Беседы с батюшкой. В чем наше крестоношение

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает председатель Совета по культуре Санкт-Петербургской епархии, первый заместитель председателя Отдела религиозного образования и катехизации Санкт-Петербургской епархии, исполнительный директор Епархиальных курсов религиозного образования и катехизации священник Илия Макаров.

– Когда я думал о том, что такое наше крестоношение, прежде всего вспомнил о нательном кресте, который есть на каждом из нас, и мы вспоминаем его каждый раз, когда, отходя ко сну, читаем молитву и целуем свой крест. Кроме этого, наверное, мы часто забываем о том, что он на нас, всю его символику и, самое главное, духовное значение креста. Также крестоношение вызывает сложные размышления. Двадцать седьмого числа мы отметили праздник Крестовоздвижения, и сейчас в каждом храме стоит крест, к которому мы подходим и коленопреклоненно целуем его. Но все-таки мы, наверное, мало понимаем, в чем наше крестоношение. И этот вопрос я задаю Вам в надежде, что Вы ответите на него подробно и интересно.

– Спасибо за эту тему и за этот вопрос. Думаю, что в ходе всей нашей сегодняшней беседы у нас получится прикоснуться к этой теме и, может быть, определить какие-то ее грани для себя и наших зрителей, потому что тема действительно необъятная.

Вы задумались о нательном крестике каждого христианина. На священнике висит даже не один крест – это больше обязывает его задумываться о кресте. У каждого из нас есть финал нашей жизни, когда появится еще один крест над нами – тем местом, где мы окончательно упокоимся. То есть крест, вообще вся наша жизнь через крест и символ крестоношения – это все то, что касается христианина. Не случайно в культуре очень часто смешивали понятия «христианин», «крест», «крестьянин». Конечно, эти слова разные по своей этимологии, но почему-то у нас в голове они всегда созвучны. А на поверку выясняется, что в этом заключается смысл нашей земной жизни.

Ведь когда мы стоим перед крестом в праздник Крестовоздвижения, или на Крестопоклонной неделе Великого поста, или в августе на праздник Происхождения Честных Древ, мы действительно стоим у креста. Казалось бы, распятие, канун, перед которым мы поминаем своих усопших, находится в каждом храме. После богослужения нам дают лобызать крест с престола. А здесь крест особенный – крест украшенный, крест с какой-то особой историей.

Например, в домовом храме во имя священномученика Серафима (Чичагова) при Епархиальных курсах находится старинное распятие с частицей Животворящего Креста Господня. Причем мы документально можем свидетельствовать, что это частица того самого креста, который обрела царица Елена и который потом через Рим, через Францию оказался у нас. У нас есть даже еженедельное поклонение перед этой святыней. Смотришь на эту частицу, вставленную в древко распятия, смотришь на фигуру Спасителя, распятого на Кресте, искусно сделанную французскими мастерами XVIII века, и думаешь: ведь это прямая связь тебя с тем местом, где все это случилось. Это связь не просто историческая, это связь духовная. То есть, постоянно взирая на крест, мы ставим себя перед лицом распятого Спасителя. Мы постоянно  находимся на Голгофе. Мы все время там, две тысячи лет назад, в этих событиях, переживаниях, в этих мыслях, мы рядом с апостолами, мы так же в смятении и не понимаем, что происходит. Воскресение только должно наступить, и мы еще не знаем, что нас ждет в следующий момент. Когда мы стоим перед распятием, мы проверяем себя, начинаем сканировать нашу жизнь: насколько мы действительно крестоносцы, насколько наша жизнь – крестоношение.

Знаете, Глеб, я тоже думал на эту тему перед нашей встречей, потому что для меня этот вопрос не богословский, даже не семинарский, это не книжный вопрос, а вопрос всей моей жизни. Вы позволяете искренне общаться на телеканале «Союз»... для меня всегда было непонятно, неужели жизнь христианина всегда должна быть сопряжена с жутчайшими страданиями. Да, мы знаем, что претерпел Христос, и должны приобщиться к этому вслед за Ним, иначе какие же мы Христовы? Но неужели обязательно страдать? Ну хорошо, а если человек живет здоровым, не болеет какими-то особыми болезнями, если он в достатке, не нищий? Если во время его земной жизни рядом с ним не было войны, он не видел безвинных смертей и все его родственники умирали в глубокой старости? Неужели таких людей нет? Да есть и были такие люди, которые находились в таких обстоятельствах. А почему страдания? Говорят, что тогда обязательно должны быть внутренние страдания. А если человек с детства в Боге, если с детства воспитан в христианской традиции? Если он ходит в храм, совершенно спокойно переживает свой подростковый возраст: у него нет борений, сомнений, может быть, у него и бывают сомнения относительно самого себя, но нет сомнений – ходить в храм или нет. Такие люди были и есть. Так в чем тогда крестоношение, если оно обязательно должно быть сопряжено со страданием? И вот я общался на эту тему со многими: с духовником, богословами, пытался сам что-то найти, в том числе в святоотеческой литературе, много книг сейчас доступно в Интернете.

В итоге что я могу констатировать на сегодняшний день? Что крестоношение прежде всего внутреннее, то есть распятие должно быть в нас, ведь мы жизнь свою «со страстьми и похотьми» распинаем, а это внутренняя жизнь. Даже если ты стараешься жить по заповедям, даже если молишься, ты не можешь быть безучастен к тому, что происходит вокруг тебя, и к тем, кто находится рядом с тобой. Если ты полностью счастлив, если у тебя все хорошо, то ты не можешь в этом «хорошо» закостенеть. Тебе надо обязательно излить эту Божественную благость на ближнего. Если рядом с тобой есть еще счастливчик, здорово: значит, ваша радость умножится. А если рядом с тобой есть несчастный человек, то ты наделяешь его своей радостью, своим благодушием, делишься с ним – ты выполняешь свое предназначение христианина, осуществляешь это крестоношение. В чем оно заключается? Оно заключается в постоянной, напряженной устремленности к конечной цели.

В чем конечная цель? Естественно, в Боге. Конечная цель нашей земной жизни – это стяжать настоящую любовь, стяжать Святого Духа. Но как Он будет проявляться в нас? В нас Он будет проявляться исключительно в любви. Причем не в разговорах о любви и не в воздыханиях. Эта любовь будет проявляться в нашем постоянном желании осчастливить другого человека. В нашем правильном понимании того, что нам дает Бог: или радостей, или горестей. Зачем специально искать страданий? Это не нужно. Но если у тебя и все хорошо, не надо на этом успокаиваться, потому что жизнь развивается. Я думаю, в этом развитии, в этой устремленности к конечной цели – житию в Боге и любви и заключается главный смысл крестоношения (по крайней мере, я его себе так формулирую).

– Вопрос телезрителя Евгения из Белгорода: «Моисей во Второзаконии говорит такие слова: проповедь перед Богом – всякий повешенный на дереве. Как это сочетается с крестом?»

– Да, глубокие богословские вопросы задают нам наши зрители. Опять-таки это наша сегодняшняя тема. Раз прозвучал такой вопрос, позволю себе вспомнить и слова из Евангелия от Матфея. Христос говорит Своим ученикам: «Кто хочет идти за Мной, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною». Христос еще не распят, еще крест как орудие казни не стал орудием нашего спасения, тем символом, который уже две тысячи лет сразу же показывает миру: вот это христианин. И мы этим крестом и утверждаемся, и спасаемся, и побеждаем все козни дьявола.

Почему Христос говорит о крестоношении? Его предали на эту позорную казнь… Ведь эту казнь еще надо было «заслужить», то есть совершить нечто такое, чтобы тебя именно так убрали из этой жизни. Мы говорим, что это позорная казнь – человек, висящий на древе, на кресте, вызывал у людей определенные чувства: на него плевали, смотрели с презрением. То есть делалось все не только для того, чтобы увеличить его физические страдания, но это было и полное моральное уничтожение. И на эту казнь Спаситель был готов. И Он призывает нас нести этот крест. Какой? Естественно, не нательный. И не тот крест, который Он Сам будет потом нести на Голгофу. А крест этот и является тем самым целеустремленным несением своей жизненной участи – претерпеванием своей судьбы, какой бы она ни была. Ведь даже быть счастливым тоже тяжело, не говоря о том, чтобы быть в горести, страданиях и печали.

Следование за крестом, как мы уже отметили, – это путь крестоношения. Поэтому если быть рядом со Христом, то это быть с Ним не только в Его радости воскресения и небесной славе будущей жизни, это быть и опозоренным, и проклятым в лице людей, которые так будут воспринимать тебя и твою жизнь. И может быть, тебя даже будут гнать. Гнать – это необязательно означает уничтожать физически, ведь полное одиночество в нашей жизни (кстати, мы с Вами как-то говорили об этом здесь, в студии) – это тоже своего рода проклятие, тоже отчужденность от бытия с людьми.

Я думаю, эта символика Ветхого Завета между проклятием висящего на древе и преодолением этого земного проклятия в смерти и воскресении Спасителя открывает для нас совершенно другую перспективу креста как такового – когда он из орудия позорной казни становится орудием нашего спасения. Думаю, соединение может быть именно такое.

– Вопрос телезрительницы Екатерины из г. Самары: «Мы хотим причаститься в воскресенье, а сегодня в пятницу ели рыбу, как нам быть?»

– А что делать? Идти и причащаться – вот и все. И думать о Кресте Христовом, думать о грядущей пасхе вечной жизни, а не о рыбе. О рыбе, которую ловили апостолы, и именно при рыбной ловле их застигает Спаситель и призывает быть ловцами человеков. По сути дела, Он призывает их к крестоношению – быть ловцами человеков, то есть призывать их к божественной жизни. А всему божественному, естественно, будет сопротивляться лукавый, когда будешь ловить не рыбу для собственного пропитания, а ловить человеков. Поэтому когда мы готовимся к встрече с Богом, мы так же, как апостолы, должны стремиться стать ловцами человеков, то есть по пути в храм поймать кого-то в божественные сети: хотя бы улыбнуться с утра. Почему это рано утром в воскресенье он не спит, как все «нормальные» люди после рабочей недели и «праздничной» субботы, а едет куда-то в метро, улыбается всем! Какой-то странный человек! А его еще и спросят:

– А чего Вы такой?

– Так я ведь еду на встречу с Богом.

– Куда?

– В храм, ко Христу.

– Да ладно! В воскресенье рано утром, и не тяжело после рабочей недели? Завтра ведь тоже на работу, Вы не выспались наверняка.

– Да нет, не тяжело, я, наоборот, всю неделю работал и ждал этого момента, когда рано утром в воскресенье пойду на встречу с Богом.

И уж тем более никакая рыба, съеденная нами в пятницу, от этой встречи нас отвратить не может. Лучше мы будем ловить не рыбу и обращать внимание не на нее, а лучше  будем ловить человеков – как можно чаще улыбаться и показывать людям, что мы христиане. Да, мы крестоносцы, но с улыбкой на нашем лице, потому что именно улыбка располагает нас к дружескому общению, а значит, располагает и к разговору о встрече со Христом.

– Мы говорим: «иных увещевайте страхом», «страх Господень», «Страшный Суд»; то есть мы часто произносим слово «страшный». Однажды мой друг, невоцерковленный человек, сказал, что его это очень останавливает, потому что все время какой-то страх и какая-то угрюмость: «Вы, православные, очень, очень серьезные люди». Я пытался сказать, что страх здесь совершенно другой. Но все-таки когда мы говорим о крестоношении («Возьми крест свой»), представляем себе именно голгофский крест, который должны нести на своих плечах, и вообще всегда говорим о вещах, в принципе, страшных. Как нам при этом научиться понимать богослужение таким образом, чтобы действительно была радость, а любовь, которую мы несем (во всяком случае, должны нести), распространялась из нашего сердца легко и просто, как, скажем, музыка из какого-нибудь музыкального инструмента?»

– Причем хорошая музыка, которая будет нас осветлять, а не еще больше заморачивать. Все, что Вы говорите, действительно реалии нашего времени; да и думаю, это было и раньше. Действительно, нам, православным христианам в России, предъявляют такие упреки: почему у вас всё на страхе? Почему у вас угрюмость? Почему у вас все рабы? Такие сопоставимые понятия, как «страх Божий» и «раб Божий», имеют в светской культуре совершенно определенные клише, и в голове современного человека создается неверное понимание. Человека надо ввести в религиозную культуру, тогда он поймет, что страх – это на самом деле священный трепет, благоговение. По словам Иоанна Богослова, совершенная любовь изгоняет страх. Мы боимся Бога не потому, что Он нас накажет, а потому, что не хотим Его оскорбить, как бы мы страшились обидеть своего супруга, ребенка, друга.

Также со словом «раб»: все почему-то забывают, что оно происходит от слова «работа». Мы рабочий люд. Работайте Господеви со страхом и радуйтесь Ему с трепетом, сказал Давид. И как отрезал. Что еще здесь добавишь или убавишь? Хорошо, не нравится слово «раб», скажите «слуга». Не нравится «слуга», назовите себя «обслуживающий персонал». Но разве лучше? Опять же цепляемся за какие-то внешние стороны. Вы верно отметили, что постижение церковной жизни, религиозной культуры лучшим образом будет воздействовать именно в пределах храма и именно в момент богослужения. Зачем заново выдумывать велосипед, когда все уже было сделано?

Если мы обратим внимание на то, как совершалось богослужение несколько веков назад, то увидим, что оно было просто пропитано миссионерским потенциалом. Сегодня нам необходимо специально создавать миссионерские богослужения, чтобы хотя бы объяснять людям, что происходит, или проводить толковательно-разъяснительные беседы до или после богослужения. Мы берем наш богослужебный устав и внимательно читаем, что за чем идет: где синаксарь, где толковое чтение, где поучение святого отца, где перерыв, где мы остановились и читаем Деяния святых апостолов, да еще немножечко отдыхаем – испили вина с освященным хлебом...

Понятно, что провести всю ночь в храме, совершая богослужение, мы не можем – мы не на Афоне. Но, мне кажется, можно правильно организовать даже несколько часов нашего сегодняшнего всенощного бдения  – может быть, нашего самого миссионерского богослужения. На литургии Сам Господь спускается на землю, Он уже действует, а не мы. Мы лишь наслаждаемся этим моментом. А всенощное бдение – это наш труд, когда мы напрягаем свой разум, подключаем свои чувства. Если мы правильно совершаем осмогласие, будет столько эмоций! Хотя оно кажется очень аскетичным, особенно знаменный распев – никаких эмоций. Друзья, есть эмоции! Еще какие! Только они другие, поэтому нам кажется, что их просто нет.

Это грамотно организованное всенощное бдение, с поучениями, проповедью после Евангелия и другими моментами… Например, сейчас ректор Санкт-Петербургской духовной академии, непосредственный руководитель наших Епархиальных курсов, произносит несколько проповедей во время богослужения: после Евангелия и по окончании службы; а еще студент академии говорит проповедь на запричастном стихе. Конечно, богослужение от этого на какое-то время удлиняется, но оно наполняется теми самыми толкованиями, умозрениями, которые помогают вникнуть в суть празднуемого события и даже раскрыть какие-то моменты богослужения.

Знаю, что сегодня на приходах многие настоятели благословляют молодым семинаристам, еще не священникам, проповедовать там, где это возможно. И когда выходит молодой парень девятнадцати лет и нам, взрослым людям, начинает рассказывать, что сейчас происходит на богослужении, – эффект потрясающий. Нам уже становится стыдно, что мы этого не знали, не прочитали. Мы-то уже тридцать лет у подсвечника стоим, свечечки ставим, а этого, оказывается, не знаем. Вы не представляете, как люди благодарны за эти проповеди, толкования, разъяснения. Действительно, благодарны! Что бы нам ни говорили о том, что эти формы богослужения неканоничные,  наоборот, они очень даже уставные, просто мы должны об этом вспомнить – и вот тогда богослужение у нас заиграет совершенно по-другому.

– Вопрос телезрительницы Елены из Санкт-Петербурга: «Я бы хотела задать вопрос о крестоношении по родословной линии. Я слушала лекцию профессора Алексея Ильича Осипова; может быть, неправильно поняла, но он говорил, что именно по родословной линии передается крест. Если я поняла это правильно, то как прервать грехи, передающиеся из рода в род?»

– Вопрос понятен. Позволю себе немного пошутить, но для того, чтобы снизить эту напряженность. Действительно, когда мы говорим о крестоношении, я замечал, что все напрягаются. Я понимаю, когда в Великий Пяток перед плащаницей Спасителя у прихожанок льются слезы. Для меня сам этот день настолько невероятный, что я бы не выходил из храма. В принципе, богослужения так и идут в Великий Пяток, что ты с утра до позднего вечера  находишься в храме. Не хочется уходить. Вроде ничего специального не делаешь, просто участвуешь в этих службах, молишься, а напряжение у тебя невероятное. И действительно, у людей впечатлительных это вызывает определенную реакцию.

Поэтому нам надо немного сбавлять напряжение, чтобы более правильно, более глубоко и широко понять суть крестоношения. Когда мы говорим о наследственном крестоношении, хорошо, когда крест у нас красивый – резной, позолоченный, а у кого-то, может быть, драгоценный, передается по наследству, находится у нас дома в святом уголке, и перед этим крестом мы молимся. Сколько молитв перед ним веками совершалось! Такое наследство, наверное, было бы приятно, и не потому, что мы можем его продать – нет, не дай Бог, пускай он будет у нас. Я вообще против продажи семейных реликвий. Хотя, конечно, бывают разные случаи, когда, например, просто нечего есть. Помню начало 90-х, я еще подросток, школьник, всё по талонам, нечего купить, и я помню, как мама закладывала в ломбард драгоценности, причем некоторые были с мамой еще до моего рождения, очень красивые, достойные, простые, но приятные, потому что это создает определенную эстетику, образ женщины. И она с ними расставалась, потому что надо было купить еду. Поэтому здесь я имею в виду крест как семейную реликвию. Конечно, это шутка, а вопрос был о другом.

В Священном Писании мы читаем о том, как результат деяний одного человека сказывается на поколениях до седьмого колена и т.д. Ведь не случайно в нашей обычной, физической жизни мы не венчаем близких родственников, очень близкие родственники не могут стать кумовьями. Дело не только в кровосмешении, а дело в правильном духовном умонастроении и понимании действительности. Духовное родство для нас невероятно важно; может быть, даже важнее, чем физическое. Поэтому Церковь до сих пор все это так бережно охраняет. Тут не все равно, кто, как и с кем вступает в духовные отношения.

В данном случае, думаю, Елена имеет в виду крест как тягость, родовое бремя, как последствия каких-то греховных деяний. Вынужден признать, что и современная психология утверждает, что многие вещи не то чтобы передаются по хромосомам, по наследственности, но определенные состояния твоего мировоззрения или чувственного восприятия мира могут передаться. Как бывают наследственные болезни, так и духовное состояние бывает наследственным. Это признают даже врачи. Конечно, об этом говорит Священное Писание, и об этом сегодня говорит Церковь. Такое возможно. Думаю, не случайно так радостно приветствовалось то, что в чьем-то роду есть монашествующие. Потому что считалось, что монах в монастыре будет отмаливать грехи всего рода. По крайней мере, тех, кто жил до него. Это как подарок от Бога – Господь специально избирает этого человека, чтобы он молился за свой род.

Да, мы несем это бремя. Как несем бремя греховности после грехопадения Адама и Евы, так же мы несем последствия некоторых неблаговидных деяний наших предков. Но ведь для Бога нет ничего невозможного, и именно наше приобщение к церковной жизни и наша молитва за наших усопших предков-родственников как раз и сглаживают это негативное наследие. И в этой перспективе родовой крест, который мы воспринимаем как бремя, на самом деле является нашим знаменем, нашей хоругвью, под которой идет весь наш род. И мы, как ныне живущие, молящиеся за весь наш род, как раз и являемся этими крестоносцами, и у нас уже совершенно иное отношение к нему. Даже по нашей обыденной жизни мы знаем, что, меняя отношение, мы меняем даже действительность.

Поэтому я думаю, что все не так плохо, как может показаться. То, о чем нам сегодня сказала Елена, существует, но это преодолимо, преодолимо именно нами, именно сейчас и именно в нашей связи с Богом.

– То есть, молясь за упокой души своих родственников, мы тем самым очищаем себя и будущие поколения.

– Естественно, наши потомки уже не будут задавать такие вопросы на телеканале «Союз», потому что они не будут чувствовать последствий этой тяжести, этого креста, так как будут воспринимать его по-другому – более радостно, поскольку мы оставим им хорошее духовное наследие.

– Вопрос телезрителя Василия из Тюмени: «Знаю семью, где на протяжении нескольких поколений передается суицид. Как им от этого избавиться? Дочь у них молится, предпринимает все меры и не может от этого избавиться. Если ответа не знаете, то не говорите, ладно?»

– Да, Василий, Вы правильно отметили, что я не знаю ответа на этот вопрос. Единственное, что когда Вы рассказывали о примере девушки, вновь вспомнились все психологические моменты бытия современного человека, поэтому я просто поделюсь впечатлениями от Вашего вопроса. Может быть, отвечу не напрямую, но хоть как-то затронем эту тему, потому что это тоже часть того, о чем мы говорим в эфире. Это психологические моменты.

Когда мы наследуем психологические травмы  (а мы сегодня упомянули, что можем их наследовать), то в том числе и такие жесткие – суицидальные. Потому что если ты знаешь, что твой предок так ушел из этой жизни, это психологически сидит у тебя в голове, и это психологическое можно и нужно убирать не только с помощью психоаналитиков, но и через молитву, с Божьей помощью. Дальше мы, наверное, уже вступаем в пределы медицины. Не могу здесь утверждать, но, наверное, есть способы избавления от страха оказаться в состоянии такого же желания уйти из жизни, потому что это уже было сделано. Но это не та же наследственность, что сахарный диабет или камни в почках. Здесь надо подключить и специалистов-психотерапевтов, и опытного священнослужителя, который сможет молиться за этого человека и посоветовать что-то особенное. Я считаю, что такие мысли не только психологическая травма, но и дьявольские мысли, и от них нужно уметь избавляться с помощью опытных церковных служителей, которые действительно умеют молиться за таких людей и давать правильные духовные наставления как своего рода рецепт, потому что это болезненное состояние. Спасибо за такой вопрос – хотя и грустный, но жизненный.

– Вопрос телезрителя Олега из Красноуфимского района: «Ребенок учится в школе: получает двойки, решает напряженные ситуации со сверстниками – несет ли он сейчас свой крест? Как объяснить ребенку, что он несет этот крест, и как с ним будет в дальнейшей жизни?»

– Сегодня мы уже попытались определить, что крест – это вся наша жизнь, потому что все, что сделал Спаситель, вело к Голгофе, на которой Он действительно должен был оказаться. И вместе с Ним апостолы. И мы должны быть где-то очень рядом. Если мы не пройдем эту Голгофу, мы не окажемся в вечной жизни благодаря воскресению. Но если крест – это вся наша жизнь, то есть жизнь детская и взрослая, проблемы бывают взрослые и детские, радости есть у взрослых и есть у детей. Как хорошо, что родитель думает об этом и пытается помочь своему ребенку, что-то ему объяснить.

Не думаю, что ребенок пошел в первый класс и говорит: «Ой, какой же у меня крест... Как мне крест свой понести! «Господи, помилуй! Господи, прости! Помоги мне, Боже, крест свой понести». Я не думаю, что он задает такие вопросы. Но если он услышал на проповеди или прочитал в Священном Писании и задал такой вопрос, то, конечно, ему нужно рассказать: «Твой крест – это следование за Христом. Как ты сейчас следуешь за Христом? Ты учишься. Ты прислушиваешься к тому, что тебе говорят родители. Ты сам молишься. Ты пытаешься становиться лучше». На исповеди дети говорят интересно, но есть и «стандартный набор» детских грехов: не слушался маму, папу, поругался, подрался... С мамой, папой они все понимают, а я обычно цепляюсь за «подрался»:

– А ты пытался как-то по-другому выяснить отношения?

– Ну а как... Ну а чё, он сам первый начал...

Я говорю:

– Ну хорошо, смотри: у тебя есть слово, ты умеешь разговаривать. Неужели ты не хочешь попробовать убедить без рукопашной твоего оппонента: Васю, Петю? Просто разок попробуй. Ты себе не представляешь, как тебе от этого будет здорово и хорошо. Ты потом будешь так от души молиться, так благодарить Бога за то, что не приложил своего товарища и сам без синяка домой пришел!

Я считаю, что в драке мужественности нет. Почему пацаны обязательно должны драться? Если они будут драться, значит, они будут хорошими защитниками, воинами? Почему? Ведь защита в другом. Воинственность в хорошем смысле слова тоже в другом – она в ответственности, заботе. Надо будет – мы и в рукопашную пойдем, но не со своими же товарищами и друзьями. Если мы здесь начинаем такое выяснять, почему нас потом не хватает на международном уровне и мы начинаем через СМИ прыскать друг на друга негативом, а здесь – мы приложим своего товарища? Да нет, надо наоборот – здесь решать мирно, дружно, словами, ну а если «завтра в поход», будем готовы защититься.

Поэтому все очень просто: мне кажется, с детьми надо разбирать конкретные, будничные деяния. Попросить батюшку более подробно поговорить с ребенком на эту тему. Мне очень нравится, когда дети надолго задерживаются на исповеди. Обычно бывает наоборот: дети исповедуются быстрее, чем взрослые. Взрослый же как начнет рассказывать, там целый роман можно написать, а у детей все просто, понятно: хорошо – плохо. А если батюшка  поговорит с ребенком подольше, вопросы позадает, вот тогда для него открывается вся его жизнь, и потом уже, когда он начинает анализировать свою жизнь, он понимает: «Вот это – мой крест, это моя особенность. Здесь я уроки не сделал – как я устал; Господи, помилуй! Когда же я уже пойду гулять?»

Крест – это моя обязанность. Крест – это мой долг, моя ответственность. Как же я пойду в воскресенье на литургию, что же я скажу Богу, если всю неделю двойки получал? Так Он тогда мне тоже двойку поставит. Что же я? Приду на исповедь и скажу: «Прости меня, Господи, я всю неделю двойки получал».  Он тебе тоже поставит два: «Ладно, иди, двойка тебе!» То есть ты ничего не сделал, чтобы улучшить свою жизнь. Ведь мы проявляем свои духовные устремления в конкретных делах, для школьника конкретные дела – это учеба и его взаимоотношения со сверстниками.

– Мы говорили о крестоношении и о том, что  кому-то приходится нести непосильный крест. Мы это порой сами берем на себя, может быть, в гордыне: сто поклонов, сто молитв каждый день.

– Мне кажется, что на самом деле это никакой не крест, а как раз желание заменить свой крест на механизм совершения каких-то аскетических упражнений. Ведь если почитать «Добротолюбие», аскетические упражнения были внешней формой внутренней духовной жизни, а никак не наоборот. А мы думаем, наоборот, что механическими поклонами достигнем внутреннего состояния. Да, как я сегодня уже сказал, форма бережет дух. По крайней мере, мы сможем создать поклонами атмосферу. Но, друзья, одно дело положить крестное знамение на себя как положено, а другое дело – сделать это десять раз подряд непонятно в каком виде.

– Махать рукой.

– Да. Вот ведь что. Как я делаю поклоны? Бегом, бегом, чтобы сделать; или уж упал оземь, уперся лбом в сыру землю – лежишь распластанный, как на монашеском постриге, и все... Посмотрите на монашеский постриг: а если зима, пол холодный? Там никого не спрашивают. Вот тогда это аскеза. И не надо доводить до такого состояния, когда наша аскеза будет в виде одного большого поклона длиной во всю кровать. Это, конечно, шутка: «У меня был поклон один, но большой – во всю кровать». То есть человек не поднялся на молитву. Это смешно, а ведь может так случиться, что мы надрываемся и в конце нашей жизни – лежащие в постели. Вот и все наши поклоны. И как? Молитвенное воздыхание.

Поэтому я считаю, что наши физические возможности должны быть направлены на нашу жизнь, на помощь ближнему, потому что эта помощь очень конкретна. А наше общение с Богом – это наша внутренняя сосредоточенность, наш с Ним диалог – сидя, лежа, стоя, на коленях...

– ...В транспорте.

– Если бы мы ехали в метро и все бы в это время разговаривали со Христом, представляете, что бы было? Это же не метро было бы, а просто Царствие Небесное – рай! Было бы наше самое любимое место в Петербурге.

Так что я не сторонник механичности, я за внутреннюю сосредоточенность.

– Крестоношение наше складывается из очень многого. Вот Вы говорите о механичности. Часто мы видим на улице людей, просящих милостыню, и знаем, что этот человек – профессиональный нищий. Получается, что, жертвуя такому человеку, мы не жертвуем ничего, потому что подаем на какие-то злые вещи. Тем не менее как крестоношение связано с жертвенностью? К сожалению, на нашем телеканале сейчас реальные проблемы, есть долги, поэтому мы сейчас и говорим о том, как связаны крестоношение и жертвенность.

– Напрямую. Когда мы думаем о внутреннем крестоношении, о нашей целеустремленности, то неминуемо приходим к необходимости чувствования, осознания и культивирования сострадательной любви. Вот корень – страдание и любовь вместе – сострадательная любовь, сослагательная любовь, то есть когда мы вместе, мы – как один. Поэтому я соглашусь с Вами, что милостыня на улице неизвестному человеку – это скорее «я заплатил», выполнил свой долг. А конкретное участие в жизни человека, которого ты знаешь, конкретное участие в жизни миссионерского телеканала, куда приходят священники из личных побуждений соучастия в единой церковной жизни нашей страны, – вот это, мне кажется, действительно будет настоящим крестоношением. Потому что мы будем нести крест вместе, мы вместе будем на Голгофе, вместе будем в Гефсимании, вместе будем у пещеры, где услышим о радостной вести Воскресения Христова. Только так.

– В начале передачи мы с Вами говорили о «духовном селфи», когда мы смотрим на себя и говорим: вот какой я духовной!

– Смотреть надо не на себя – совершенно верно! Крестоношение – это совсем не про себя, не про то, когда мы смотрим, как несем свой крест. Крестоношение – это глубинная вовлеченность в ту духовную реальность, которую нам создает Сам Бог. Сам Бог, а мы лишь участники процесса.

Ведущий Глеб Ильинский

Записала Ксения Сосновская