Читаем Добротолюбие. 13 июня. Священник Константин Корепанов

Иные, быв восхвалены за преуспеяние, со временем вознерадели; отчего – и похвала мимоиде, и труды пропали.

То есть их сначала хвалили за какой-то успех, они оказались нерадивыми, поэтому их перестали хвалить – и все труды пошли прахом. И мы говорили: чтобы избежать в случае добрых дел похвалы, надо, с одной стороны, покрывать все свои добрые дела молчанием, никогда ничего не говорить ни о духовном преуспеянии, ни о душевном, ни о тех добрых делах, которые творишь, ни о том, что получил, чего достиг и так далее. А второе – это выработать такой помысел или такое отношение к своим делам, что в первую очередь сделало бы похвалу недействительной. То есть, даже если мы действительно всё сделали,  должны говорить, что мы всего лишь послушники, сделали то, что должны (и за что нас хвалить?). Мы будем прокляты, если не будем этого делать.

А второй помысел – понимать: если мы всё сделали, то это не мы, собственно, а благодать Божия сделала, потому что мы четко знаем, что без благодати ничего не можем.

Но чтобы все это суметь сделать, чтобы иметь такое отношение к своим делам, чтобы стать неуязвимым для похвалы, важно решить одну большую, серьезную проблему, которая гораздо глубже и важнее. Мы желаем соотносить себя с делами. Мы желаем мерить себя делами, именно в делах мы и находим оправдание нашего существования, оправдание какого-то, скажем, лояльного отношения к самому себе. Мы делаем добрые дела, но они самим нам нужны, чтобы мы утешились: все-таки я не такой плохой, бесплодный, бесперспективный, хоть что-то делаю, хоть что-то у меня получается. И нам это важно!

А когда к нам приходит человек и говорит, что надо избегать похвалы, то мы его не понимаем: а как жить, избегая похвалы? Ведь нам очень важно получение похвалы хотя бы от самих себя. В Евангелии тоже такой вариант рассматривается, когда тщеславный человек трубит перед собой. Пусть нас никто не хвалит – главное, чтобы мы себя хвалили. Мы можем, в общем-то, при определенном складе характера, при определенных привычках обойтись без похвалы человеческой, особенно если достаточно глубоко человечество презираем.

Но никто не может обойтись без похвалы своей собственной, человеку нужна эта похвала, он должен собой гордиться, он должен понимать, что жизнь он не напрасно проживает. А для осознания значимости, важности, не пустоты своей жизни ему и нужна эта похвала: «Вот я достиг какого-то результата, не зря прожил жизнь!» Все эти многочисленные «минуты славы», на всех континентах под разными названиями проходящие, – бессмысленное дело, но я должен этого достичь, я должен это суметь, должен показать результат, каким бы он ни был пустяковым, должен показать его хотя бы самому себе, и тогда я понимаю, что не зря живу. И в этом отношении наше желание мерить себя результатами, достижениями, собственно, и есть глубинный нерв тщеславия. Мы  соотносим себя не с тем, какие наши отношения с Богом, а с тем, довольны ли мы собой и довольны ли нами окружающие (но в первую очередь довольны ли сами собой).

Для человека, который может бороться с тщеславием, важнейшими являются его отношения с Богом. Бог чем доволен? Делом? Нет! Тем, что я накормил голодного? Нет! Тем, что я научился поститься? Нет!

Как Отец Он доволен только тем, что мы смиренны и любим. Любим! Важно не то, сделал я доброе дело или нет, а то, люблю я этого человека или нет. Не важно, чего я достиг, а смиренный я человек при этом или нет. Вот это состояние Богу важно, но это внутреннее состояние. Он же не смотрит на лицо человека, на дела его. Он смотрит на состояние сердца человека.

И вот эта зависимость от внешних дел, внешних результатов, какими бы маленькими или большими они ни были, в русле духовной жизни и есть, в сущности, закваска фарисейская.

35-й абзац:

Иные, ожестев от надмения своими делами, возмечтали о себе, как о великих; между тем совесть более и более оструплялась, болезнь хвалолюбия усиливалась, и помыслы, отвратив взор души от ее язв, под прикрытием похвал расхитили все труды их.

Эта закваска фарисейская в конце концов и приводит к тому, что описано в 35-м абзаце. То есть сначала происходит ожесточение, человек становится жестким. Эта жесткость, естественно, чувствуется окружающими людьми, потому что он доволен своими успехами, он мнит себя достигшим определенного результата, и он требует, с одной стороны, чтобы все признавали эти результаты, явно или нет, но он требует, чтобы все считались с ним. А с другой стороны, он становится немилосерден, жесток в отношении немощей других: «Я сделал, и ты тоже можешь сделать».

Как только человек выходит из внутреннего делания, из того, чтобы созидать себя в любви и поучаться в смирении, как только в нем начинает действовать иная закваска, не закваска смирения и любви, а закваска фарисейская, он начинает мерить себя делами, внешними успехами и результатами, и он сразу же начинает ожесточаться, потому что видит себя снаружи и старается, если у него есть на это желание, совершенствовать себя в этом внешнем благочестии. Обычно никто ему по большому счету в этом не мешает. Зачем лукавому духу мешать человеку? «Проще сопроводить его в погибель. Пусть прет. Зачем ему палки в колеса вставлять? Пусть идет. Наш человек!»  

Поэтому часто внешнее благочестие получается у людей, и никакие скорби и искушения их на этом пути не встречают, ведь они уже вышли из внутреннего пребывания, они не меряют себя внутренним предстоянием перед Богом, а меряют себя внешним. И чем более человек благочестив внешне, чем более видны очевидные его внешние качества и достоинства, тем более жестким он становится, радуясь и понимая, что он действительно необыкновенный, и тем труднее с ним жить окружающим людям.

Совесть постепенно заболевает все более и более. Поскольку очевидно, что это противоречит Евангелию, то человек должен придумывать себе какие-то оправдания, он должен искажать Евангелие, иначе его толковать, иначе понимать. Это все, естественно, убивает совесть: он должен оправдывать себя, что именно его действие правильно, а все остальные – неправильны. Это же все просто.

Представьте, скажем, человек захотел смириться или научиться любить, и он внутри работает над собой, чтобы, постясь, не возноситься, не гордиться, чтобы пришедшему человеку помочь как-то, снизойти к нему, накормить. Он его кормит. Часто, поскольку он и сам еще неопытный, он тоже что-то ест, потом укоряет себя. Постоянные колебания: людей надо жалеть, вместе с этим, жалея их, сам невольно позволяешь себе делать то, за что жалеешь и их. Снисходя к их немощам, помогая им, немощным, как-то примириться с Богом, естественно, человек сам тоже допускает к себе некоторое снисхождение.

Он понимает это, он молится, смиряется, плачет, он сокрушает себя и понимает, что доброго дела сделать не может, послужить людям неосужденно не может, сохранить заповеди не может, и не благочестивый он, и не смиренный – вообще никакой со всех сторон. Душа его погружается в плач, он сокрушается все больше и больше… Кто ему подскажет, что это и есть путь к Царству Божиему?

Непонятно, трудно. Отцы тоже непонятно что пишут. А вот внешнее благочестие очень понятно. И человек добивается того, что соблюдает пост как должно: ест один раз в день, ест сухую, жесткую пищу. Поскольку все это видят, он доволен собой, ему нравится это, и всем это нравится. Он понимает, что в этом есть смысл, он читал о посте у святых отцов, что так нужно поститься, что пост должен быть суровым, что нужно распять свою плоть, и он распинает ее все больше и больше, все увереннее и увереннее, поскольку никто его не искушает и никаких внутренних соблазнов и смущений у него нет. Все у него ладно, он как из куска скалы или из мрамора вылитый, такая вот скульптура святого человека, просто монумент!

И он, как монумент, и стоит… К нему приходят – он говорит: «Поститься – и никаких разговоров! Что значит болезнь? Никаких болезней! Посмотрите, праведный Иоанн Кронштадтский, преподобный Серафим Саровский… Всё! Поститься!» И все люди должны понимать: вот он же постится – значит, можно.

Или еще какая-то добродетель (я просто беру самые нейтральные, которые скорее всего не обидят никого, не заденут болезненно). В результате всем нравится такой человек, он сам себе нравится. Но подлинной жизни во Христе у него нет, потому что он вышел из внутреннего состояния и забыл, что есть это внутреннее состояние, внутренний человек, что главное во Христе – любовь и смирение. Он уже об этом не думает… Похвала уже и есть награда за то, что ты постишься, никакой другой ты не получишь. За то, что ты благочестив, – похвала людей и есть тебе награда, и ты другой не получишь. За то, что ты молишься долго и скорбно, тебе уже не будет никакой награды, потому что люди тобой восхищаются.

Но человек этого не видит. Совесть у него уже заболела сильно, она острупилась. Он постоянно привыкает оправдывать такую свою манеру поведения какими-то не евангельскими штампами, но оправдывает. Душа у него болеет, не лечится. И постепенно этот грех гордыни разъедает душу изнутри, и вылечить человека может только глубочайшее падение, которое может его отрезвить, которое очевидно будет для людей и поможет ему смириться.

Далее преподобный Нил говорит о более тонких искушениях тщеславия. 36-й абзац:

Когда приносишь покаяние в грехах, тогда демоны, возвеличивая твои покаянные подвиги, умаляют грехи, и нередко прикрывают их забвением, или наводят на мысль, что они прощены, чтоб, ослабив труды, не почитал ты более нужным горько оплакивать свои падения.

Ситуация, в общем-то, представляется понятной: человек кается в грехах, а демоны превозносят его труды. Все старо как мир. Но на самом деле эта ситуация нам совсем незнакомая. Мы же понимаем, что такое каяться в грехах: это прийти в храм и на исповеди об этом сказать. Мы не понимаем, какие такие труды. Мы просто называем свои грехи. Какие такие труды мы понесли? Мы просто пришли и рассказали о грехах.

Никаких собственно покаянных трудов здесь нет, не было и не предполагается. Все наше покаяние и заключается в том, чтобы прийти на исповедь и назвать свои грехи, те или иные. Вот это для нас называется совершением покаяния, а собственно покаянных трудов нет.

У нас есть законнические труды: надо поститься – мы постимся; надо соблюдать среду и пятницу – мы соблюдаем; надо ходить в храм по воскресеньям – мы ходим; надо перед причащением сходить на исповедь – мы идем; надо перед причащением выстоять всенощное бдение – мы стоим, куда деваться-то? Да, вот это труды, это подвиги, ничуть не сомневаюсь. Конечно, это труды, конечно, это подвиги, но это подвиги, связанные с исполнением закона, связанные с исполнением ритуальных предписаний или аскетических предписаний. Я делаю так, потому что так надо. А покаяние – это совсем другое.

У нас нет покаянных трудов, а законнические труды, они по определению надмевают сердце, потому что они внешние. Мы это уже разбирали некоторое время назад. Это все понятно. А собственно покаянных трудов никаких у нас нет, хотя Евангелие (если мы его читаем иногда) начинается с этих слов: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 3, 2). Или в другом месте, тоже в начале Евангелия: сотворите убо достойный плод покаяния (Мф. 3, 8). То есть если мы не творим покаяния, если у нас нет плодов покаяния, то, соответственно, мы и не знаем Царства Божьего, мы вне Царства Божьего, мы в него не пришли, потому что вратами Царства Божия является покаяние, мы входим туда дверями покаяния. Покаялись – и приблизились к Царствию Божиему. Мы не каемся – поэтому в Царство Божие не входим, остаемся извне Царства Божьего. Вроде как мы христиане и Христа признаем, но в общение с Ним, в благодатные дары Его мы не входим, остаемся такими, какими были.

– Да нет! Ведь дверями в Царство Божие является вера. Все так говорят. Вот же: вера – дверь в Царство Божие. Нужно поверить, что Бог есть, что Бог стал Человеком, что Он воскрес. Он был распят иудеями и воскрес на третий день. Я в это верю. Всё, я вхожу в Царство Божие.

– Ощущаешь это?

– А надо?

– Ну да вообще-то. Ведь ты же вошел в вечную жизнь, ты вошел в общение с Богом. Ты как-то должен это ощутить.

Это лейтмотив всех слов святого Симеона Нового Богослова. Собственно, это и побудило его писать: люди ничего не переживая, ничего не испытывая, стали говорить, что ничего и не должны испытывать. Как это – ничего не должны испытывать? Если мы прикоснулись к Богу, мы должны что-то испытать, ведь, прикасаясь к горячему, мы испытываем что-то? Неужели у Бога меньше свойств, чем у горячей воды? Можно незаметно пройти мимо Бога? Мимо горячей воды не пройдешь, мимо огня не пройдешь, а вот мимо Бога можно? Ты вошел в Бога и даже не заметил этого?

Что-то не то! Совершенно не то! Нет! Нужно поверить, что Бог умер за мои грехи, что Он простил меня во Христе за мои грехи. И в этом проповедь апостольская, так об этом пишет в Послании к Римлянам, в четвертой главе, апостол Павел. Значит, чтобы прийти ко Христу и принять Его прощение, я, естественно, должен принести к Нему свои грехи. Я должен знать, что Он мне прощает, я должен осознать всю тяжесть своих грехов, мне нужно это прощение. Я не просто называю свои грехи и получаю квитанцию, что я их назвал, индульгенцию некую: ты теперь прощен. Я должен принести к Нему свой грех, осознав, что это грех, и понимая, что если этот грех Бог не простит, то я умру со своим грехом и буду мучиться вечно. Мне нужно Его прощение! Я знаю, что оно у Него, я знаю, что Он простит. Я знаю, я верю, что Он простит, и вот я прихожу, верю, стучу в дверь Его милосердия. Плачу, жду, верю в Его милость, и я должен ее получить. Я должен получить эту милость, которая должна излиться в сердце мое благодатью Святого Духа.

И вот человек стучит, стучит, стучит, чтобы это получить, ведь тот же самый блудный сын к этому шел. Это же был процесс, ведь не враз же он щелкнул пальцами, сел в автомобиль и оказался у дверей своего отца. Он шел, и каждый шаг давался ему с трудом, потому что он знал, насколько виноват перед отцом. Он же его отверг, он растратил собранное отцом имущество, он знает, что отец имеет право его не принять. Он идет не как сын: «Привет, папа, я вернулся! Может, поесть что-нибудь найдется?» Он понимает, что у него нет никакой надежды на то, чтобы быть принятым.

Он долго идет, и каждый шаг есть шаг смирения. Этот путь должен быть пройден. И он, доходя до отца, говорит: «Я недостойный, чтобы называться сыном твоим, прими хотя бы наемником, где-то там, с краешку, что-то поделать тяжело-тяжело, хоть чем-то накормиться... Я согрешил на небо и пред тобой».

Человек обвиняет себя: «Я виноват во всем. Виноват! Не ты виноват, не брат виноват, не девки виноваты… Я виноват в этом, я сволочь последняя в твоей семье, я гад, я ни на что не претендую. Ни на что! Можешь вообще не пускать меня никуда и будешь прав!» – вот смысл покаяния. Кому-то достаточно для этого трех часов, кому-то трех дней, кому-то трех лет, кому-то тридцать лет нужно. Но главное: «Я виноват, и я ничего не достоин!»

А мы приходим на исповедь, только называя свой грех, и, не обвиняя себя, мы приходим и говорим: «я согрешил, но я не виноват»; «я сделала аборты, но я не виновата, такая жизнь была»; «я изменила мужу, но я не виновата, просто так вот жизнь сложилась»; «я бросил своих детей, бросил свою жену, но я не виноват – жена попалась нехорошая»; «я нигде не работаю, но я не виноват – где сейчас работать? – денег нигде не платят». То есть мы, называя свой грех, категорически не считаем себя виноватыми, а, наоборот, говорим: «Вот я назвал – давай мне дары, благо, Причастие давай. Я же пришел. Я не понял, почему нельзя? Я же заслужил! Почему нельзя? Ты кто такой, чтобы говорить мне: нельзя?! Я пришел – давай мне то, что я хочу получить. Ничего не хочу знать, слышать – давай! Я достоин этого, я заслужил!»

В первой молитве ко Святому Причащению слова: «Недостоин есмь небесе и земли, и сея привременныя жизни, всего себе повинув греху, и сластем поработив (рабом страстей стал)», а мы говорим: «Да это все ерунда! Дай мне Причастие, дай мне звание сыновства – и я пошел грешить дальше».

Мы только называем грех и ощущаем, что достойны получить все дары Бога. Ну, ради Бога. Но Царство Божье для нас остается закрытым, нам не открываются объятия Отца. Мы можем причаститься, священник – не Отец. Мы можем получить то, что можем, но жизнь вечную, Царство Божье мы не можем получить, потому что мы не пришли с повинной головой, мы не обвинили себя за все свои грехи, мы не считаем, что ничего не достойны, кроме вечного отвержения.

Вот тот, кто судил бы себя так, как об этом говорит апостол Павел и как говорят притчи евангельские, действительно входил бы в Царство Божие. И наши все примеры святых об этом говорят: человек осуждал себя, считал себя недостойным и получал объятия Отца.

Записала Инна Корепанова