У книжной полки. 29 мая

Гилберт Кит Честертон. Эссе.

Сегодня исполняется 143 года со дня рождения христианского мыслителя, журналиста и писателя конца 19 - начала 20 века - Гилберта Кита Честертона. Более широкому кругу читателей он известен как автор детективных рассказов об отце Брауне и Хорне Фишере. А вот как мыслитель, и уж тем более как христианский апологет, Честертон более знаком интеллектуальному и любознательному читателю. А между тем в своих произведениях он предстает как человек, постоянно размышляющий о ценности человеческой жизни, понимающий сущность христианства и рассматривающий пути человека к духовности. Познакомиться с философскими, нравственными, религиозными взглядами писателя мы можем, читая его «Эссе», которые составили целый сборник с одноименным названием. Он вышел в свет в тюменском издательстве Русская неделя и занял свое место на нашей книжной полке. ***

Итак, сегодня мы предлагаем вашему вниманию уникальный сборник всех эссе велико­го христианского писателя Гилберта Кита Честертона, когда-либо переведенных на русский язык. Открывает книгу небольшая статья российского переводчика, эссеиста и мемуариста Натальи Леонидовны Трауберг – «О Честертоне-эссеисте». В ней говорится следующее: «Многие считают, что Честертон прежде всего — эссеист. Соб­ственно, он сам себя считал журналистом, а не «беллетристом» и уж тем более не мыслителем. Дело не только в «несерьезном отношении к себе»; странный жанр, называемый «опытами», когда речь идет о Монтене или Поупе (здесь в единственном числе, «Опыт о человеке»), очень ему подходил. Именно в эссе можно, как он умел, начать с чего угодно и перескакивать с предмета на предмет, сочетая легкость с мудростью».

По словам Натальи Леонидовны, «еще женихом Честертон писал своей Франсис, что переме­нит журналистику, сделав ее поэзией. Позже он ни за что не выразился бы так выспренно, но сделал примерно это. Незадол­го до его триумфального появления в английской периодике она испытала другие изменения: в 1896 году, благодаря будущему лорду Нортклифу, тогда просто Хармсворту, появилась т. н. «жел­тая пресса», прежде всего, газета «Дэйли мэйл». Казалось бы именно такие статьи и очерки должны внести в журналистику легкость, но внесли они резкое понижение вкуса и, как ни странно, еще один вид нудности. В одном из ранних эссе Честертон писал: «Такие газеты не поражают, не оглушают, они раздражают робостью. Хороший тон допускает занятность без вульгарности; здесь нам угождает вульгарность без занятности. Собственно, пресса эта — не желтая, а грязно-серая».

Совсем другое дело, отмечает Трауберг, — его собственные эссе. Многие сразу за­метили их и, самое меньшее, удивились. Можно сказать, что он разбудил «читателя газет». Как-то он написал: «Дайте мне легко­мысленную журналистику, и я спасу Англию». Несколько лет назад, уже в России, Александр Генис отозвался статьёй «Дайте мне легкомысленного Гилберта и я спасу журналистику». К счастью, - заключает Трауберг, - она и сама спасается. По невероятному чуду здесь, где должны бы давно забыть любой язык, кроме мата и канцелярита, появились талантливые эссеисты. Очень может быть, что эссе потеснит роман и даже рассказ. Наши эссеисты сочетают острый ум с замечательной лёгкостью. Было бы ещё лучше, если бы они стремились и к честертоновскому смирению».

Как современники, так и исследователи творчества Честертона отмечают такие добродетельные свойства писателя, как смирение, рассудительность, благодарение. Кроме того, он всегда говорил прямо о том, что думал, честно признавался в своих сомнениях, писал о поиске Бога и обретении Его, подкупая слушателей простотой и смелой искренностью. Вот, например, в своей автобиографии, которая датируется 1936 годом, Честертон отмечает: «Сейчас я взвалил на себя мучительное, почти непосильное, бремя — я пытаюсь рассказать свою жизнь, и здесь я просто хочу описать, как по­влияли догматы на мои действия и чувства. Мне кажется, они связали всю мою жизнь воедино, а никакие другие учения не могли бы связать ее; к тому же они ответили сразу на два вопро­са: почему я так радовался в детстве и так сильно страдал в отрочестве и ранней юности».

«В начале моей литературной деятельности, - признается писатель, - пессимисты обви­няли меня в оптимизме; теперь, в конце, оптимисты, наверное, обвиняют в пессимизме. На самом же деле я не был ни тем, ни другим и в этом отношении никогда не менялся. Я начал с за­щиты красных почтовых ящиков и допотопных омнибусов, хотя их считали некрасивыми. Кончаю я отрицанием ревю и американских фильмов, в которых красоты хоть отбавляй. Но и тогда, и теперь я пытался объяснить одно и то же, и даже глубочайший переворот моей жизни — мое обращение — только утвер­дил меня в моих взглядах. В сущности, я нигде не видел таких же взглядов, пока не открыл грошовый катехизис и не прочел: «Два греха против надежды — самонадеянность и уныние».

В ранней юности, - пишет Честертон, - я пытался прийти к этому с другого конца, с края света, бесконечно далекого от мистической надежды. Я стремился к неверной земной надежде и к небольшому конк­ретному счастью, но с самого начала я остро, до боли, ощущал именно эти опасности. Я чувствовал, что все на свете портят уныние и самонадеянность. В первой, мальчишеской, книге сти­хов я спрашивал, через какие чистилища прошел я до рождения, чтобы получить в награду право смотреть на одуванчики. Я не верю в метапсихоз и вряд ли верил тогда, а с тех пор, как у меня есть сад, я знаю, что плевелы — не только благо. Но слова об одуванчике можно отнести и к подсолнечнику, или к солнцу, или к той радости, которая, по утверждению поэта, ярче солнца». «Цель жизни, - отмечает писатель, - радость; к чему же нам те или иные вещи (тот же одуванчик), если мы их не ценим? К чему накапливать их, если мы им не радуемся?»

По мнению Честертона, «самое трудное для нас, людей, не радоваться столбам и цветочкам, а радоваться радости. Труд­нее всего действительно любить то, что любишь. В том-то и проблема. Мне, - говорит писатель, - казалось в начале и кажется сейчас, в конце, что ни пессимисты, ни оптимисты не решили загадки, потому что и те, и другие забыли о смирении и о благодарности недостойных. Мысль эта много важней и удивительней, чем мои личные мне­ния, но привела меня к ней нить благодарности, легкая и тон­кая, как пух одуванчика. Эта нить привела меня к взглядам, которые не только взгляды. Может быть, только они одни боль­ше, чем просто взгляды». Эти взгляды, эти мысли о радости, благодарности, о смысле жизни, прослеживаются во многих произведениях английского писателя и проповедника. И несмотря на то, что этим сочинениям уже около века, они все также актуальны и интересны.

По словам журналиста Андрея Зайцева, «для Честертона не существовало неинтересных тем. Свои блестящие эссе он мог писать на любые темы — от «вегетарианской индейки» до описания ночного города. Своим творчеством он свидетельствовал о том, что не существует скучных людей, плохой Церкви или несовременного христианства. Все эти проблемы возникают лишь в сознании человека, не способного разглядеть чудеса в обычной жизни, в традиционной религии и в своем соседе по дому, который высаживает в огороде брюкву. Напротив, в самых банальных проявлениях повседневной жизни Честертон был способен увидеть и донести до читателя яркий, ослепляющий мир, наполненный всеми красками жизни».

*** Помимо того, что все произведения Честертона несут в себе глубокий отпечаток христианской веры, они еще и не лишены чувства юмора. Известно, что в 1916 году сборник честертоновских эссе попал в руки молодому Клайву Льюису, пребывающему в военном госпитале. И вот как потом он об этом вспоминал: «... Я ни разу не слыхал о нём и понятия не имел, чего он хочет; до сих пор недоумеваю, как это он сразу покорил меня... Я не был обязан принимать всё, что говорил Честертон, чтобы получать от него радость. Его юмор как раз такой, какой я люблю, — не обычные шуточки, рассеянные по тексту, словно изюмины в пироге, и не тот легкомысленно-болтливый тон (терпеть его не могу), который встречается у многих писателей; юмор Честертона неотделим от самой сути спора, Аристотель мог бы назвать его цветением диалектики».