Свет невечерний. Смирение под угрозой

Проповедь архимандрита Саввы (Мажуко), насельника Свято-Никольского монастыря города Гомеля.

Недавно я встретил своего друга, который занимается фотографией, очень любит делать фотопортреты, и у него есть к этому определенная склонность, дарование, талант, я бы сказал. Но он недавно начал ходить в церковь и как-то заморозил все свои поиски, все его творчество как-то съежилось, ушло на задний план. Я, как-то рассматривая портреты, спросил его, почему он не хочет это показать, почему бы ему не поснимать какой-нибудь наш праздник, и он мне сказал удивительную вещь: «Но я же недостоин фотографировать церковный праздник».

Я подумал: как же далеко может протянуться это чувство недостоинства. «Ведь я же недостоин вести свою маму на праздник в парк». Например, вы видите, как в реке тонет малыш, и размышляете в этой логике: «Если я его сейчас спасу, я же стану героем. А быть героем – страшный соблазн, это может породить во мне гордость. Кто я такой, чтобы спасти этого малыша? Я же недостоин его спасать. Я же недостоин совершить какой-то героический поступок».

Мы видим какой-то абсурд в этой позиции, не так ли? Но человек, с которым мы умозрительно спорим, может нас перенаправить к целым полкам святоотеческих текстов, в которых говорится о том, что христианину надлежит иметь смирение. Причем смирение – это та добродетель, на которой держится вся христианская духовная жизнь, и без смирения нам никак нельзя. Если ты не смиряешься (делаешь все правильно, а нет в тебе смирения), то все идет насмарку. Как тут быть?

Как совместить творчество и смирение? Как совместить задачу руководить людьми со смирением? Как совместить со смирением необходимость, например, поставить нахала на место? Как совместить со смирением карьерный рост или же дискуссию, очень необходимую в некоторых сферах жизни, где нужна некоторая состязательность? Как совместить со смирением состязательность в бизнесе, спорте, искусстве,  политике? Если мы будем продолжать эту мысль, вовлекая в сферу смирения все больше и больше людей, мы должны сказать, что христиане должны просто превратиться в какое-то пассивное меньшинство или большинство, которое не способно ни к какому поступку, ни к какому творчеству. Потому что любое творчество, любой поступок несет в себе риск возгордиться или захотеть чего-нибудь. А хотеть нельзя, смирение нам не позволяет хотеть или желать чего-нибудь. Как тут быть?

Здесь налицо некоторое заблуждение, во-первых, связанное с тем, что некоторые люди, попадая в лоно Христовой Церкви, ищут любой повод, который им разрешил бы отказаться от здравого смысла. Некоторых людей здравый смысл и жизнь, связанная с деятельностью рассудка, очень тяготят. Мы должны признать, что такое бывает. И любой возможностью отказаться от того, чтобы принимать решения, чтобы действовать, даже хотеть, любым поводом, который мне позволяет от этого отказаться, превратиться в такой фрукт или овощ, с которого нет никакого спросу, к сожалению, пользуются. Это не имеет никакого отношения к православной духовности. Никакого!

А как же быть с текстами святых отцов? А кто такие святые отцы? Девяносто девять процентов писателей – это монахи. А кто такие монахи? Это люди, которые живут в монашеской общине и подвизаются не сами по себе, а прирастая к некоторой традиции. Есть очень известная фраза, которую я вам напомню: для того чтобы вырастить старца, его нужно растить из послушника, то есть сначала человек должен пройти какой-то монашеский искус, он слушает своего старца-наставника, а потом учит другого. Жизнь в монастыре, отношения между старцем и послушником – это череда духовных упражнений, которые возможны только внутри монашеской общины и только под руководством старца, приобщенного к традиции. Это очень важный момент! То есть старца, который сам был послушником; не просто гражданина, у которого растет седая борода, год назад он был таксистом, а сейчас его стремительно постригли, сделали игуменом, возложили на него крест, схиму, и он из-под кустистых бровей вещает вам туманные фразы без подлежащего и сказуемого. Это не старец! Этого недостаточно.

Для того чтобы вырастить старца, необходимы многолетние культурные усилия, когда из послушника, как из глыбы дикого гранита, буквально вытесывают изящную скульптуру. Это культурное воздействие с помощью многолетних духовных упражнений. Так вот, то, что мы называем смирением, вычитывая этот опыт из аскетической литературы, – это духовное упражнение под руководством старца, принадлежащего к многовековой монашеской традиции. Не самостийного, самопровозглашенного старца, а принадлежащего к этой традиции, и не по книгам, а в силу самой жизни в монашеской общине.

Можем ли мы предъявлять претензии к рядовому мирянину в том, что у него нет смирения? А каким образом? С чего это вдруг? Если это духовное упражнение, которое происходит внутри монастыря под руководством старца. Мы можем сказать, что смирение – это не просто духовное упражнение, а некоторое состояние. Но это состояние активное, это состояние, которое не перечеркивает в жизни человека его решительности, его творческих усилий, не обезличивает его. Вот в чем дело!

Кроме того, если мы внимательно читаем Священное Писание, оно уже достаточно нам говорит и о смирении, и о богословии желания, и о том, что требуется от христианина. Ведь Священное Писание вообще ничего не говорит о том, что мы все должны стать монахами, все непременно должны отказаться от своей воли, уйти из мира и т.д. Даже среди первых христиан были римские чиновники, были богатые люди, у которых были рабы. Мы это вычитываем из Посланий апостола Павла, который дает наставления и господам, и рабам.

А кто такой господин? Это человек, который не просто владеет, а управляет имением. Следовательно, он принимает решения, иногда очень жесткие, когда нужно наказать кого-то. Он обеспечивает жизнь этого большого семейства, которое в Римской империи называлось «фамилия». «Фамилия» – это не просто семья этого человека, а все рабы и вольноотпущенники, которые входят в этот клан. Иногда это несколько тысяч человек, которые содержались и руководились волей одного хозяина – отца этого семейства. А среди этих отцов семейства были христиане, которые продолжали управлять войсками, департаментом, страной, оставались писателями, богословами, философами и т.д.

Ведь наши самые известные ранние авторы все были епископами. Кем был блаженный Августин, который был тончайшим философом? Он был епископом Иппонийским. А что значит епископ? Епископ – это человек, который управляет не просто духовной жизнью своей паствы, но значительную часть времени посвящает управлению церковным имуществом: землями, садами, недвижимостью, финансовыми поступлениями, распределением этих финансовых потоков и т.д. И такими епископами были Григорий Богослов, Иоанн Златоуст. А это были очень крупные фигуры, они были епископами над огромными областями. Они входили во все эти хозяйственные вопросы и параллельно с этим продолжали писать богословские трактаты, молились, служили литургию, проповедовали, творили чудеса, исцеляли больных, воскрешали усопших.

Таким образом, сама история христианства, лики святых, которые изображены у нас на иконах, в росписях церковных, их книги говорят о другом. Они рисуют портрет человека активного, волящего, стремящегося к достижению целей, то есть целеустремленного, и это не противоречит идее смирения. Целеустремленность может быть разной. Ты можешь стремиться занять какой-то пост, например, чтобы навести порядок в системе образования, или занять пост директора театра, чтобы пригласить более успешных режиссеров или опять же навести порядок здесь, или помочь обеспечить своих подчиненных. Ни целеустремленность, ни творческий порыв не противоречат идее смирения. Поэтому не будем никогда отключать здравый смысл. Здравый смысл – это проекция Логоса в нашей душе.

Записала Таисия Зыкова