У книжной полки. 22 января

Житие и подвиги, а также повесть о некоторых чудесах во святых отца нашего и исповедника Филиппа, митрополита Московского и всея России.

Те, кто руководствуется Духом Божиим, те сыновьями Божьими нарекутся. О них собезначальное Слово Отчее говорит: «Многие придут от востока и запада и возлягут в Царстве небесном». Свидетельствует об этом и апостол Павел: «Тех, — говорит, — кого предузнал Он, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал, а кого оправдал, тех и прославил». О них говорит Господь: «Вы — свет миру». Все эти слова можно отнести к святителю Филиппу, митрополиту Московскому. Первосвятитель Святой Церкви и собеседник ангелов, сопрестольник апостолов, участник страданий священномучеников, всеми спасительными путями уготованный Богу. О нем рассказывает книга, которую сегодня мы предлагаем вашему вниманию. Она называется – «Житие и подвиги, а также повесть о некоторых чудесах во святых отца нашего и исповедника Филиппа, митрополита Московского и всея России». ***

В этой книге представлено подлинное житие святителя Фи липпа, митрополита Московского, остававшееся под спудом в течение трех с половиной столетий, а ныне в первые выпущенное в свет массовым тиражом. Текст жития приводится на церковнославянском языке и параллельно публикуется перевод на русский язык. Митрополит Филипп оставил глубокий след в жизни Русской Православной Церкви, поэтому до сих пор неясно, почему его житие, созданное в начале или в первой половине XVII века, не было издано. Соловецкий монастырь, который называют «северным чудом», создан усилиями и молитвами будущего митрополита по его планам. Его противостояние тирану — образец христианского мужества. Первое издание его жития уви дело свет лишь в 2000 году в рамках издания собрания сочинения известного русского религиозного мыслителя Георгия Петровича Федотова.

В данное издание также вошла книга Федотова — «Святой Филипп, митрополит Московский», вышедшая в Париже в 1928 году. До сегодняшнего дня, по словам издателей, этот труд остается образцом со временной агиографии — в нем органично сочетаются бережное отношение к первоисточникам, скрупулезное изучение эпохи, глубокое религиозное чув ство самого исследователя. В предисловии Георгий Петрович пишет: « Русскую Церковь часто упрекали в небрежении общественными задачами христианской культуры. Время от времени слышатся и из ее среды голоса, утверждающие исключительность личного пути: личного подвига, личного спасения. Всякая постановка общественных целей для православной церкви отвергается, как католический соблазн, отталкиваясь от которого, приходят к своеобразному аскетическому протестантизму: царство Божие и царство кесарево остаются навеки разделенными. Эта духовная, метафизическая разделенность не мешает благословению царства кесаря, и тогда уже — именно в силу религиозной отрешенности — благословение не знает ограничений».

По словам Федотова, «благословляется всякая власть, все деяния этой власти. Вопрос о правде — общественной правде — не поднимается, считается не подлежащим церковному суду. Покорность неправедной власти может проповедоваться даже, как аскетический подвиг. Для историка ясно, что в этих широко распространенных — по крайней мере, в недавнем прошлом — настроениях мы имеем дело с сочетанием аскетической традиции древне-христианского Востока и последствий протестантской по своим тенденциям церковной реформы Петра. Петровская реформа исказила надолго общественно-национальное лицо русского православия, оставив в неприкосновенности его внутреннюю, духовную жизнь. Святой старец и покорный иерарх сделались двумя полюсами церковной жизни.

Но, как отмечает Федотов, «не всегда было так. В древней Руси отношения между церковью и государством складывались по-иному. Конечно, православная церковь — и в этом ее великое преимущество перед западной — никогда не протягивала руку к власти, не хваталась за меч кесаря. Но, в силу кровной сращенности всего общественного и церковного строя жизни, церковь была вовлечена в дело мирского устроения. Ее не властный, но авторитетный голос выслушивался во всяком важном деле государевом. Царь советовался не только со своими боярами, но и с отцом своим и богомольцем — митрополитом или патриархом. «Освященный собор», т. е. собор духовенства, был непременной, органической частью земского собора, наряду со служилыми и тяглыми земскими людьми. Восходя еще дальше в прошлое, в удельные времена, мы встречаем митрополитов-политиков, указующих мелким московским вотчинникам державный путь собирания и строения Руси, встречаем даже фактических правителей княжества Московского, каким был св. Алексий.

Однако все эти факты — хорошо известные — рисуют только одну сторону церковно-государственных отношений. В своей односторонности, они способны даже создать впечатление использования церкви на службе государству, ее почетного порабощения. Мы хотим убедиться в том, что церковь сохранила свою независимость, неподкупность своего морального суда в этом трудном деле государственного служения. Сочетаясь с миром, оставалась ли она выше мира — хранительницей иных законов, зеркалом иной, небесной правды? Будем остерегаться двух ошибок: чрезмерно идеализировать прошлое — и рисовать его сплошь в черном свете. В прошлом, как и в настоящем, шла извечная борьба добрых и темных сил, правды и кривды, но, как и в настоящем, слабость, малодушие преобладали и над добром и над злом».

Как отмечает автор, «примеры мужественных уроков церкви государству, частые в удельно-вечевую эпоху русской истории, становятся реже в столетия московского единодержавия. Церкви легко было учить миролюбию и верности крестному слову буйных, но слабых князей, мало связанных с землей и раздираемых взаимными усобицами. Но великий князь, а позже царь московский стал «грозным» государем, не любившим «встреч» и не терпевшим противления своей воле. И голос церкви во дворце государевом стал тише, приглушеннее. Не обличая, не грозя, церковь, в лице митрополита и патриарха, печаловалась за опальных, стараясь смягчать жесткость государственного разума... Но один раз церковь мужественно возвысила свой голос и перед лицом Грозного царя — в самый трагический момент русской истории.

В годы кровавой революции, произведенной верховной властью, митрополит Филипп восстал против тирана и заплатил жизнью за безбоязненное исповедание правды. Святой Филипп стал мучеником — не за веру Христову, защитником которой мнил себя и царь Иван Васильевич, но за Христову правду, оскорбляемую царем. Он был почти одинок в своем протесте среди современных ему иерархов, одинок и на фоне целых веков. Но его голос спас молчание многих; его подвига достаточно, чтобы выявить для нас новую черту в лике православия. Церковь, канонизировавшая святого, взяла на себя его подвиг, столь редкий — быть может, даже единственный — вплоть до грозных событий наших дней.

Подвиг митрополита Филиппа дает настоящий смысл и служению его сопастырей на московской кафедре Успения Богородицы: св. Алексия и св. Гермогена. Один святитель отдал труд всей жизни на укрепление государства московского, другой самую жизнь, обороняя его от внешних врагов. Св. Филипп отдал жизнь в борьбе с этим самым государством, в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни. В свете подвига Филиппова мы понимаем, что не московскому великодержавию служили русские святые, а тому Христову свету, который светился в царстве, — и лишь до тех пор, пока этот свет светился. Подходя так к образу и делу св. Филиппа, мы убеждены, что не совершаем над ними тенденциозного насилия. Уже древнее житие Филиппа построено на этом плане: обличитель Грозного затеняет в нем соловецкого инока. И для древне-русского церковного сознания св. Филипп жив, как митрополит Московский, а не как подвижник с Белого моря. Черты его внутреннего духовного облика даны нам чрезвычайно скупо, и нельзя не пожалеть об этом. Они нам все же даны — настолько, что позволяют видеть тот личный, иноческий путь, на котором ярко вычерчивается общественное его служение.

*** По словам Федотова, свт. Филипп принадлежит к тем деятелям, личность которых целиком выражена для нас в их подвиге. Вот почему биографический опыт автора является опытом историка, а не агиографа. Мы постараемся, - говорит Георгий Петрович, - возместить скудость личных черт биографии, вставив ее в историческую оправу. Знакомство с эпохой может пролить свет и на смысл личного подвига. Святитель Филипп принадлежит столько же истории русской церкви, как и русского государства. Недаром Карамзин видел в нем «героя», даже «знаменитейшего из героев древней и новой истории». Из жизнеописания, представленного на страницах книги, читатель увидит, как истинный святой, митрополит Московский Филипп был героем смиренным, не искавшим подвига, но и не уклонившимся от него, когда мученическое бремя власти упало на его плечи, привыкшие к иным трудам.