Потеря памяти о Великой Отечественной войне

На вопросы телезрителей отвечает протоиерей Вячеслав Харинов, настоятель храма иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость" (на Шпалерной улице), организатор международного проекта поминовения воинов, павших в Великой Отечественной войне, "Мир и память". Передача из Санкт-Петербурга. Эфир 8 мая 2014 г.

 

- Добрый вечер, дорогие телезрители. В эфире телеканала «Союз» передача «Беседы с батюшкой». Ведущий – Михаил Кудрявцев.

Сегодня у нас в гостях настоятель храма иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость" (на Шпалерной улице) протоиерей Вячеслав Харинов.

Здравствуйте, батюшка. Христос Воскресе! По традиции благословите наших телезрителей.

 

- Воистину воскрес! Не будем забывать, что Пасхальные дни у нас всегда сопрягаются с празднованием Победы. Будем помнить о победной Пасхе 1945 года. Мне пришлось переживать эти дни и в Чехии, и на месте соединения союзников на Эльбе, и в многочисленных выездах в поисковые экспедиции на захоронения наших солдат, и у меня особое отношение к Пасхе.

Всем желаю этой внутренней непобедимости, внутренней решимости и внутренней веры, которая, может быть, не проявляется наружу, но, составляя духовную силу человека, неизменно делает его крепче. Победа нашего народа и День Победы – для меня это всегда Пасхальная Победа, и красные знамена нашей рабоче-крестьянской армии для меня это Пасхальные знамена.

 

- Тема сегодняшней передачи «Потеря памяти о Великой Отечественной войне».

Человечество развивается, развиваются технологии, но неужели мы вновь повторяем ту же роковую ошибку, забывая о войне наших отцов и дедов?

 

- Война – это самая ужасная форма греховной непримиримости человека с человеком. Поэтому все войны одинаковы: их внутренняя сущность, причины возникновения, законы. С другой стороны, время меняется, и, наверное, изменяются масштабы греха, виды греховной извращенности человека, и меняется характер.

Надо помнить, что война всегда начинается с информационного насилия. В век информационных технологий, социальных сетей, манипулирования сознанием, политических технологий, конечно, меняется и характер войны, жестокость, цинизм, апология тех или иных конфликтов, умение найти оправдание самым страшным проявлениям. Поэтому, в известном смысле ситуация ухудшается, и мы снова и снова наступаем на те же самые грабли, забывая о том, что война – ужасающая трагедия.

Залечивать раны войны приходится очень многим поколениям. Социологи подсчитали, что только через сто пятьдесят лет, проходя мимо кладбища с воинскими захоронениями, человек с трудом вспомнит, солдаты какой войны там похоронены. Сто пятьдесят лет – это то седьмое колено, те поколения, которые потенциально могут жить вместе. Это устная память, устная традиция, так сказать, «оперативная» память людей. Наверное, есть и глубинная, этническая память, «жесткий диск», который мы должны пополнять и к которому должны обращаться.

На генетическом уровне блокада в душе и клеточке каждого человека, живущего в Петербурге. Великая Отечественная война касается каждого жителя нашей страны, и не так, как жителя Северной Африки, хотя и там была война.

Надо, конечно, помнить, что война – это минимальный набор этических норм. В обычное мирное время все же нормы выше, выше требования человека к самому себе. Этический фон благополучнее. Война – это ужасающие страдания, ужасающие слезы, мрак, грязь, болезни, страдания и смерти, смерти… Поэтому, когда фронтовиков спрашивают, что такое война, ответ всегда обычно один: это ужас, мрак; и отказ говорить об этом.

Во втором поколении обычно снимается этот накал отторжения войны и ужас от этического минимума. Тогда люди начинают говорить, вспоминать, анализировать. Но чем дальше от войны, тем меньше ощущение трагедийности, ужасности войны, ее бесчеловечности. Тогда возникает искушение говорить о войне отвлеченно и абстрактно, но память должна быть очень и очень острой. Нам надо очень серьезно говорить о войне. В этот период этического минимума мы порой видим гигантов духа, которые исполинами возвышаются над этим крайне невысоким фоном. На фоне равнодушия, борьбы за себя мы видим примеры такого героизма, такого подвижничества, что понимаем, война ценна и этим: мы можем увидеть человека именно в таком свете. Никак причин, а человек проявляет себя в таком богоподобии, что диву даешься. Для меня многие герои войны – это не выявленные святые, несвятые святые в каноническом плане, но люди, показавшие все величие духа, всю богоподобность человека.

 

- Вторая мировая война – первая, от которой осталось столько хроник, у нас есть и видео хроники, и аудиозаписи. Поможет ли это сохранить память?

 

- Трудно сказать. Память о Первой мировой войне, которую называют Великой, и день окончания которой является праздником в европейских странах, стерта в нашей памяти за время советского режима. Она объявлена империалистической, несущественной, как будто она не коснулась миллионов наших соотечественников. От нее тоже осталось много хроники, но ее положили на полку.

В нашем случае примерно то же самое происходит со Второй мировой, или в нашем случае, Великой Отечественной войной. Вопиющий пример: кадры, когда белорусские партизаны пускают под откос поезд, были сняты нашим замечательным оператором, ныне живущим на территории Латвии, человеком, который был заслан к партизанам, чтобы снять их карательные действия в тылу врага и три ночи ожидал в снегу начала этой акции. Когда он попросил наш фонд документальных съемок прислать ему хорошую копию того, что он снял во время войны, ему старику, снявшему это, было предложено заплатить около 300 евро за то, чтобы приобрести эти кадры. Так через какие-то сложности: авторские права, препоны, связанные с этим, мы лишаемся хроники.

Мы, например, снимаем фильмы об угнанных в Германию, их судьбе, захоронениях, забытых страной, но это остается неформатным кино. Всю хронику, что мы используем из интернета или других источников, мы должны платить за нее авторские. Смешно, но чтобы показывать войну, изучать ее, понимать, насколько она ужасна, надо быть состоятельным человеком. Это удивительно.

Наше кино остается неформатным: показать своим, узкому кругу людей, хотя проблемы, которые мы ставим, хроника, которую мы используем, на самом деле касается всех. В известном смысле это техническая проблема, но она существует. Также как цензурированность, запрещенность какой-то информации так же существует до сих пор.  Все равно это уже виды информационного насилия. В анамнезе это будущий конфликт, потому что о войне говорят мало, историю постоянно цензурируют и подчищают. Это может касаться протокольной вещи, например, речь администратора на каком-то мероприятия, или редакции книги или учебника – зачем показывать такую чернуху или то, что и на той стороне были люди, либо зачем говорить, что человек был религиозен.  Цензура любого характера – все равно препарирование истории, лишение ее персонализации, мы иногда не видим личность во всем ее объеме и трагедийности. Здесь, наверное, и скрыты те грабли, на которые можно наступать, ошибаться снова и создавать апологии новых войн, забывая о том, что они потом отдаются не в одном, а в нескольких поколениях. Кислый виноград оказывается оскоминой на устах детей.

 

- В скором времени на нашем телеканале выходит Ваша программа, посвященная Великой Отечественной войне, и я был свидетелем в процессе монтажа ужасающих кадров, хроник, и многие сейчас считают, что эти кадры не должен видеть человек, потому что они ужасающи. Как Вы считаете?

 

- Вы, наверное, видели кадры, снятые англичанами в Берген-Бельзене. Но ведь это был первый концлагерь, который взяли западные войска, причем по просьбе немцев: там начался настоящий мор. Немцы, понимая, что война уже проиграна, был апрель 1945, и за то, что они учинят, им придется жестоко от союзников. Англичане входят и видят горы трупов, ужасающие болезни и целую фабрику смерти на месте реабилитационного лагеря, где по идее должны были лечить заключенных. Барак, в котором просто заколотили восемь тысяч евреев, больных тифом, и где они умирают и буквально сгнивают. За одну неделю англичане не смогли спасти 19 тысяч узников. Они думали, что Освенцим и прочие лагеря на территории Польши, просто советская пропаганда, что немцы, такой культурный, образованный народ, не могли этого сделать. Это советская пропаганда показывает зверства немцев, они, конечно, плохие, но не настолько, ведь они европейцы – и вот они видят это сами. Только тогда Запад поверил и ужаснулся по-настоящему.

Помню слова к этим кадрам комментатора Би-Би-Си, который недоумевает, как эта нация может называть себя «первенствующей, верховной, высшей расой», когда устраивает подобное. Поэтому хроника имеет очень важное, отрезвляющее значение, порой она через шок ведет к правде и истине. Можно, конечно, предупредить, что кадры ужасающи, но они отрезвляют.

Когда мы открыли для себя в 2011 году Берген-Бельзен, для нас это, конечно, был шок. До сих пор мы вспоминаем это, как сильнейшее место, где трагедийность войны и ее характер понимаешь так, что это остается с тобой на всю жизнь.

 

- Когда я увидел эти кадры, первое впечатление, что этого просто не может быть. Когда сейчас на Украине происходят такие события, в это также не верится, неужели мы и здесь можем повторить те же ошибки?

 

- Мне трудно оценивать события в привязке к той или иной стране, где я не был. Но я знаю, что закономерности войны везде похожи, и что события в Польше в сороковые годы или в Сербии в двухтысячных годах, в общем, подчиняются одним и тем же законам. Либо события в Нагорном Карабахе или на Кипре, либо в иных горячих точках, все это подчиняется одним законам. Война – это страшная, звероподобная рожа, увидев которую, просто ужасаешься. Что делать, надо быть готовым ко всему. Надо быть готовым к тому, что в случае войны надо забыть о каких-то этических нормах, этических запасах, их просто не станет. В этом ужас войны, она может перечеркнуть все: историческое наследие, сообщность народов, их общее этническое происхождение. Возьмите Ближний Восток, и Вы увидите, что этнически близкие народы, даже религиозно восходящие к одному первоисточнику, насколько они ненавидят друг друга. Это ужасающе, это надо знать, и ни в коем случае на давать молоху войны раскрутиться и начать собирать свои первые жертвы, потом начинается эскалация греха.

Война преподает такие уроки, «сюрпризы», что диву даешься. Это может случиться с цивилизованным народом, умными людьми. Здесь нельзя все отдать на откуп войне. Встать на позицию цинизма и диссидентства по нормам морали, веры, религии, этническим ценностям. В том же Берген-Бельзене был предатель, оставивший книгу, где он с цинизмом писал о том, что воины РХГА с заботливостью прикрывавшие друг друга шинельками, пока их гнали по территории России, жрали затем друг друга на территории концлагеря. Такой цинизм к людям, доведенным до звероподобного образа, приводит к тому, что человек избирает другой путь, но он становится предателем. Поэтому надо быть очень мудрым. Если мы что-то отрицаем, не хотим взирать и начинаем смотреть на них с каким-то внутренним превосходством, значит, мы сами находимся на пути иудином.

Нельзя быть вне войны. Если человек хочет выйти из конфликта чистеньким, взирать со стороны, значит, что он сдал свое человечество. Приходится быть в эпицентре событий и узнавать вещи, неблаговидные и горькие по отношению и стране, и соотечественниками, но сдавать нельзя. Надо понимать, что это война.

Мы только что подняли со дна Ладоги одну из знаменитых полуторок. Замечательный человек Слепнин Сергей Игоревич восстановил, поставил сегодня в деревне Кабоне: она стоит лицом к ледяной дороге на самом мысу Новоладожского канала, в устье Кабонки.

Все замечательно, но надо помнить какие-то вещи, связанные с этой Дорогой жизни и полуторками. Если попадает бомба, и тонет рядом машина, запрещено было останавливаться соседу. Продолжай свой путь: вези своих людей, свой хлеб. Даже не смотри. Остановишься – рискуешь собственными людьми, грузом, потому что трещина может достигнуть тебя. Представьте: твой товарищ уходит под воду, а ты должен продолжать свой путь в блокадный город. Сколько мы знаем случаев, когда люди останавливались и спасали, и вытаскивали. Вопреки всем инструкциям, рискуя и собой, и своей машиной, и теми, кто рядом. Самопожертвование ведь не перечеркнешь. Вот дилемма: если следовать букве закона, можно перевезти двадцать взрослых и шестнадцать детей, но машины шли переполненными. Когда лед стал совсем тонким, они все равно шли минимально нагруженными, но везли два, три мешка хлеба, рискуя своей жизнью. Но эти два-три мешка спасали кому-то жизнью. Такие вот маленькие детали, но они дают представление о войне, подчас неожиданной.

 

- Все это очень страшно, и, может быть, естественная функция психики забывать обо всем этом?

 

- Конечно, в известном смысле мы показываем свою богоподобность, созданность для Бога, добра, мы органически отвращаемся зла. Это доброе может вдруг начать работать и действовать в самом ужасном злодее, этот феномен «благоразумного разбойника»: вдруг что-то переключается, и – «Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем».

Наша память так устроена, что мы действительно запоминаем только хорошее: это как внутренняя система очистки. Механизм санации необходим не только в физической, но и духовной жизни, и он начинает работать. Но надо помнить, что вирус заразы, ужасы войны, ее трагедия существуют в таком масштабе, таких ужасающих деталей, что иногда не выдерживает психика. Люди не могут соотнести, как это может быть. Как может мать положить между окнами на мороз своего умершего трехлетнего ребенка и отрезать от него по кусочку, чтобы кормить свою двенадцатилетнюю дочь, чтобы она не умерла от голода. В каком состоянии должна быть эта мать, чтобы делать это? Это уже не человеческие условия существования.

И то, что мы представляем блокаду Ленинграда как гуманитарную катастрофу, для другого историка вдруг оказывается невыявленным фактом геноцида. По мысли Даниила Гранина, солдаты должны воевать с солдатами, а в Ленинграде с мирными жителями воевал голод. Три процента в Ленинграде погибли от военных действий, а девяносто семь от голода. Это чудовищная статистика, когда за один день января 1942 года на Пискаревское кладбище привозят десять тысяч тел! Масштабы чудовищные, об этом всем надо знать, всем надо помнить.

 

- Как Вы считаете, в каком возрасте можно давать эти знания? Когда еще не рано, но уже не поздно?

 

- Человек формируется к пяти годам. Если до пяти лет с ужасом войны, ее беспощадностью мы не познакомили детей, игра в войнушку может потом аукнуться тем, что эти дети, не зная, что такое война, заиграются и возьмут в руки уже не игрушечное оружие. Поэтому, чем раньше, тем лучше. Нет ничего страшного, если мы показываем детям войну. Конечно, нельзя травмировать психику ребенка, нельзя вообще перегружать психику человека. Существует определенный предел этический, запас прочности души человека, как есть усталостные явления даже в металле, так есть предел и у нас.

Вспоминаю случай, когда на одной из конференций встречались ветераны с той и другой стороны. Каждый день произносились красивые фразы, вечером лилось пиво, шнапс, потихонечку все старики оттаяли, заулыбались, подружились. Наступил последний день конференции, когда надо было подписать коммюнике, призыв к миру о недопустимости войны, и вдруг встает один молчаливый суровый старик-белорус, который не пил все эти дни и говорит: «Да что вы мне говорите. Мне было пятнадцать лет, когда ваши солдаты – он указал на немцев – вошли в нашу деревню и брали наших младенцев, подкидывали их в воздух и ловили на свои штыки. Когда пришла советская армия, я вступил в ее ряды, дошел до Берлина, мы остановились около концлагеря и не вошли в него, потому что всюду были надписи «Мины». Когда мы ехали обратно, то узнали, что это наши молоденькие лейтенанты сделали ночью надписи и развесили, чтобы мы, солдаты, не вошли и не увидели, что вы там творили. Если бы мы тогда вошли и увидели в мае 45-го, что вы там творили, то мы бы вырезали всех вас ножами, всех до одного», - сказал и сел на свое место. И воцарилось гробовое молчание, вся эта конференция была вмиг перечеркнута. Вот человек, который увидел запредельные этические страдания и обратно он уже вернуться не может. Никакая риторика о трагедийности войны, о прощении уже не работает. Это был хороший урок всем нам.

 

- Если брать более взрослых людей, семейные люди не рвутся вступать в какие-то конфликты. Скорее всего, студенчество более подвержено информационной войне?

 

- Конечно, о том, что война – «дело молодых и лекарство от морщин», пел еще Виктор Цой. Глубокая мудрость совсем не молодого человека заключена в этих словах. Конечно, надо упреждать молодежь об информационном насилии. Социальные сети, блогосфера не что иное, как поле битвы, и там война идет не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной или земной, трудно сказать. Иногда, только коснувшись этого интернет пространства, буквально заболеваешь. Только дай оружие, дай возможность реализовать. Весь тот ужасающий язык, ужасающий мат и злоба, которые там разлиты, могут просто обернуться автоматными очередями и безжалостным уничтожением оппонента. Об этом надо помнить и внутренне готовить себя к очень трудной роли миротворца.

Быть миротворцем – одна из заповедей блаженств, высшая степень добродетельности человека. Если человек хочет быть блаженным, то есть счастливым, в измерении духовном, небесном. Если он хочет не только физического счастья здесь и сейчас, но и потом, надо быть, в том числе миротворцем.

Любая бездумная воинственность приводит к тому, что человек дистанцируется от Бога. При этом я не хочу встать на позиции пацифиста и дезертира, который машет флагом в тылу. Миротворец – тот, кто идет прямо по передовой, линии, разделяющей противников, не боится обличать ту и другую сторону, не боится говорить о недопустимости кривды и там, и здесь – и обе стороны в него стреляют. Настоящий миротворец никогда не будет любим и желанен ни одной из сторон, потому что они обе вовлечены в конфликт, истребление, уничтожение. Дезертир, перебежчик, пацифист, противная сторона всегда примет его с радостью. Миротворец получит пулю с двух сторон, и в этом секрет этого блаженства, этого подвига, о котором говорит Христос.

 

- Вы говорили, что все-таки важно сохранять общение с теми, кто своими глазами видел войну. Но сейчас все больше этих людей уходит, и скоро они уйдут совсем, останется ли память?

 

 - Останется. Мы видим феномен поискового движения у нас в России. По скромным подсчетам порядка двадцати тысяч людей посвящают себя поиску незахороненных солдат, архивным исследованиям, изучению материальной культуры того времени, музейной работе, реконструкции действий того времени. Это огромное движение есть следующая ступень, поколение носителей памяти о войне.

Сегодня был звонок от Николая Михайловича Беляева, комсорга взвода, где служили Егоров и Кантария. Я был так рад, что он позвонил, поздравил, что он жив, здоров. Мы с ним были вместе на крыше Рейхстага, и он мне спокойно говорил: вот там мы лежали, а оттуда наступали немцы. Этот человек реальный носитель, и теперь я, забравшись на крышу Рейхстага, могу рассказать, где был Беляев со своим взводом, и как Егоров и Кантария устанавливали знамя. Я следующее поколение, но я причастен этому, и я участник Поискового движения. Страшно сказать: за время своего служения я похоронил порядка 60 тысяч воинов. 483 солдата были похоронены вчера на Синявинских болотах, из них известны лишь 22 имени. Но Господь знает их имена, хотя первоочередная наша задача узнать их имена.

Если мы не знаем саму войну, ее страшный характер, а просто идеализируем и превращаем в какой-то набор клише, то имена солдат нам ничего не скажут. Известность имен солдат в том, что мы узнаем эту войну во всей ее неприкрытости и ужасности, в известном смысле в той прекрасности подвига, на который были способны эти люди во время войны.

 

- Вопрос телезрительницы: Почему такая страшная ситуация сложилась на Украине. Ведь там наши люди, родственники. Это итог идеологической войны? Ведь все мы так скорбим, переживаем, почему так страшно все получилось?

 

- У меня нет окончательного ответа. Попытка ответить, наверное, заняла бы несколько часов. Но ответ окончательный мы получим позже. История поставит все на свои места. Безусловно, это следствия глубинных и очень опасных процессов, предотвратить которые, возможно, было в наших силах, но мы не сумели. Возможно, есть некие технологии и некоторые идеологические и политические моменты, которые сработали, и это была мина замедленного действия, подложенная задолго до этой ситуации.

Для меня этот конфликт неожиданно обернулся воспоминанием, которым был потрясен в свое время. Я общался с одним разведчиком времен Отечественной войны, очень образованным, талантливым, немногословным. Помню, это было начало перестройки 85-86-ой год, и он сказал мне таинственную фразу «Ну все, будем воевать с Украиной». Я не понял, ведь была единая страна, подумал, что это или странный каламбур или какая-то старческая риторика. И вдруг, спустя десятилетия, я вижу, что развивается конфликт между братскими народами, это немыслимо, абсурд, наваждение, дурной сон. Думаю, что тогда мой друг и наставник увидел то, чего я не мог еще видеть: начался не просто развал страны, но развал этнический, нравственный, личностный развал. Для него пределом этого деструктивного процесса была фраза о войне двух братских народов.

Мы все молимся и надеемся, что не будет эскалации конфликта, но в известном смысле человек воюет и сам с собой. Гражданская война – ужасная, немыслимая трагедия. Если найти механизм сдвинуть один пласт народа относительно другого, показать всю невозможность сосуществования с таким сдвигом – тогда все. Конечно, это результат соответствующих информационных и политических технологий, и греховное желание ряда политиков вершить свою грязную работу. Нам надо очень серьезно думать и противодействовать этому механизму военных действий.

На гордости и гордыне национального самосознания, риторике националистической можно заварить такую кашу, пролить такую кровь, что потомки вздрогнут. Теперь все зависит от нас, важно не попасться на эту наживку.

 

- Вопрос телезрительницы из г. Новокузнецка: Меня мучает вопрос, почему не организуются крестные ходы вокруг украинских городов, которые сейчас защищают себя? Матушка Пресвятая Богородица защищала нас в такие трудные времена. Почему сейчас не призывают Ее сейчас?

 

- Я вижу священников в горячих точках, вижу, что священство небезразлично, многие принимают участие. На экранах мы видим людей с иконами. Другое дело, что в условиях, когда любое собрание людей воспринимается как вооруженная толпа, когда нападают на пикеты, вводят комендантский час, любые собрания будут разжигать ненависть, восприниматься как манифестация своей силы или позиции. Мне кажется, сама жизнь подсказывает, как поступать. Может быть, важна наша келейная молитва. Если противники будут стоять на Литургии и вместе молиться, сомневаюсь, что после нее они возьмут оружие и будут убивать друг друга.

 Беда в том, что какая-то сторона равнодушна к тому, к чему призывает Церковь, либо имеет «свою» Церковь, «своего» «христа», который дозволяет нехристианское отношение к другому человеку? Вопросы… Думаю, что здесь не ограничиться крестными ходами. Необходимы всеобщие и более масштабные духовные меры, имею в виду молитву и соответствующее поведение.

Надо помнить обеим сторонам, что взявший меч от меча и гибнет, поэтому надо крайне осторожно обращаться с оружием, с любыми вещами, которые внешне показывают твою силу, потому что найдется еще большая сила – и происходит эскалация конфликта.

 

- В Ленинграде, бывшем Санкт-Петербурге, было убито огромное количество духовенства, уничтожено огромное количество храмов. Может быть, блокада была карой за богоотступничество, и насколько степень веры связана с войной?

 

- Не могу соотносить одно с другим, потому что мне трудно масштабировать богоотступничество работников НКВД, милиции, которые уничтожали Церковь и духовенство перед войной, с немецкими нацистами, которые потом голодом морили не только работников НКВД, но и всех против кого они работали. Мне трудно сказать, что здесь есть какое-то соотнесение, более того, мне кажется, что не стоит вставать на позицию диссидентства по отношению к своей истории.

Никто не упразднял нашу трагическую историю, никто не стремится ее показать более благовидной. Думаю, что не по причине, но вопреки причинам мы победили, несмотря на всю духовную ослабленность.

Могу сказать, что именно в Ленинграде впервые в истории Советского Союза двенадцать священнослужителей были награждены государственными наградами. Это была медаль «За оборону Ленинграда». Именно отсюда пришло осмысление Сталиным и другими осмысление роли Патриаршей Церкви. Именно отсюда был, в конце концов, выдвинут следующий Патриарх. Митрополит Алексий, который прожил всю блокаду в Ленинграде, лишь один раз выезжая в Ульяновск на встречу с местоблюстителем, его фразу надо знать, как «Отче наш», как призыв к правильной, разумной жизни сегодня. Он неоднократно повторял эту фразу, находясь в Ульяновске: «Боже, как много вы все здесь едите». Если бы мы регулярно повторяли эту фразу, у нас не было бы проблем ни с ожирением, ни с праздной жизнью, ни с продовольствием, даже материальных проблем было бы меньше.

Думаю, Ленинград с его подвигом стал колоссальный внутренним духовным багажом, духовным сокровищем, о котором надо помнить. Один историк, человек, насколько я знаю, сугубо светский, сказал поразительную фразу: «Жертвы блокады Ленинграда сделала навсегда улицы этого города святыми». Такая сакрализация огромного пространства. Невидимые нами подчас святые стали ангелами-хранителями этого города, той духовной силой, которая, может быть, до сих пор питает этнос и народ.

Быть настоящим петербуржцем, причастником истории этого города – это великое счастье и великая ответственность.

 

- Большое спасибо Вам, отец Вячеслав, время нашей передачи стремительно пролетело. Прошу Вас по традиции благословить на прощание наших телезрителей.

 

- Сегодня мы пытались говорить о памяти и беспамятстве. Память – это то, что на слуху у каждого церковного человека. Церковь возглашает «вечная память» усопшим. Пусть это не будет простой декларацией и даже только молитвой. Надо помнить, что теряющий память человек, не имеющий памяти, не могущий удерживать что-либо в своем сознании, не обучаем, ничего не накапливает и не удерживает, значит, у такого человека нет будущего. Я молитвенно желаю всем нам иметь хорошую память, развивать эту память и бояться любых форм беспамятства, как чудовищной духовной болезни.

 

Ведущий: Михаил Кудрявцев.

Расшифровка: Юлия Подзолова.