Уроки православия. Прот. Андрей Ткачев о теории и практике христианской жизни. Урок 2

Слушая беседы и проповеди протоиерея Андрея Ткачева, мы как бы наблюдаем за работой художника, который на наших глазах рисует картину, где каждый способен разглядеть себя, других, увидеть суть происходящего и найти решение своей проблемы (или подсказку к этому решению). И на уроках православия таких картинок из жизни батюшка нам предложит немало. 

– Слушать беседы и проповеди протоиерея Андрея Ткачева, читать его книги и статьи чрезвычайно интересно и полезно. И не только потому, что батюшка обладает энциклопедическими знаниями и умеет их просто и доступно донести до нас, дело еще и в другом: в том, что он всегда говорит очень живо. И о живом – о том, что нас волнует, тревожит, мучает и беспокоит, о том, что имеет отношение, с одной стороны, к каждому из нас в какой-то момент времени, а с другой – ко всем нам и к тому же с позиций вечности. И когда он, как художник, словом рисует картинку из жизни, мы вдруг оказываемся способными разглядеть в ней себя, других, увидеть суть происходящего и найти решение своей проблемы (или хотя бы подсказку к этому решению).

На прошлом уроке таких картинок из жизни отец Андрей предложил нашему вниманию немало. Вот, например, одна из них: Церковь – это кардиологический центр, где человеку должны сделать операцию на сердце. Главный кардиохирург в нем – Господь Иисус Христос: Он хочет поменять человеку сердце, чтобы оно умело слышать Бога с каждым своим ударом, помнить Его, носить в себе Его заповеди. О том, как и через что Господь меняет наши сердца, мы и говорили на прошлом уроке, а сегодня, продолжая разговор о теории и практике христианской жизни, мы попросили батюшку продолжить эту аналогию, чтобы увидеть не только действия Бога, но и свои дела и ошибки. Если Господь – кардиохирург, то значит ли это, что все мы в Его кардиоцентре только пациенты? Или одновременно являемся еще медперсоналом: младшим и средним?

– Если продолжать эту аналогию, то Христос – это главный кардиохирург кардиологического небесного центра, а мы все пациенты этого центра и по необходимости помощники друг другу: человек с больным сердцем понимает другого человека с больным сердцем. Как говорят, не спрашивайте стариков о болезнях. Когда встречаются два больных, им есть о чем поговорить: чем лечатся, какое лекарство помогает, а какое нет, сколько что стоит, что им можно принимать, а что нельзя. Точно так же себя ведем и мы, когда лечимся от грехов.

– Чем ты страдаешь?
– Духовной одышкой. Что-то сделаю – и устану.
– Ой, и у меня то же самое. Ты чем лечишься?
– Я лечусь житиями святых. Прочитаю про Симеона Столпника, сколько он лет стоял на столпе, и думаю: что же это я через два дня устал, а он через тридцать лет не устал. А ты чем лечишься?

Надо, чтобы больные разговаривали друг с другом.

– Но иногда приходится слышать и такое, что будто бы миряне не могут и не должны говорить друг с другом о духовной жизни, о ее тайных, сокровенных темах, так или иначе связанных с падениями человека, его грехами, страстями. Противники таких исповедальных бесед между мирянами заявляют, что этим, мол, даже подменяется само таинство Исповеди!

– В духовной дружбе возможны любые темы. Таинство Исповеди на сегодняшний момент содержит в себе очень важный компонент, которого изначально в нем не было, а именно – откровение помыслов. В нынешней практике исповеди смешаны две вещи, которые, в принципе, можно смешивать, а можно разделять: есть откровение помыслов, а есть исповедь. Откровение помыслов – это выворачивание своего тайного внутреннего мира наизнанку перед человеком, который тебя будет слушать в режиме сострадания, способен понять и за тебя помолиться и, конечно, утопит в своем сердце все услышанное и никому об этом не скажет. Таким человеком может быть и мирянин, то есть старцем, в принципе, может быть мирянин. Священство не дает человеку привилегию старчества, хиротония ее не сообщает. Старчество – это состояние духа, которым может обладать мирянин любого пола: женщина и мужчина; они могут быть и любого возраста. Младостарец – это обличительное понятие, но ведь были святые, которых называли юноша-старец, скончавшиеся «вмале, исполнив лета долга».

Необязательно быть старцем для всех, для всего, например, Екатеринбурга; можно быть старцем для одного своего друга, и только для него. То есть быть способным выслушать его, пожалеть, понять, заплакать о нем (кто-то из уральских рокеров поет: «Поплачь о нем»), помолиться о нем и забыть все, что он тебе сказал, утопить это в себе и никому об этом не рассказывать. Это очень драгоценная вещь, настоящая терапия, потому что если человеку некому выговориться, он будет разговаривать с воробьями, мышами, журавлями, столбами на трамвайной остановке. Человек – такое существо, которое вне диалога жить не может. И без полноценного диалога – а полноценный диалог проникает в глубь человеческого сердца, выворачивает человека наизнанку – человеку жить невозможно: он заболевает и умирает. По сути, это терапия – выворачивание наизнанку, выговаривание своего нутра в режиме сострадания. Это то, что бывает в вагонах дальнего следования, когда «встретились два одиночества». Потом люди расходятся в разные стороны, но там, в купе, произошла некая тайна, тайна соприкосновения двух душ, в которой каждый «вывернул» себя максимально. Может быть, потом человек и пожалел, но он почувствовал от этого какую-то великую пользу. То есть нам надо научиться слушать друг друга.

Те, кто научится слушать других, неизбежно возьмут на себя великий крест, потому что люди интуитивно почувствуют это и начнут им выговариваться. Тогда человек превратится в сундук чужих тайн и начнет умирать от тяжести чужой боли: начнет понимать, какой кошмарный мир, если смотреть на него изнутри; как тяжело живет человек после грехопадения. Это великое знание старцев – знание чужой боли, когда они как на ладошке держали человека, понимая, что у него внутри кошмар. И они к этому кошмару относились с любовью, без гордости, ведь у них тоже внутри был кошмар: они не вышли из чрева матери чистыми от греха, но родились такими же и какое-то время тоже носили внутри себя кошмар, знали о своем, видели чужой и ставили Христа в центр мироздания, Ему приносили наши общие боли. Так что это наш мирянский уровень терапии. В этом смысле каждый мирянин может быть старцем, хотя бы один раз в жизни для одного человека.

– Быть друг другу старцами – какие необычные слова, и как ко многому они нас обязывают! Исполнить их невозможно, если полагаться только на себя – на свои знания, чувства, силы… Но если мы будем полагаться на Бога, то для тревог оснований быть не должно! Ибо Сам Спаситель сказал: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них. А святитель Игнатий (Брянчанинов) о таких духовных отношениях между людьми пишет, что «только та дружба истинна и крепка, которую основывает и скрепляет Христос». Святитель был убежден, что «драгоценный дар дружбы Бог дает земным странникам для того, чтобы они взаимной откровенностью и советом помогали друг другу достигать спасения».

В одном из писем владыка пишет своему духовному другу: «То утешает меня, что причина наших дружеских отношений – Бог! Он есть источник истинного блага, всякого истинного, чистого наслаждения. Он сохранит меня в Вашей памяти, а Вас в моей. Он даст нам усугубить талант дружбы, полученный от Него же. И я желаю, чтобы при вступлении в вечность мы сподобились бы в сонме благих и верных рабов предстать перед Господом и сказать Ему: «Ты даровал нам прекрасный талант дружбы, приносим Тебе приобретенный на него другой талант – драгоценный талант спасения».

Исходя из такого понимания духовного общения, мы можем сделать вывод, что дружеские разговоры людей о вере, о том, что помогает или препятствует ее развитию, не только возможны и необходимы – такие разговоры спасительны, даже если они имеют исповедальный характер. Но что делать тем, у кого рядом не оказалось таких единомышленников?

– Передам то, что я слышал когда-то от одного человека, который намного мудрее меня. Он говорил о том, что человеку, для того чтобы спасаться, не погибнуть и не обрушиться, нужно иметь как минимум три вещи. Первое – это воскресная литургия с пониманием и любовью к ней (понимание – это процесс динамический). Второе – это книга в широком смысле слова, не только Писание, но книга вообще. И третье – друг, один, два или три, больше, может быть, и не бывает. Литургия, книга, человек – это необходимо человеку. Одной книги мало. Если будет только литургия в воскресенье, праздники, этого тоже будет мало, необходима книга как самоподготовка, домашняя работа. Дома каждый из нас должен работать, мы не должны быть христианами воскресного дня, но должны быть христианами постоянного стационара – стационарно лечащимися людьми.

Книга – это знак одиночества. Своим появлением книги обязаны тому, что писатели прекрасно понимали и знали: «Если я сейчас не напишу этого, то оно умрет во мне, и никто вообще этого не услышит». Это знали и святые люди, которые писали повести о своем внутреннем путешествии: Исаак Сирин или авва Дорофей. Они ведь писали не из тщеславия. Если бы им сказали: «Да не пиши этого, смирись. Думаешь, ты такой незаменимо умный. Зачем ты написал это? Выкинь, сожги» (как Гоголь сжег второй том «Мертвых душ»). Тогда авва Дорофей, не страдавший гордостью, наверное, сказал бы: «Нет, я этого не сожгу: эта книга нужна тем, кто будет жить после меня». Не потому, что он такой хороший и «памятник воздвиг себе нерукотворный». Ничего подобного, совершенно иные импульсы: «если Бог мне дал и я понимаю объективно важные вещи, я пишу, причем остро понимаю, что живых носителей истины будет всегда очень мало» – так понимали святые. И гораздо лучше впитывать из уст в уста, глаза к глазам. Как говорит Иоанн Богослов: «Много хочу писать к вам, но не хочу чернилами по бумаге, а хочу устами к устам». Так вот, нет «устами к устам»: нет аввы Дорофея, жил да умер, теперь живет на небесах, больше полутора тысяч лет прошло. Нет Иоанна Лествичника. А если бы он не написал свою «Лествицу»? Ведь это «библия монашества». Если бы он взял да смирился и не написал. Или если бы Иоанн Дамаскин смирился ложным смирением и не оставил бы нам Покаянного канона или панихиды; не было бы тогда и Пасхального канона. Есть ложное смирение, а есть подлинное, которое сопряжено с творчеством.

Нужна книга, которая рождена одиночеством, рождена тем, что сегодня я не смогу получить эти знания из уст в уста, но только через текст. Все остальные, которые будут меня учить, тоже получили знания через текст. Едва-едва мы найдем тех, которые достигли этого опытным путем: через молитву от Бога, в покаянии. Таких очень немного.

Итак, Евхаристия, без которой вообще ничего нет, книга и люди. Люди – это мое зеркало: без «ты» нет «я». Я есть, потому что есть ты. «Я» смотрится в «ты» как в некое зеркало, утверждает себя в своем самобытии, «я» не существует в гордом одиночестве, но именно в социуме, когда есть «ты» и «он». В русском языке три лица: я, ты, он – это и феноменология духа. Если есть «я», непременно должен быть «ты» и «он». А потом еще должны быть «мы», «вы» и «они». На самом деле это не просто три лица единственного и множественного числа в грамматике – это проявление глубинных пластов духовной жизни. Поэтому там, где есть «я», должен быть «ты», то есть живой друг, живой сегодня, и должен быть «он» – почивший друг, который оставил книгу, например Иоанн Лествичник, Диккенс или Флоренский. И должны быть «мы», то есть Церковь. «Вы» и «они» – это уже разновидности бытия от «мы».

Должна быть евхаристическая община, должен быть «он» – друг из прекрасного далека, из иной жизни, который дал мне книжку, и должен быть «ты», который живет возле меня сейчас. Тогда «я» живет полноценной жизнью. Просто «я» не существует, оно умирает, исчезает.

– Но сколько бы человек ни читал, пользы от этого занятия он может и не получить, если знания, почерпнутые из книг, не будет применять в жизни. Если теория не станет практикой, то чтение окажется всего лишь способом захламления сознания. Когда же мы говорим о практике христианина, то есть о его готовности и способности применять в жизни все, что почерпнуто из Священного Писания и творений святых отцов, то здесь нельзя не сказать и об аскетике. Напомним, в христианстве аскетика означает духовные упражнения, некую тренировку души, при которой человек с Божией помощью совершает духовный подвиг: побеждает страсти, приобретает добродетели и таким образом приближается к Богу. Но сколько бы мы ни читали об аскетических трудах и опытах других людей, вряд ли нам удастся освоить аскетику самостоятельно, если рядом не окажется учителя, наставника, живого примера. Тогда мы рискуем и ошибиться, и повредиться, и вообще свернуть с пути спасения. Но в рамках приходской жизни, уверен отец Андрей, такой ученический труд вполне возможен.

– Вполне возможен, но это целиком зависит от пастыря, в двух аспектах. Если пастырь сам не аскет, он этому не может научить, это понятно. Но если пастырь сам аскет, но не педагог, он тоже не научит, но покалечит. Рядом и так калеки, а это будет равносильно тому, как если лежащему под капельницей сказать: «Вставай, беги кросс». Тогда аскетизм вообще убьет человека. То есть наставнику самому нужно быть аскетом, да еще и педагогом. Поскольку эти два дарования совмещаются в человеке очень редко, аскетика мало практикуется у нас в приходах. «Аскео» значит «упражняться», то есть, по сути, должен быть хороший тренер. Есть люди, которые хорошо бегают, но не могут научить бегать. Есть люди, которые хорошо плавают, но научить тебя плавать не могут. Есть люди, которые сами постятся, но так научат тебя поститься, что станешь жить еще хуже, чем жил до этого. Поэтому здесь нужен педагогический талант, надо уметь научить человека. Надо не просто иметь природный аскетизм, но знать опытным путем стадии вхождения в аскетическую жизнь, неизбежные ошибки, сложности.

Ведь аскетизм – это не спать на голых досках, но упражнение в том, чего тебе не хватает. Опять могут сказать, что фантазирует, выдумывает, не еретик ли? Например, я читал про одну часовню при университете, в которой священник окормляет студентов, служит с ними, и каждую беседу они начинают Иисусовой молитвой: все вместе, хором, не спеша произносят: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Десять раз, например. Потом помолчали, и каждый уже произнес молитву про себя, шевеля только устами, но ничего не произнося вслух. Потом просто помолчали… и – «С Богом! Давайте побеседуем теперь». Аскетика это или нет? Да, потому что это дисциплина ума, приучение себя к произношению имени Христова. Аскетика может иметь очень разные формы. Великий пост – это по идее школа аскетизма, если хорошо пользоваться всеми возможностями. Мы вместе кладем поклоны, читая молитву, в отношении пищи придерживаемся целого ряда правил. Сегодня мы живем в информационное время, и нам нужна аскетика по части сдерживания языка и глаз. Пусть это не звучит дерзко, я специально беру крайности, заостряю и несколько гиперболизирую: если ты грызешь сухари и смотришь телевизор – это не вариант; если ты ешь колбасу и не смотришь телевизор, не слушаешь радио, а читаешь хорошую книгу – это другой вариант. Мы намеренно берем два крайних варианта. Какой из них вам кажется наиболее близким к христианскому идеалу? Мне кажется, второй. Это, конечно, не значит, что нужно есть колбасу, и с сухарями можно телевизор не смотреть, но надо найти середину. То, что вливается в глаза и уши, реально оскверняет человека, и это уже не колбасные дела, а гораздо серьезнее. Беречь глаза и уши – это аскетизм, научиться молчать – тоже аскетизм.

Вернемся ко сну на голых досках. Апостол Иаков в 3-й главе Соборного послания говорит, что человек, способный обуздать язык, способен обуздать и все тело. Это ключ к обузданию всего тела. Ты не сожмешь свою руку в кулак, не позволишь себе блудное излишество, не сбежишь от опасности там, где нужно стоять на месте, тогда, когда ты перво-наперво займешься языком и обуздаешь его. Обуздав язык, ты сделаешь и все остальное. Вот вам и аскетизм.

 

Автор и ведущая Ольга Валентиновна Баталова
Расшифровка: Анна Кленова