий вопрос на фоне тех постных покаянных текстов, которые мы слышим, как, например, Канон святителя Андрея Критского.

– Состояние уныния, переживаемое от соприкосновения с собственной греховной природой, обилием собственных грехов, неизбежно. Разве мы радоваться должны тому, что у нас есть какие-то грехи, все более и более открываемые поврежденности и помраченности нашей души, обилие каких-то неправд, страстей? Естественно, это вызывает определенную печаль; не уныние, а некое печальное состояние (мы же не греки, чтобы давать точные формулировки тому, что испытываем в данный момент). Нам не очень хорошо, печально.

Апостол Павел говорит, что печаль по Бозе приводит к радости, к спасению. Печалование о том, что мы увидели, само по себе не так плохо. Мы какое-то время это переживаем. Но мы не просто переживаем ужас своих грехов, мы переживаем их перед лицом распятого за эти грехи Христа. Хотя Великий покаянный канон призван указать нам на множество наших недостатков, но в значительном количестве тропарей содержится обращение: «Ты же меня помилуй. Ты же меня исцели. Ты меня, Спасе, ущедри».

То есть на самом деле знание грехов, даже в рамках этого канона, не призвано нас раздавить; отражение мерзости души происходит в зеркале Божественной любви. Узнав свои грехи, мы тут же взираем на распятого за них Христа. Но это у нас получается не очень хорошо. По идее, вся суть размышления о постном подвиге как раз и должна происходить вокруг этого движения человеческой души, которое у нас не получается. Мы узнаем грехи, с этими грехами приходим ко Христу и говорим: «Грехов стало больше, помилуй меня, Господи. Я вполне узнал свою обезображенность и еще больше нуждаюсь в Твоей милости. Я еще больше осознал, как Ты мне нужен, как я нуждаюсь в Твоем очищении, Твоем исцелении». Но у нас это не получается. А не получается потому, что у нас нет той самой веры, которая делала бы это и направляла нас.

Мы узнаем, что грешники, и у нас есть повод обратиться ко Христу. Но этого не происходит. У нас между познанием своих грехов и обращением ко Христу за их исцелением и прощением не просто зазор, а порой непроходимая пропасть. Мы можем только просить Бога о чем-то, забывая о своих грехах: мол, я то-то и то-то делаю – милуй меня. Или мы узнаем свои грехи, но у нас нет никакого внутреннего стимула обратиться ко Христу, мы говорим: «Теперь всё. Теперь Бог от меня отвернется, теперь я никому не нужен. И понятно – кому такой грешник нужен?» У нас вот эти две крайности, между которыми нет легкого перехода. И в этом наша проблема, но никто на этой проблеме не заостряет внимания. У нас либо говорят о том, как просить, либо о том, как каяться, подробно исследовать свои грехи.

На самом деле у христианина между двумя этими действиями не должно быть вообще никакого зазора. Например, вы смотрите в зеркало, видите какое-то свое безобразие и поправляете прическу или отряхиваете костюм. Это автоматическое действие, ведь для того вы и посмотрели в зеркало, чтобы что-то поправить. А тут мы посмотрели, ужаснулись и впали в депрессию. Лежим напротив зеркала и думаем: «Что ж теперь делать? Как это все ужасно! И кто вообще придумал зеркала? Надо срочно их убрать». Потому что, если зеркал нет, мы будем вполне собой довольны.

Это движение не получается потому, что у нас, в сущности, нет веры. Мы воспринимаем христианство как некое мировоззрение, некую идеологию, некую производную человеческого разума. А на самом деле вера есть производная человеческого духа. Но это богословие, высокие материи. Скажу проще. Если бы человек в обычное время, тем более в рамках поста, жил в соответствии со своей верой, то это печалование о своих грехах (не сразу, а постепенно, может быть, к концу поста) поставило бы его перед милосердием Божиим и он получил бы милость и прощение.

Что нужно делать? Надо исполнять заповеди Божии. Ты узнал, что их не исполнял, – начинай исполнять. Ты узнал, что вот этого не делал, – теперь начинай делать. Но у нас такого нет. Траектория постничества современного православного христианина происходит примерно так: человек приходит в храм на первой неделе поста, слушает Великий покаянный канон, узнает, сколько у него грехов, неправд и прочее. Конечно, он приходит на исповедь, рассказывает все, что ему открылось, причащается и немножко утешается. Трудно понять, произошло ли это утешение за счет того, что Бог утешил, или из-за того, что человек просто вздохнул с облегчением потому, что все сделал правильно.

Пост закончился? Нет. Но человек не знает, что надо делать дальше. Он понимает, что желательно не возвращаться к тому, как жил раньше, а жить по-новому не умеет. Он продолжает соблюдать гастрономический пост, хочет продолжить ходить в храм, но не получается – ревность пропадает. Хочет погрузиться в чтение или слушание каких-то духовных текстов, песнопений, но это тоже не получается. В общем, человек хочет сохранить форму первой недели Великого поста, потому что почувствовал хоть какое-то облегчение, вместо того, чтобы теперь начать исполнять те самые заповеди, за неисполнение которых он себя укорял в первую неделю.

Попросту говоря, мы должны всех простить. Мы вспомнили, кого не простили, покаялись, что не простили, теперь должны заняться их прощением. То есть молиться о том, чтобы Господь помог простить всех тех, кого мы простить не можем.

Если человек осуждал, то теперь должен начать не осуждать. Если не получается – просить об этом, как мы просим в молитве: «Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего». Нужно просить именно об этом, иначе смысла в посте нет: если я осуждаю – значит, все равно буду осужден.

И, допустим, заповедь о посте. Ведь нигде не сказано в заповедях Божиих, какой именно должен быть пост, что именно мы должны есть, а чего не должны есть. Но сказано, что твой пост – это тайна, которую ты должен хранить и никому не разглашать; во-вторых, несмотря на то, что ты себя в чем-то ограничиваешь, нужно стараться быть радостным. Когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое...

Хотя бы это начни делать. Появляется деятельность, которая занимает все пространство Великого поста. Если ты осознал свои недостатки, теперь должен поверить заповедям Божиим и начать их исполнять. Хотя бы вот такой тройственный набор, о котором я сказал выше; у всех есть такие проблемы. Тогда даже не к концу поста, а к концу третьей недели или, может быть, в середине поста человек почувствует, что он может дерзновенно попросить Господа: «Прости...»

Ведь почему у нас не получается войти в радость Господа? Почему мы каемся, а ощущения примиренности у нас нет? Вроде облегчение есть, а осознания примирения с Богом нет. Мы вроде груз скинули, но не прошло и пяти минут, как на нас снова что-то висит. Мы снова скидываем – снова что-то висит. Мы не можем прикоснуться к подлинной радости христианства. Почему? Потому, что не верим. Если бы мы верили, мы исполняли бы заповеди Иисуса Христа. А все заповеди о том, чтобы не судить, простить, примириться со всеми. И в ответ на это ты не просто получишь прощение грехов по вере, но примиришься с Богом: Он не будет выступать как твой Судья, Обличитель, потому что обличителем не выступаешь ты; Он не будет укорять тебя за твои грехи, потому что и ты не укоряешь никого.

Но мы этого не делаем. Поэтому у нас пост получается с надрывом. Мы надрывно, из последних физических сил пытаемся соблюсти гастрономический пост, какой-то молитвенный труд, какое-то ограничение удовольствий, как правило, безобидных (просмотр телевизора, слушание музыки). У нас получается, как Вы сказали, уныние без облегчения. Мы думаем только о том, как бы это бревно Великого поста допереть до Страстной седмицы, сбросить и сказать: «Наконец-то дотерпели».

Но не для этого же пост. Пост к чему-то нас должен приобщать, что-то нам давать, открывать. А мы не то чтобы не приносим плодов постного подвига, но не вкушаем плодов поста. Это было у древних, поэтому они радостно в него вступали. Как сказано в Триоди: радостотворный пост.

Кому, например, не нравится весна? Всем нравится. Наконец-то кончилась холодная, грязная городская зима, начинается весна: снег сходит, все очищается, зеленеет, распускается. Пост – весна духовная. Где же наша радость о том, что кончился кошмар и начинается обновление? Нет этого. Вот Пасху мы чувствуем; для нас весной воспринимается Пасха, а не пост. А для древних было иначе, и они не придумали это, они правда это переживали.

– Вы сказали, что нужно уметь прощать. Когда ты прощаешь и осознанно к этому пришел, долго об этом думал, тебе становится легко и хорошо. Но почему порой это так сложно делать?

– Прощение ведь связано с обидой. Мы прощаем какую-то нанесенную обиду; нам сделали больно. Эта боль объективная, она такая же, как физическая, только связана с душой. Например, вы ударили молотком по пальцу, забыли об этом, но палец-то продолжает болеть. Мало того что он болит, порой, если сильно ударили, могут быть и очень серьезные проблемы (например, из-за того, что там кровь перестает циркулировать, может быть даже заражение крови или еще что-то такое). Порой нужно медицинское вмешательство. Вроде бы ничего страшного, но это объективное повреждение тела. Так  и удар другого человека по нашей душе: это тоже объективная душевная боль, мы приняли ее нашим больным телом.

Я думаю, если ударить по какой-то части духовного тела ангела, наверное, ничего не будет, потому что это тело иной природы. Но если вы, например, плюнете в сатану, ему станет обидно; его природа вроде никак не страдает, но ему обидно, потому что он – гордое существо. Ангел – нет. Если вы плюнете в лицо ангелу, ничего не будет. Когда люди плевали в лицо Христа, Он не сердился на них, Он говорил: «Прости им, не ведают, что творят». А бес обидится.

То есть, кроме того, что нам объективно больно, у каждого из нас душа еще и не совсем здорова, она обладает способностью очень остро реагировать на боль. Грубо говоря, мы себя очень любим. Человек, который отвергся себя по телу, может спокойно принимать даже удары. Скажем, слуга, совершенно преданный господину, не чувствует боли, когда хозяин наносит ему побои, просто потому, что он чрезмерно ему предан. А наша душа, кроме того, что она уязвима, еще и не совсем здорова, то есть она не ждет такого отношения к себе. Мы ждем, чтобы люди нам радовались, чтобы нас любили, заботились о нас. Любой нормальный, но грешный человек так воспринимает мир: вот я, любите меня, заботьтесь обо мне, помогайте мне; и я тоже буду вам так делать.

Когда кто-то человеку наносит душевную боль, эта боль усиливается тем, что всегда задето самолюбие. Вот такая двойная реакция на нанесенную боль приводит к тому, что душа начинает заболевать, образуется обида. Это как песчинка, которая попадает в раковину – и образуется жемчужина. Тут суть такая же, только с точностью до наоборот: в душу попадает боль, нанесенная кем-то, и самолюбие так обволакивает эту боль, что образуется сгусток гордостной обиженной субстанции внутри души. Душа болит, и это мешает нам простить. Какая-то часть нашей души здорова; например, разум нам говорит, что надо простить, но обида внутри сидит.

Прежде всего поэтому Христос и говорит: молитесь за обижающих вас. Молитесь не тогда, когда почувствуете боль, а сразу, как только столкнулись с актом обиды, чтобы это семечко не стало обрастать самолюбием, самолюбивой жалостью к себе, недовольством другим человеком, осознанием несправедливости человека, несправедливости мира. Это как гной на ране: он противный, смердит, но благодаря этому затягивается рана. Так и мы на эту рану посылаем наш самолюбивый гной – другого у нас ничего нет, любви в нас нет – и этим самолюбием затягиваем рану, но в результате она становится источником дополнительных гордостных неудовольствий внутри нас. Поэтому простить трудно.

Если сразу начать молиться, то ничего этого не образуется: мы призываем благодать Божию, открываем сердце в молитве, молимся за этого человека и не позволяем самолюбию начать обволакивать эту обиду жалостью, чем-то нехорошим, гордостным. И рана затягивается не самолюбивой субстанцией, которой наполнено наше сердце, а благодатью Божией. Мы помолились – и нам ничего не надо прощать.

Сказано, что надо до вечера примириться, а мы ложимся с этим спать. Простить вечером гораздо проще, чем утром. А мы не делаем этого неделями, а кто-то вообще забывает об этом. Но внутри все осталось. Если ты про занозу забываешь, то образуется волдырь, и потом что-то сделать гораздо сложнее. Проходит время: месяц, пять лет – и в душе уже как раковая опухоль, обида становится такой твердой, что простить уже очень трудно. Но путь тот же самый: начинаешь молиться за этого человека, молиться о том, чтобы Господь помог отпустить обиду, – и постепенно все рассасывается.

– Мы сегодня уже упомянули о Каноне святителя Андрея Критского. Что вообще для нас этот канон по своей сути?

– Это очень многомерный канон. Во-первых, мне очень понравилось, как наш владыка митрополит Евгений, произнося традиционно проповедь после канона, сказал, что каждый тропарь, каждая строчка этого канона, каждый образ – это плач святого, освященного человека над своей душой, по мере того, как он читает Священное Писание. То есть он изначально не составляет канон, он просто читает и плачет. Поскольку он уже святой и уже умеет плакать, умеет видеть свои грехи, он берет сюжет, например, с чечевичной похлебкой и понимает, что так же, как Исав, он поступал много-много раз в своей жизни. Размышляя о Давиде, он понимает, что вроде Вирсавию не соблазнял, но сколько раз велся тем же самым помыслом, когда хотелось удовлетворить какую-то свою страсть любой ценой.

Возьмем какой-нибудь пустяк: например, хочу, чтобы сейчас мне дали финики. Я ничего плохого не хочу, просто финики, но я хочу их сейчас и прошу, чтобы мне их принесли. Никто не несет, все заняты своими делами, я начинаю возмущаться, нервничать, кричать, говорю: «Ну что, трудно финики принести? Сколько можно звать-то?» Раздражаюсь, кричу, со всеми поругался. И разве это не тот же грех, который сделал Давид? Вспыхнуло какое-то желание – и ты идешь по головам других людей, невзирая на то, чем они заняты, что они делают. Просто потому, что тебе надо. Казалось бы, невинная вещь. И ты понимаешь, что, в сущности, поступаешь как Давид.

Мало того, из-за этого начинается гражданская война. Ведь пока ты эти финики просил, на тебя все в семье или каком-то коллективе обиделись, все расстроились. Ты вроде бы попросил прощения: «Простите, что-то на меня нашло», но обиды-то у людей остались, они не стали за тебя молиться, у них образовался сгусток: мол, финики ему подавай...

Святой видит это совсем не так, как мы, он видит это изнутри и понимает, что он такой же грешник, как и все. Это написанное слезами, кровью его сердца переживание, потом уже вылившееся в каноническую форму и ставшее каноном. Мы к этому канону обращаемся и пытаемся войти в опыт святого отца. Так же, как мы читаем молитвы ко Святому Причащению, например, или другие каноны, или Псалтирь. Мы стараемся войти в опыт переживания святого отца. У нас не получается. Какие-то тропари нам открываются сразу, и мы чувствуем это по переживанию сердца; какие-то мы не понимаем, потому что не понимаем библейских сюжетов и пока нам не открылось, каким образом мы похожи на Давида: никого не соблазнял, с чужой женой не жил... Потом это откроется.

Что очень важное в каноне? Мало-помалу мы начинаем переживать какие-то моменты своей жизни. Нам дается некая библейская притча (хотя это реальная история, но в ней есть притча), например, как Нафан обличил Давида. Если бы он ему прямо сказал о его грехе, тот бы стал отрицать: «Да ты что?» А он ему притчу рассказал: у бедного была одна овечка, а у богатого их много, и он забрал последнюю овцу у этого человека, а его самого убил. Давид говорит: «Это же ужас какой-то! Немедленно казнить!» И пророк говорит: «Ты и есть тот богач».

Или рассказ про Иакова и Исава, который продал свое первородство, мы сначала воспринимаем как притчу. В каноне есть слова: «Ты же меня, много раз теряющего свое первородство, Господи, помилуй». Вроде не терял свое первородство человек, и не откликаются эти слова у него в душе. А иной раз вдруг откликнется – и мы понимаем с ужасом, что не замечали грех, который теперь увидели. Но это не на уровне осознания, а на уровне переживания.

Мы можем взять и прочитать перечень грехов из книг, которых сейчас много издается. Да, мы фиксируем, какой грех у нас был. Талмуд принесли на исповедь, перечислили, что мы натворили, – и всё, отчитались за эти грехи. Канон вводит нас в момент переживания, рисует нам картинку. Ведь это почти художественное произведение в том смысле, что оно не выдумано, а направлено на переживания. Песни канона так и составлены, как крохотные притчи, через призму которых мы видим самих себя. И мы переживаем, поскольку там есть сюжет, драматизм, даже трагедия, вдруг начинаем чувствовать свой грех.

Мы написали в списке сто пятьдесят грехов, а реально не чувствуем ни одного. Мы прочитали несколько десятков тропарей и почувствовали не все, а два-три своих греха, две-три своих страсти, которых раньше не видели (не отметили в сознании, а почувствовали). То есть наша страстность не только нами считана, мы действительно ужаснулись, укололись, может, даже пустили слезу и точно знаем, что грешны в этой области. Мы пережили свой грех, теперь он становится нашей сердечной болью, мы начинаем за него переживать.

Прочитав книгу с перечнем грехов, человек принес этот перечень на исповедь, сдал, порвал и забыл. Он не переживает, у него нет состояния как у пророка Давида: грех мой предо мною есть выну. Слушая канон и откликаясь, может быть, на один тропарь из всего канона, я остаюсь с ощущением, что я грешен в этой области. Я не могу этого забыть, потому что пережил, почувствовал это.

Когда мне сказали, что меня укололи иголкой, но я это не чувствовал, мне ничего не будет. А если меня укололи и у меня болит палец, даже образуется нагноение, надо что-то делать. У меня впереди Великий пост. Я не могу забыть о своей страстности, я действительно такой, как сказал мне канон, как открыло мне Писание, открыл Дух Святой. Я начинаю носиться с этой страстностью, молиться об этом, переживать, читать, как ее уврачевать. Получается делание на пост. Собственно, для этого канон и читается вначале.

Вообще-то он был составлен как целостное произведение и читался в середине поста, а его перенесли на начало именно для этого, чтобы человек, почувствовав, пережив свой грех, смог весь пост посвятить этому покаянному переживанию, вымаливанию своей обнаруженной страстности. Без переживания у вас ничего не получится. Канон помогает пережить свой грех.

– Мне кажется, это должно касаться не только конкретного Покаянного канона, но, в принципе, покаянных текстов, которые мы читаем.

– Да, но механизм не запускается, потому что люди привыкли к словам. Многие люди читают обычный Покаянный канон из молитвослова первые два-три раза и при этом плачут. А потом они привыкают к этим словам и уже ничего не чувствуют.

У нас в Троицком кафедральном соборе восемьдесят процентов прихожан во время Покаянного канона стоят с книжками и следят, чтобы понять и лучше пережить то, что читаешь. Там сама структура текста такова, что рисует нам образ. Не просто говорит: каюсь, потому что я блудил. Это моральные вещи, в которых открывается ум, но они не цепляют сердце, не дают нам переживания. А в каноне говорится так: «Вспомни Иова, каким он был. А если на тебя найдет хоть частичка того, что было с ним, сможешь это пережить?» – «Нет, не смогу». – «Значит, ты неправедный человек».

Создается образ, чем и удивителен Канон Андрея Критского. Там почти в каждом тропаре рисуется картинка (там, может, только пять процентов тропарей на чисто нравственные темы), аллюзия к какому-то стиху. Причем немногословно, очень точно, самыми точными выражениями напоминает нам образ и указывает, в чем мы не подражали ему или в чем уподобились его греху. И эта картинка оживляет, заставляет переживать.

А если взять простые тексты, допустим, из Триоди? Была бы Триодь такой миниатюрной, как нынешний телефон, человек имел бы возможность каждое утро приходить в храм и слушать трипеснец и седален Триоди, он бы такое там услышал, такие образы, стихи и строчки, что совсем иначе воспринимал бы не только великопостное богослужение, но самого себя и саму суть поста. Потому что главная проблема неправильного отношения к Великому посту состоит в том, что никто не читает, не вдумывается, не вслушивается в тексты Постной Триоди. Там все совсем не так, как мы это понимаем.

– Хорошо бы ввести в практику чтение Канона святителя Андрея Критского не только Великим постом, но, может быть, перед причастием. Но теперь, когда Вы ответили на вопрос, я подумал: а не станет ли это привычкой?

– Это может стать привычкой. Наш владыка на Торжество православия говорил в проповеди: вам никто не мешает взять Великий покаянный канон и читать. Не весь, потому что это очень большой текст. Скажем, каждую неделю прочитывайте одну из страниц. На странице есть три-пять тропарей – на этой неделе прочли их, на следующей неделе – другие.

Нет запрета на использование текста Канона Андрея Критского во все другие дни Великого поста или даже за его пределами. Проблема в том, чтобы это чтение не стало формальным, не приелось. Если ты чего-то недополучил на первой седмице, пожалуйста, весь пост читай канон, чтобы углубить это переживание, узнать еще больше. Да, три тропаря тебе открылись на первой седмице. Будешь читать канон почаще, может, еще три тропаря откроются.

Рождественским постом, если вдруг почувствуешь, что как-то весь окаменел, оледенел, прочитай Канон Андрея Критского. Никто не запрещает, пожалуйста, читай. Важно, чтобы ты постоянно обновлял свое чувство, переживание своего греха. Можно и не это читать.

Мне понравилась мысль у святого праведного Иоанна Кронштадтского. Он говорит: достаточно одного покаянного 50-го псалма. Но вы не читайте его так, как стихи Агнии Барто, вы помолитесь им. Там же все есть, что должен чувствовать кающийся человек.

Канон Андрея Критского в одном из тропарей ссылается на это: «ты написал покаяние стихами, как будто красками на доске». Начни внимательно читать и сделай так, чтобы каждую строчку 50-го псалма чувствовало твое сердце. И молись словами этого псалма, как говорит Иоанн Кронштадтский, после каждого состояния, когда ты чувствуешь, что согрешил, что Бог оставляет тебя, что ты огорчил Его. И ты примиришься с Ним.

Особенность Великого покаянного канона в том, что он лучше всего помогает нам переживать свой грех и милость Божию. Если мы научились делать это в рамках Покаянного канона, то и другие тексты, более доступные, более простые, работают на наши переживания.

– Мне кажется, надо хотя бы один раз его прочитать с толкованием, чтобы понимать каждый стих.

– Надо. Вот тоже задача, вполне подходящая и для поста, и после поста.  

– Вообще Великий покаянный канон – это не единственное сочинение, которое принадлежит святителю Андрею. Ему также принадлежат и другие каноны на главные византийские церковные праздники (всего их более семидесяти). Но почему именно этот канон стал таким всемирно известным, а не какие-то другие его сочинения?

– Именно потому и стал известным… Иоанн Златоуст как-то сказал, что Библия обличает наше неверие. Если бы мы были тем, кем должны быть, нам не была бы нужна Библия. Мы сами были бы вместителями слова Божия, каждый из нас говорил бы слова Божии и сам научался этим словам. Как говорит пророк Иеремия: когда сойдет Дух Святой, вы не будете иметь нужду в том, чтобы учить кого-то словами. Потому что Сам Дух будет учить и тексты будут не нужны. Это обличение нашего неверия.

Смысл в том, что первохристиане острее чувствовали и переживали глубже, а грешили меньше. Постепенно они стали привыкать к Евангелию, к имени Христа, к Причастию. Это стало ритуалом, сакральными обычаями, обрядами, превратилось просто в какое-то формальное действие.  

И тут Господь воздвигает Андрея Критского, очень долго его готовит где-то в пустынях. Он очень много плачет при чтении Священного Писания и потом создает эти тексты, которые оказываются очень нужны, востребованы, потому что люди стали всё воспринимать формально. И когда Церковь увидела, что появился такой текст, который помогает вернуть жизнь в то, к чему мы привыкли, помогает оживить формы, наполнить их содержанием сердечных переживаний, привязанности, любви, покаяния и слез, то взяли этот текст на вооружение и вставили как обязательную составляющую покаянного труда в Великий пост.

– А Вы знакомы с какими-то другими его текстами?

– Специально – нет. А когда читаешь Триодь, видишь трипеснец, составленный Андреем Критским (иногда пишут авторов стихир, и обращаешь на это внимание). Но особого текста, который хоть как-то мог бы сравниться с этим каноном, я не встречал. Тут надо спрашивать специалистов, которые не только как чтецы служат, а специально изучают эти тексты.

– Наверное, не все наши зрители знают, что такое Триодь. Расскажите о ней.

– Есть сборник богослужебных текстов на каждый день Великого поста до утрени Великой Субботы, который называется Постная Триодь (есть еще Цветная Триодь). В этой же книге содержатся тексты тех воскресных дней, которые предваряют Великий пост (начиная с Недели о мытаре и фарисее, далее идут Неделя о блудном сыне, Неделя о Страшном суде и Прощеное воскресенье).

Ведущий Сергей Новиков

Записали Нина Кирсанова и Елена Кузоро