Читаем Добротолюбие. Выпуск от 12 февраля

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем читать «Слово 26» преподобного аввы Исайи из первого тома «Добротолюбия». В прошлый раз, читая 12-й абзац из «Слова 26» преподобного аввы Исайи, мы пришли к выводу о том, что именно поиск ответа на вопрос, что есть грех по существу, является фундаментальным отличием восточной духовной традиции. Почему происходит грех в мире, созданном Богом, то есть в мире совершенном человеком совершенным? Почему совершается грех в этом мире? Этого не должно быть, это противоестественно, это ненормально. Но почему же все-таки есть грех? Почему он существует?

Мы видели, что Православная Церковь, восточнохристианская традиция ответила на этот вопрос тем, что несмирение, гордыня и непослушание Богу являются именно тем основанием, той почвой, на которой вырастает грех. Гордыня и непослушание. Гордыня, по существу, и есть непослушание. Но тем не менее этот аспект очень важно подчеркнуть, потому что если мы понимаем, что такое грех, и понимаем, что грех – это несмирение и непослушание, то единственный способ победить грех – это творить послушание и быть смиренным. И мы говорили, что для православной традиции смысл послушания и смысл стяжания смирения в том, чтобы лишить грех почвы. Не в том, чтобы человек был более управляемым, а в том, чтобы грех не имел почвы. Смиренно послушный человек становится таковым по природе, практически, по существу, и грех не может произрасти на этой почве: для греха это бесплодная почва. Поэтому надо стремиться к смирению и послушанию именно потому, что это обессиливает грех. Таким образом, послушание есть путь подражания Богу. И смирение есть путь подражания Богу.

Для того чтобы суметь эти вещи вместить, суметь стать смиренным и послушным, как инструментарий, как методика и были предложены те известные восточнохристианские православные духовные установки, которые помогали именно этому, ничему другому. Не тому, как достичь каких-то состояний великих, сказочных, райских и прочих, какого-нибудь всевидения, какой-нибудь прозорливости, чудотворения; в восточнохристианской традиции никто об этом не размышлял и цели такой не ставил. Главная цель святых отцов была в том, чтобы лишить грех почвы, чтобы грех не вырастал. Таким образом, стяжав смирение и послушание, надо уподобиться Богу, а для этого был предложен именно определенный набор деланий, такие поведенческие установки, чтобы как раз стяжать смирение и послушание.

Основным, как и пишет об этом в 12-м абзаце авва Исайя, является познание греха. Человек должен познать грех в себе, и тогда это приведет его и к смирению, и к послушанию. Что такое познание греха в себе? Во-первых, это познание того, что во мне самом от непокорности и сопротивления Богу. То есть чем я сам, в каком смысле, в каком отношении, в каких делах сопротивляюсь Богу, как я сам являюсь непокорным Ему, насколько я непокорен Богу, в каких именно отношениях я Ему непокорен. То есть за Ним не иду, слово Его не соблюдаю; и что Он мне велит делать, я этого не делаю. Вот этот момент зазора, так сказать, несоответствия, несовпадения, момент, когда человек понимает, что он не готов идти за Христом, и есть грех. Скажем, в Священном Писании говорится: просят тебя идти с человеком одно поприще, иди с ним два. А я не могу идти и одного. По разным причинам. Может быть, это объективные причины, потому что мне надо в другое место. Может быть, это субъективные причины: я встал – и мне лень. Но в любом случае я должен сознавать, что я непокорен в этом отношении Богу, я не доверяю Ему настолько, чтобы в этот момент исполнить Его заповедь. Значит, я грешен, я не следую за Ним, я непослушен Ему.

Понятно, что для многих это может показаться неким высшим пилотажем, некой высоченной высотой; можно сказать: да какое отношение это имеет к нашей повседневной жизни? Да как же я смогу так жить, если я буду исполнять все эти заповеди буквально? Именно осознание того, что заповедь является непреложной нормой поведения христианина, и приводит человека к познанию, насколько он непослушен Богу, насколько у него свое мнение в отношении всего. А стало быть, это и есть та почва, та база, то место греха, которое действительно есть во мне. Именно из этой базы, из этого навоза греховного и произрастает все то, что меня, в принципе, и утомляет. Я понимаю: да, я ворчу, я раздражаюсь, я осуждаю, я тщеславлюсь, не знаю, как это побороть. А на самом-то деле та почва непослушания Богу, недоверие Богу, несмирение перед Богом и приводят к тому, что человек продолжает грешить совершенно разными способами: от каких-нибудь великих грехов до маленьких. Разницы нет, потому что фундаментально, онтологически это одно и то же. Что убийство человека, что зависть к соседу  –онтологически одно и то же: это непослушание Богу, это ропот, это восстание против Бога, это восставление своей воли, своих желаний, своего понимания, вообще своего, противопоставление Богу.

Второй момент, в чем проявляется познание греха, – это именно познание того, насколько я не доверяю Богу в жизненных обстоятельствах, то есть насколько я спорю с Его заповедями и ропщу, попадая в ту или иную жизненную ситуацию. То есть когда что-то случается не так, как я хочу, я впадаю в уныние, печаль. Иногда это доходит до словесного ропота: за что и почему? Иногда это только в мыслях проявляется. Но суть от этого не меняется. Это есть зримое проявление моего греха: всякое уныние, всякий ропот, даже если он происходит только в мыслях, всякое богопротивное настроение, протест, бунт, хотя бы и молчаливый и не высказанный в слове, – против Бога. Я не говорю и не хочу сейчас сказать, что это состояние такого молчаливого сопротивления Богу, ропот или еще что-то обрекают человека на неспасенность, обрекают его на вечные муки. Да нет. Не обрекают. Я просто хочу сказать, что это и есть грех. И видение этого греха помогает мне смиряться, помогает мне менять свою жизнь, слушаться Бога, именно видя, что я грешен.

Понятно, что с каждым такие состояния происходят, и он проживает в них. Долго ли, коротко ли, но постепенно он выводится благодатью Божьей и небольшими собственными усилиями из этого состояния. И снова выходит на открытый простор, когда он верит в Бога, – и ему легко мыслится, легко доверяется, он легко слушается Бога. Это всё такие временные, перманентные состояния. Но сами эти перманентные состояния для созидания человека во Христе очень важны, потому что в этот момент человек понимает, что он грешен, что он далек от Бога. Он словами ничего не говорит. Вся борьба его происходит мысленно. Он не клевещет на Бога, не хулит и даже, бывает, не ропщет. Но внутри себя он знает: вот он, мой грех, вот он я какой – бунтующий, неподчиняющийся человек, почти подобный сатане. Снаружи посмотришь, идет человек задумчивый, погруженный в молитвы, а внутри у него действительно такая буря помыслов, такая буря внутреннего несогласия, протеста, возмущения! Но как в большом глубоком океане, в какой-нибудь Марианской впадине, все там, на дне, бурлит, а на поверхности ничего не видно, ровная гладь, человек спокоен.

Конечно, это бывает при определенном усовершенствовании человека, при достижении определенного духовного развития, но все равно человек внимательный видит и познает это именно как грех. И это познание, эта пережитая буря помогают ему смириться, потому что он знает, он познает, что он грешен. И именно такое познание делало великих святых людьми, которые знали грех и называли себя величайшими грешниками на земле, хотя любой из нас, встав рядом с ними, увидел бы, что на самом деле между любым из нас и этими святыми непроходимая бездна, называемая правдой и святостью. Мы – ничто, они –всё. Но они видят себя изнутри, они знают  собственный грех изнутри. И знают его и видят его так, как никто не знает и не видит, борются с этим грехом так, как никто не знает и не видит. Поэтому они совершенно искренне говорят: грешнее меня никого нет на земле.

Третье, что важно помнить: степень непослушания Богу в любом смысле есть не только степень греха, но и степень же нелюбви к Нему, потому что заповедь абсолютна и бескомпромиссна. Она звучит в ультимативной форме. Она говорит: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всем помышлением твоим, всей крепостью твоей. То есть не оставляется ни малейшего зазора, ни малейшей хоть пяточки для себя, хоть какого-то кусочка для себя – ты должен возлюбить Бога всецело, всем своим существом, всеми своими силами. Непросто полюбить Его и любить Его, а заповедь звучит именно в такой категоричной и тотально звучащей формуле. Фактически, буквально, именно так и звучит: totаl – всё. Все должно быть отдано в любви к Богу! Совершенно всё! Абсолютно всё! И всякий раз, когда человек видит, что он не доверяет, не слушает, не творит Божью волю, думает о себе, исполняет свою волю, свои прихоти (свои невинные прихоти, но свои; свои! – потому что мне это надо, а не потому, что Бог этого требует), то если он внимательный, он тоже опознает это как грех и взывает: «Господи, я не люблю Тебя всем своим сердцем!»

 Это страшно сказать, это страшно пережить, потому что, конечно, всякий верующий хоть сколько-нибудь любит Бога. Но это «хоть сколько-нибудь» и успокаивает его: я же люблю Бога, чего еще надо? И ближним помогаю. А то, что любить Бога надо всем своим сердцем, а любить ближнего надо именно как самого себя, а не просто помогать, то эта экстремальность звучания данной заповеди должна нормального человека погрузить в какую-то бездну отчаяния. Конечно, не погружает никого, потому что сколько ни говори человеку, он не может понять, как это – любить Бога всем сердцем. Поэтому, слава Богу, в уныние и тоску он не впадает. Но если бы человек осознал это всем своим существом, насколько он не любит Бога всем сердцем и насколько он любит себя в противовес Богу (то есть там соотношение будет в лучшем случае десять к девяносто), то понятно, что он просто впал бы в тоску и отчаяние. Потому что он не знает, что делать со всем этим. Как ему не любить себя, если он себя любит? Как любить Бога, если Бог требует от него слишком многого? Это невозможно! Да где вы таких людей видели, которые все отдали Богу? Всё! И слава Богу, что в определенном смысле до человека это не доходит.

Человек постепенно начинает видеть это в себе. Чуть-чуть, самую крошечку. Потому что если бы человек увидел, насколько он любит себя, насколько погружен в себя, насколько он ценит, любит и носится с собой как с писаной торбой, не знаю, выдержал бы он это или нет. Но полностью это видение человеку не открывается. До поры до времени. Когда оно откроется, это будет Страшный суд. Но мало-помалу, по мере того как человек исполняет одну заповедь, другую (частично, иногда, изредка; где-то помолился, где-то попостился, где-то искренне воззвал к Богу), постепенно, если он внимает себе, он видит, как в его сердце мало любви к Богу. Как мало!

Эти слова Священного Писания (по существу своему, не слова, а дар Нового Завета, который принес Христос на землю, дар того, что человек становится сыном Божьим), по мере того как человек познает свою нелюбовь к Богу, начинают открываться, и человек понимает: какой он сын!? Какой? Да не сын он вовсе – раб, наемник, он живет за счет Отца, но не любит Его как сын. И от этого наступает и подлинная тоска, и подлинная печаль по Бозе, и покаяние, покаяние, покаяние…

Человек, который это узнал (хоть кол ему на голове теши, хоть с утра до ночи ему будут проповедники говорить о том, что Бог всех спас, Бог всех помилует, всем все простит), будет плакать. «Что ты плачешь? Радуйся, веселись, не надо плакать!» А он не может, потому что он знает, что Бог – его Отец, а он Его не любит. Не любит как сын – всей полнотой сердца. И вмешаться в этот внутренний диалог сына с Отцом, слава Богу, не дано никому. Никто не может войти – это их личная радость и боль. Боль сына, который плачет, что он не любит Отца так, как хочет и может Его любить. И радость Отца, Который радуется о том, что у Него нашелся сын.

Через этот 12-й абзац «Слова» аввы Исайи мы вошли в Святая святых, в заповедный мир тех отношений с Богом, которые были у древних святых. И именно поэтому они плакали. Они ведь не развратничали в молодости, не просиживали часами в Интернете, хоть в молодости, хоть сейчас, они не украли ничего, не совершали никаких противоправных действий. Они были хорошими людьми, многие из них были даже праведными людьми до того, как стали монахами. Откуда такой источник слез? Откуда такой плач? А именно оттуда, что они познали свой грех, познали свой внутренний разлад, познали, как недостаточно все то, что они испытывают к Богу, как много в них этого непослушания, недоверия, страха, как много в них греха. И это познание греха и приводило их в глубочайшее смирение и совершенное послушание Богу. Чем больше они смирялись, чем больше они слушались, тем более совершенными и святыми они становились, так что греха в них не было уже почти совсем, но почва оставалась: пока человек живет на земле, он не может успокоиться. Они трепетали и волновались, по-прежнему чувствуя, что они не всецело отданы Богу и не всецело любят Его всем сердцем, как Он заповедовал это.

Поэтому важно понимать, что плач (именно так, как его переживали, переосмысливали святые отцы) есть такое действие благодати, которое через осознание, через опознание сознанием человека своей греховности приводит его к смирению. То есть человек плачущий – это человек, на которого действует благодать, но действует она таким образом, что человек сам же под действием благодати видит себя вот таким, каким его видит Бог. Видит тот грех, ту испорченность, ту недостаточность, и это смиряет его. И по-другому благодать, приводящая человека к смирению, действовать не может. Не сами по себе слезы смиряют человека. Они, конечно, могут. Скажем, человек, плачущий в горе,  определенным образом смиряется и сокрушается, если слезы его искренни и глубоки. Но до совершенного смирения, до кротости совершенной этот плач никогда не доведет. Но в области отношений человека с Богом именно плач является тем самым инструментом, который по действию благодати приводит человека к смирению.

Конечно, человек может, скажем, в разных ситуациях (чаще бывает, когда женщины терпят своих безобразных мужчин, иногда бывает наоборот – мужчины терпят своих безобразных жен, иногда родители терпят своих безобразных сыновей и дочерей, иногда подчиненные терпят ужасного начальника) молчать, терпеть, подчиняться чужой воле, терпеливо нести  взваленный на него крест самодурства близкого или не близкого человека. Скажем, как это у Достоевского в «Селе Степанчикове…»: Фома Фомич измывался над всей семьей, и все его терпели; непонятно – ради чего, но терпели. Мужественно, твердо, терпеливо. Но это не созидало никого – ни Фому Фомича, ни эту семью. Никого не созидало, никогда не созидало. У того же Достоевского есть рассказ «Кроткая», который показывает: ну, терпела девушка до поры до времени своего мужа. Терпела, все исполняла, все делала, что он говорил, слушала каждое слово, слушала все крики, всю грубость, а потом взяла и выбросилась из окна. Это не привело ее к смирению.

Терпение само по себе к смирению не приводит. Нужен плач перед Богом. Это очень важно! Когда, например, в современной традиции, то есть в современной ситуации разрушенной традиции адекватного оценивания святоотеческих, евангельских слов, начинаешь говорить о том, что нужно терпеть, нужно  смиряться, люди понимают это именно в стиле «Кроткой». И это их отшатывает от говорящего, это их уже вводит в депрессию – это же бессмысленно терпеть самодурство близкого человека (неважно, мужчина это или женщина, дети или начальник), это жестоко, бесчеловечно. И все понимают: ну и что толку-то? И мне плохо, и человека не исправишь. Но святые отцы всегда, говоря об этом терпении в подобных ситуациях, отмечали, что терпение должно происходить именно с молитвенным обращением к Богу, с осознанием своего собственного греха в том, что происходит, и с плачем перед Богом, который приводит к глубочайшему смирению. А это уподобление Богу, когда человек в смирении уподобляется Богу, и приводит к тому, что человек, бывший для нас тираном, вдруг становится кротким ягненком. Не потому, то мы дотерпели и вытерпели его, а потому, что мы стали сосудом, в котором живет Бог, мы стали храмом Божьим, мы преобразились, и это преображение меняет человека, живущего рядом с нами. Мы, по слову преподобного Серафима Саровского, стяжали дух мирен – и люди вокруг нас начинают спасаться.

Само по себе бесплодное терпение, не духовно делаемое, никого не созидает, оно ни к чему не приводит, только к увеличению наглости, грубости и в целом к несправедливости и жестокости в этом мире. И святые отцы никогда к этому не призывали, никогда этому не учили. Для них терпение тех обстоятельств, в которые ты поставлен Промыслом Божьим, означает видение греха в себе и погружение в смирение и послушание перед Богом. Так что в этом погружении в смирение и послушание я уподобляюсь Богу, и именно это меняет ситуацию вокруг меня: меняет и самого меня, и мир вокруг меня.

И другого пути к смирению, кроме плача, по мысли святых отцов, нет. А плач рождается не из чего-то другого, а из сознания, познания собственного греха, видения той бездны, которая лежит между человеком и Богом. И этот плач не делает человека слабым; наоборот, делает человека сильным, мужественным, богоподобным, именно в самом глубоком христианском смысле этого слова.

Записала Инна Корепанова