Беседы с батюшкой. Личный подвиг. Благочестие. Подвижничество

– Сегодня у нас в гостях священник Игорь Лысенко, настоятель храма Августовской иконы Пресвятой Богородицы п. Бугры Выборгской епархии. Благословите, отче.

– Господь нас всегда благословляет на все самое доброе, самое светлое, особенно сегодня, когда мы празднуем самый известный, наверное, самый замечательный образ – Владимирскую икону Божьей Матери.

– Тема сегодняшней передачи очень интересная, казалось бы, сложная, но очень актуальная: «Личный подвиг. Благочестие. Подвижничество».

Когда мы говорим о подвиге (я не говорю в этом случае о личном подвиге кого-то из известных людей, а говорю вообще о личном подвиге человека), мы произносим слово «благочестие», но часто не очень понимаем, что такое благочестие, потому что слова в нашем современном обществе порой теряют свой смысл. И одно из таких слов – «благочестие». И, конечно, «подвижничество» – тоже термин сложный. В общем, знакомый, но сложный. Поэтому я хочу у Вас спросить: как разобраться в этих терминах, чтобы они были не пустыми словами, а наполненными смыслом для души человека, понятными?

– Наверно, нет универсальных рецептов, для каждого человека есть свои смыслы, свои оттенки смысла в каждом слове, это зависит от опыта человека, его умонастроения и на самом деле зависит от степени его благочестия. Одно, если ты с детства пропитан церковным чтением, если ты с детства, еще в животике у мамы познакомился с Причастием, если для тебя Церковь является чем-то очень понятным, очень радостным… Как вот у меня жена уехала с мамой на Дальний Восток и выросла среди военных. И она мне говорила: «Знаешь, когда я видела человека в форме, мне было очень спокойно; я знала, что это свой». Вот когда человек в Церкви свой, когда человеку известно, что любой человек Церкви – это тот, кому ты фактически можешь довериться полностью, тогда благочестие для тебя становится уважительным отношением ко всей Церкви – как к матери.

Вот сегодня начинается день празднования Владимирской иконы Божьей Матери, которая для нас является очень значимой, особенно в рублевском исполнении, очень проникновенной. И, наверно, тогда мы и к Церкви относимся благочестиво, как к любимой маме. Тогда нам понятно, что подвиг и подвижничество – это стояние вот за это, за то, чтобы это творилось, за то, чтобы мы распространили своим жизненным подвигом, своим служением, теми силами, которые мы получили от Спасителя, этот свет любви, свет нежности, свет жертвенного отдания. Не обязательного, а естественного, искреннего. То есть подвиг тогда подвиг, когда мы не принуждены к нему, когда это добровольно, когда мы доброделательны.

Соответственно, и подвижничество. Когда мы знаем, что в подвиге по каким-то причинам надо стоять долго – когда люди нас не понимают, когда у людей нет такого опыта рождения в Церкви, когда они настолько покинуты и настолько нерадостны, что наше благочестие необходимо для того, чтобы мы стали подвижниками. Не для того, чтобы нас наградили и повесили медальку, на которой будет написано «Подвижник». А для того, чтобы действительно вот это стояние в вере не было самоцелью, а было бы естественным продолжением того тепла, которое мы получили с молоком матери, по которому мы знаем, как нас любит Господь, как с Ним хорошо, как с Ним радостно.

И вот настолько мы преизбыточествуем этой радостью и этим благочестием, что мы готовы им делиться. Хотя, конечно, нас могут гнать, от нас могут отрекаться, нас могут высмеивать, и вот тогда нужно подвижничество – чтобы наш подвиг не прекратился, чтобы наш подвиг продолжался. И личность – если уж говорить о личном подвиге – это один из атрибутов нашего понимания Святой Троицы, когда есть Единый Бог в трех Ликах, в трех Ипостасях. И если человек как личность, которая едина, в Боге, то без подвига этого не совершить.

– Очень интересно. Проходят выставки, посвященные такому удивительному человеку, как протоиерей Философ Орнатский, который стал мучеником за веру Христову. И сыновья его тоже стали мучениками. Я просто подумал в связи со словами о личном подвиге, что это были обыкновенные люди, то есть можно было прийти и посмотреть на них, послушать их, можно было вступать с ними в какой-то диалог. Но, наверно, что-то в этих людях было такое, что они приняли мученические венцы, и сейчас они для нас действительно святые. Но ведь это же обыкновенные люди. Личный подвиг для них был вот такой.

И, конечно, я вспоминаю патриарха Тихона, не только его личный подвиг постоянный, но и удивительный пример подвижничества и благочестия. Мы в эти дни вспоминаем митрополита Никодима (Ротова) и дальше, дальше и дальше... В этом случае я хотел бы у Вас спросить: эти примеры для нас – только лишь примеры, не обязывающие как-то менять свою жизнь? И все-таки мы никак не можем в себе нести личный подвиг, то подвижничество, которое приведет когда-либо кого-либо к святости?

– Знаете, меня смутили Ваши слова о том, что они были обычные люди. Но ведь каждый обычный человек – это образ Божий. Словосочетание «обычный человек» не означает человека, ни на что не годящегося. Наоборот, это человек, в котором посеяно зерно святости вместе с молоком мамы. И вот он это зерно поливает своим благочестием, своим внимательным отношением, молитвой, Причастием, уважением к традиции, уважением к тому, что передано и сохранено на протяжении тысяч лет… Потому что ведь христианская Церковь очень много взяла у ветхозаветной Церкви, той, которая сумела воспитать Иоанна Крестителя и апостолов. Ведь они для того, чтобы встретиться со Спасителем, и понести дальше свое ученичество, должны были напитаться этим опытом молитвы, опытом благочестия.

И потому повторяю: обычный человек – это человек, в котором посеяно зерно святости. Из тех, кого Вы вспоминали, только митрополит Никодим не канонизирован, но мне он наиболее близок, потому что я не только оканчивал Санкт-Петербургскую духовную семинарию и академию, но уже почти десять лет там преподаю. Там много тех, кто застал  митрополита Никодима, он, как правящий архиерей, находился в том же здании на первом этаже, потому что не было тогда других зданий у митрополии, у академии. И потому студенты часто с ним встречались. Причем нынешние уже маститые преподаватели мне рассказывали, что тогда они были еще желторотыми обычными семинаристами. И когда кто-то из них случайно, надеемся, возвращался в неурочное время – в два или в три часа ночи, скрываясь от инспектора, вдруг встречал в митрополичьем саду самого митрополита, который бросался к нему и говорил: «Отче, пойдем пообщаемся!»

Понимаете, вот это служение. Человек находился одновременно на двух самых важных точках служения: город Ленина, где он нес свой святительский крест, и возглавление Отдела внешних церковных сношений – то есть это фактически министр иностранных дел Церкви, а для этого уже в Москве необходимо было находиться. И вот когда он перемещался из столицы в столицу на поезде, он всю ночь работал. И тех, кто был рядом с ним, называли не иеромонахами, а «аэромонахами», потому что им приходилось иногда по два раза в день летать за документами из Ленинграда в Москву и наоборот. Этот человек фактически сжег себя на этом служении. Сначала у него были фантастические здоровье и работоспособность – он спал буквально по два-три часа в день. И в 49 лет он сгорел на этой  работе.

Вот это и подвижничество, и личный подвиг, но это и благочестие. Все, кто его помнит, помнят его богослужения, как он знал богослужение, как он любил богослужение и как  уважал всех тех, кто с ним в богослужении участвовал. Я думаю, что это замечательный пример для каждого обычного человека.

– И, конечно, тоже как личный подвиг можно вспомнить, как он спас Духовную академию.

– Да, от закрытия. Буквально за два выходных дня, узнав в пятницу, что в понедельник комиссия придет закрывать духовные школы. Ведь когда уполномоченный по делам религий получил приказ к 50-летию Октября, то есть к 1967 году, оставить город Ленина без священства, без церквей, тогда он честно написал в ЦК, что он не может этого сделать. По трем причинам: почитание Ксении Блаженной и Иоанна Кронштадтского, которые тогда еще не были канонизированы, деятельность духовных школ и деятельность протоиерея Василия Лесняка  (это мой духовник, поэтому я знаю про это событие, про это письмо). Фактически владыка Никодим не только школы от закрытия спас, он и город Ленина без храмов, без священства  не оставил.

– Действительно, это просто подвиг, человеческий даже подвиг – не испугаться власти, которая могла ведь совершенно спокойно это уничтожить в то время. Но я знаю людей, которые и сейчас служат и каждый день тоже совершают свой подвиг постоянного служения там, где, казалось бы, никого нет. Ну зачем служить, если прихожанин – один человек? Я считаю, что это тоже реальный подвиг.

Но еще я часто вижу, как мирянам вручают какие-то действительно важные награды; там говорится: «За служение Церкви». Понимаю, что, может быть, эта награда материальная. Но все равно возникает ощущение, что многие люди, и миряне в том числе, совершают каждый день какой-то труд, который тоже можно назвать подвигом. Что в жизни православного христианина вообще можно назвать подвигом?

– Недаром, повторяю еще раз, у нас сегодня день Владимирского образа, а у нас с Вами на заставке Августовская икона Божьей Матери. Здесь он обрезан, мы перед эфиром пытались найти полный образ – он немножко другой: Богородица стоит на небе и показывает, куда выходить войскам, окруженным под городом Августов. Это было 14 сентября 1914 года. Она показала, куда выходить, и воины из своего благочестия, не усомнившись, пошли в указанном Ей направлении – и все остались живы, никто даже не был ранен. Поэтому император приказал исследовать дело, провести опрос всех тех, кто это видел, а это было более полусотни кирасир, это были казаки, и все они это подтвердили в деталях.

И вот опять же и Августовский, и Владимирский образы говорят о том, что, наверно, самый большой подвиг несет мать, которая принимает в себя будущего человека. И она отвечает за то, каким он будет. Вот очень важно, чтобы будущая мама, мама, которая уже зачала, помнила, что каждая минута ее жизни с этого момента наполнена ответственностью за то, кто родится. И когда она в чем-то себя ограничила (например, любила смотреть телевизор или сидеть перед компьютером, а ради ребенка стала это делать меньше; или пиво ограничила, или, дай Бог, совсем от него отказалась, если только организм не потребовал – иногда у беременных бывает, что немножко им надо какого-то витамина, и они немножко пива пьют, но как только начала кормить грудью, остановилась), когда вовремя ложится спать, когда знает, что надо погулять, когда знает, что надо физически поработать, – вот это подвиг ежеминутный.

Вообще вот это слышание Бога, как младенца в себе, необходимо каждому из нас. Тогда мы живем во Христе, тогда мы совершаем подвиг уже вместе с Ним. Но вот слышание Христа – наверно, это тоже подвиг в наше время, когда мы завалены отвлекающими сюжетами, когда мы завалены объемом информации, когда нас атакуют со всех сторон. И в этот непростой мир надо прийти с Богом в душе и не потерять Его – вот как мы рождаемся, слыша маму свою. Например, когда мы крестим, я всегда говорю: после 40 дней это уже престарелые младенцы. Потому что до 40 дней их крестить – одно удовольствие, они настолько целостны, настолько мудры, они не плачут, они ощущают, что совершается что-то самое важное для их жизни. А после 40 дней они уже отвлекаются, они уже плачут, они уже не знают, куда их принесли и зачем. Ведь если принесли так поздно, то скорее всего не так здесь хорошо.

Еще родители трясутся, те, которые очень часто, к сожалению, вообще первый раз приходят в храм после крещения, как мне иногда говорят. Приходится с ними беседовать, объяснять, что храм не для Бога, храм для них, это место, где они могут настроиться на Бога, как раз оградившись от влияний мира. И вот тогда уже возникает этот подвиг слышания. Помните, как Серафим Саровский тысячу дней стоял на камушке, чтобы услышать Бога, чтобы связь с Богом установилась, не терялась? Чтобы потом, общаясь с другими людьми, которые к нему приходили за советом, за поддержкой, за благословением, можно было поделиться тем, что он через этот канал связи получил, через это благочестивое подвижничество любви, через благочестивое стояние в вере. Нам сейчас это крайне необходимо.

Сейчас времена, слава Богу, не такие простые; слава Богу, они заставляют нас быть трезвенными, потому что иначе тяжело и финансово, и психологически. Но зато когда мы причащаемся, когда мы настраиваемся на Господа, мы меняемся.

– Вы сейчас произнесли термин «трезвение». Это один из терминов, которые могут быть поняты неправильно: «трезвый» – значит «не пьяный». Но я бы хотел, чтобы Вы более подробно рассказали о том, что такое трезвение, почему во времена, когда нам не так вольготно жить, трезвение нам особенно необходимо.

– Если мы отталкиваемся от привычного понимания – «трезвость», «трезвенник», здесь уже заложено главное значение. То есть это освобождение от зависимости, освобождение от кабалы. Потому что алкоголик – это человек, подчиненный этому напитку. Поэтому трезвение в широком смысле – состояние свободы от всех зависимостей, состояние свободы от унижающей человека предрасположенности к временному, к суетному, к отвлекающему. Поэтому трезвение – это стояние в Господе, стояние в слышании Его и в исполнении того, что Он говорит. Это один из оттенков того благодатного состояния, блаженного состояния, состояния о Господе, о котором мы должны постоянно заботиться, потому что в другом состоянии в Царстве Небесном делать нечего.

Нетрезвенным там делать нечего. Почему апостол Павел и говорит, что пьяницы Царства Небесного не наследуют. Пьяница – это раб конкретного напитка, конкретного развлечения, конкретного очень недостойного и очень маленького по отношению ко всему миру состояния, которое порабощает нас и не дает нам вот этой открытости, не дает нам возможности услышать Господа и исполнять то, что Он нам говорит, а значит, творить добрые дела, приносить и получать радость. Поэтому трезвение – замечательное состояние.

– Благодарю Владимира за вопрос. Он вообще близок к моему авторскому курсу, который я читаю в духовной академии и в общецерковной аспирантуре и докторантуре, – «Отношения Церкви и государства». Если мы будем считать современное состояние Российской Федерации православным, наверно, это будет слишком большой аванс. А даже если глубже посмотреть, посмотреть, откуда возникло государство, то, наверно, считать, что государство может быть православным, не стоит. Потому что само государство возникло от поступка Каина, который, убив, испугался, что его убьют, и начал строить ограждение вокруг себя, его потомки уже стали строить города, которые потом стали государствами. Поэтому считать, что все государство может стать православным, наивно.

И в этом смысле российская традиция знает несколько фаз развития нашего государства. Да, было время, когда мы говорили, что у нас Святая Русь, – это где-то XV век, может быть, самое начало XVI века, но не больше. Потому что дальше раскол, и как минимум треть населения считали государство антихристовым, а помазанника Божьего антихристом. До манифеста 1905 года по законам Российской империи православие было единственной поддерживаемой религией. Начиная с Петра Алексеевича Романова император считался, может быть, не главой Церкви все-таки, а человеком, отвечающим за Церковь персонально.

Но если бы мы были православными как государство, у нас не было бы семнадцатого года, не было бы произошедших столетие назад событий, которые привели к смерти Философа Орнатского и Тихона (Белавина), Святейшего патриарха. И не было бы необходимости в подвиге митрополита Никодима, которому приходилось бороться, сражаться очень скудными ресурсами с громадным государством, пытающимся уничтожить Церковь. И сейчас очень многое из этого не делось никуда – многие люди остались на местах; главное, отношение людей к жизни осталось. Поэтому требовать от государства, от министров, даже от президента, чтобы они стали православными и чтобы тогда государство стало православным, – это наивность.

Требовать можно только от себя. Опять же вспомним Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен – и вокруг спасутся тысячи». Если каждый из нас будет нести свой подвиг благочестиво, то есть с любовью, как Господь, не заставляя, не принуждая, а показывая пример, служа ближнему, но служа в мирном духе, без осуждения, без пренебрежения, без высокомерия, вот тогда мы как жители этой страны будем православными, будем правильно славить Бога. Не называться православными, не носить маску благочестия, как это делали фарисеи, а быть подлинно православными. Значит, радостными, значит, истинно светлыми, делящимися светом. Как мы в Символе веры говорим: «Света от Света». Вот если мы как от лампадки к лампадке будем этот свет любви передавать, значит, вокруг нас будет светло и радостно. И тогда нам не надо будет рассуждать теоретически, насколько православное наше государство.

Главное, чтобы наше государство как система законодательных отношений и соответствующих властных полномочий не увеличивало количество ада на земле, чтобы оно действительно создавало условия, при которых убивать младенцев будет не только стыдно, но и страшно. И даже невыгодно. Уж если для некоторых людей деньги являются главным мерилом, то, может быть, надо помочь вот этим неопытным девушкам, не получившим, возможно, любви от своих матерей по разным причинам, не осознавшим, что главное в их жизни – это их дети. Потому что это и их пенсия, это их радость, это их спасение.

Как и сказано в Библии, женщина «спасается через чадородие». А если она сама себя лишила средства своего спасения, то есть своих детей, тех, через которых она проявится, ощутит себя подлинной женщиной, то, конечно, с одной стороны, очень жалко ее, с другой стороны, мы, как граждане государства, должны озаботиться тем, чтобы убивать ребенка было как можно труднее. Заставить совсем не убивать не получится, к сожалению, тем не менее стараться надо.

– Спасибо за такой подробный ответ. Вопрос телезрительницы Татьяны: «Я звоню вам из Украины. Очень хотела дозвониться и наконец-то дозвонилась. Вопрос по поводу личного подвига. Батюшка, скажите, пожалуйста, если человек долгое время был в наркотической зависимости и с Божьей помощью выжил, но все равно иногда бывают срывы, ему тяжело, как укрепляться в вере, в трезвении? И очень хотелось бы узнать, существует ли добродетель, противоположная этой зависимости».

– Добродетель трезвения, наверно, добродетель служения, добродетель радости, даже благочестие. Вот вы спросили, как укрепиться. Так получилось, что последние почти 30 лет я помогал в том числе отцу Григорию Григорьеву, с которым вместе мы служили в Юкках и которого я давно знаю через отца Василия Лесняка, занимавшегося с 1952 года борьбой с алкоголизмом, а потом с наркоманией. Борьба возможна своим личным подвигом и причащением Тела и Крови Христа. Думаю, что встречавшиеся за мой 30-летний опыт люди, которые сумели преодолеть зависимость от наркотиков и стать трезвенными, счастливыми и несущими свет людьми, сумели это сделать только через Причастие.

Вот я знаю, что человек двенадцать лет употреблял самые сильные наркотики, но при этом сейчас его вижу – он светлый, радостный, служащий. И нет в нем такой закрытости: «Отойдите от меня, я борюсь с наркоманией. Не мешайте мне, я такой подвиг совершаю». Начинаешь узнавать: «Как? Почему?» – «Вот, я причащаюсь» – «Как часто?» – «Несколько раз в неделю». Вот это очень важно. К сожалению, некоторые традиции, в том числе на Украине, такие: давайте как можно тщательнее готовиться к Причастию, давайте посвящать этому долгое время. Иногда даже в Болгарской Церкви говорят, что 40 дней надо поститься, чтобы один раз причаститься. Это замечательно для монахов, это замечательно для тех, кто не находится в постоянной атаке со стороны своих друзей, обстановки, которая их в свое время вывела на путь наркомании, алкоголизма и продолжает выводить – и надо что-то противопоставить этому.

Но ничего сильнее Бога нет. Иногда говорят: «Мы есть то, что мы едим». Вот если мы «едим» Бога, мы становимся богами. И тогда Бог в нас меняет нас, преображает нас, и тогда мы перестаем быть наркоманами, тогда становимся богоподобными, какими Господь нас и создал.

– Удивительно. Я еще вспоминаю слова одного известного священника. Он сказал, что когда люди постятся, в том числе и Великим постом, то бывает так, что для кого-то Великий пост – это легко и просто, потому что он давно уже в Церкви, а бывает так, что алкоголику отказаться от одной рюмки – это гораздо больший подвиг, чем для привычного человека не есть 40 дней скоромную пищу. Я понимаю, что в этом случае для каждого уровень подвига свой, и наркоман, отказавшийся от дозы, наверно, тоже совершает очень серьезный аскетический подвиг. И вот я в этом случае хочу спросить об аскетике. Что такое в жизни православного человека аскетика? Опять-таки термин знакомый и незнакомый.

– Вы начали передачу с трех терминов, в том числе с термина «подвижничество». Аскетизм – это в основе своей всегда самоограничение, но не самостоятельное, не придуманное мной для оригинальничанья. Настоящая аскетика – это когда я доверчив к Богу, доверчив к Матери-Церкви и понимаю, что ее опыт (который нам передается через современную нам Церковь, через современные традиции, через современное богослужение, через современные богословские дисциплины, если мы говорим о священстве, которое должно это трансформировать и передать уже своей пастве) надо услышать и привить себе. Знаете, как вот к дикому дереву прививается культурный отросточек. К той же яблоньке – и плоды становятся очень вкусными, сладкими, она становится плодоносной. Но при этом надо что-то отрезать, что-то привить, надо за этим ухаживать.

Так и у нас. Если мы хотим быть аскетами, то надо смотреть не на степень нашего повреждения (дескать, подвиг – это мы себя ограничили в этом и этом и фокус нашего внимания на самоограничении как на неком подвиге, который «другие не совершают, а вот я совершаю, какой же я несчастный и какой же я молодец; вот я этого не съел и это не сделал!»). Но опять-таки вспомним Господа, Который говорил, что если постишься, то не надо выглядеть уныло и как-то победно-благочестиво, а надо умыться, помазаться маслицем, улыбаться. Потому что это естественное состояние, потому что это ограничение от того вреда, который нам приносит излишек пищи, излишек каких-то неправильных действий. Соответственно, если мы ограничим себя от лишней пищи, от лишних вредных привычек, но мы не подвиг совершим, который надо записать и гордиться им, а мы себя подготовим для большего подвига служения, у нас сил больше будет, в нас радости больше будет, мы меньше себе повредим.

Поэтому аскетика в основе своей – это не наука о таких, знаете, грустных и гордых анахоретах, которые вот аскеты, а все остальные – ничто. А это о каждом из нас. Это и о диетах, если ты еще не в Церкви, это о настоящем отношении к посту, это о настоящем отношении к нашему служению. О том, чтобы не разбрасывать, не тратить свое время на то, что тебя убивает или что у тебя ворует твои силы, а чтобы свое время, свое внимание, свои силы употребить на ближнего. Например, на родителей, исполняя заповедь о почитании родителей, на своих детей, которые потом своим детям это внимание и любовь передадут.

То есть аскетика не как самоцель, не как приобретение заслуг без любви, а как способ существования в здоровом отношении к Богу – здоровом в духовном, душевном и физическом смысле. Это когда мы понимаем, что тело наше дано нам Им для того, чтобы это тело совершало что-то доброе, чтобы тело наше не отвлекало нас своей болью, раздражением каких-то органов (например, печени). Чтобы мы не были раздражительны, неприветливы, чтобы мы в результате не бросались на людей. Вот когда тело в правильном состоянии, тогда душа тоже правильно расположена, тогда и духовность можно постепенно приобретать как любовь, как вот эту светлость, святость, соединенность с Богом. Нет другой духовности.

– Когда Вы говорите об этом, я понимаю, что жизнь человека в Церкви – это, наверно, единственно возможный путь к радости. В этом случае благочестие, подвижничество и личный подвиг, получается, сливаются в одно понятие моего личного постоянного предстояния перед Господом.

– Да. Но опять же важно, чтобы это стояние не было самоцелью. Почему я начал про рождение, про понятие «с молоком матери»? Ребенок настолько мудр, настолько еще не отвлечен ложными понятиями, ложной информацией! Он ощущает своим сердцем. Вот  ты в своем сердце ощущаешь, что тебе хорошо в Церкви, потому что мама спокойна, мама молится, в ней тепло – и мне в это время спокойно и хорошо, и я отношусь к Богу очень доверчиво, потому что я понимаю, что Бог меня действительно любит и что только Он и есть настоящая любовь. И тогда стояние перед Богом – это не обязанность, это не подвиг из-за того, что мне тяжело стоять (мне бы убежать куда-то пошалить, а я обязан стоять), а стояние как образ жизни, как радостное славление.

Помните, как говорят: в раю, что бы вы ни делали (а делать будете очень много), самым сладостным, самым естественным будет воспевание. Как птички. Вот солнышко восходит, и все, кто встречал восход солнца в лесу, знают, какой в этот момент птичий хор, как они искренне радуются, что солнышко встало. И это замечательно. И в этом смысле каждый человек – это храм Божий.

– Вы очень хорошо сказали про птиц. Я всегда замечал, что они начинают радостно петь еще до того, как я увидел свет. То есть они уже знают о том, что солнце встало, хотя оно еще не показалось над горизонтом. Вот это удивительное наблюдение. И, конечно, часто вспоминается, как кричат вороны: наверно, они тоже славят мир по-своему. Конечно, я понимаю, что если все же такая жизнь возможна…

– Это только и есть жизнь. Все остальное – это еще не жизнь. Господь сказал: «Я есть путь, истина и жизнь». Поэтому если ты с Господом, если ты соединяешься с Ним в Причастии, ты живешь. К сожалению, люди, отталкиваемые от Причастия вот этим внешним благочестием, еще не жили, еще не ощутили, что такое жизнь...

– Получается, что благочестие – это не только внешняя форма.

– Да, потому что благом не может быть только внешнее. Благо – это всегда содержание той благодатной наполненности, которая только и может быть в Церкви.

– Я еще думаю о том, что у нас есть покаянные каноны, когда (если мы понимаем, что мы произносим, а не просто вычитываем) мы говорим очень много глубинных, очень важных вещей. Но при всем этом каждый раз Богородице мы поем очень радостно. Вспоминаю всенощное бдение, когда мы начинам от грехопадения и изгнания из рая, а заканчиваем благодарной песнью Богородице. Это радостная песня!

– «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим!» Да, как те птицы.

– Совершенно верно. Возможно ли научиться любви, просто (опять чуть не сказал «посещая») приходя в церковь постоянно? Возможно ли воспитать в себе любовь?

– Я скажу так: пребывая с Церковью…

– Да, вот интересно!

– Даже не в Церкви, а Церковью мы приобретаем любовь, потому что любовь есть Бог. Ничто другое – без Бога – любовью не является, только Бог есть любовь. Бога мы можем приобрести только в Причастии, только в Церкви – не важно, может быть, опосредованно. Некоторые говорят: «А вот он был счастливый, а в церковь не ходил!» Но мы же не знаем про его родителей, про его близких, ведь эти близкие, причащаясь сами, могли его такой любовью напитать, что опосредованно через них он, не зная, что это, жил в этой любви, жил в этой жизни, жил со Христом. И у него всегда есть шанс этим поделиться и это воплотить в себе, особенно сейчас. Этим временем надо пользоваться.

И Святейший Патриарх об этом говорит, и наши Архиерейские, Поместные Соборы принимают новые и новые документы, аккуратно помогающие нам не насильно, но неизбежно прийти к осознанию того, что только в Боге мы счастливы, только с Богом мы подвижники по-настоящему благие. И это не ложное подвижничество, приводящее к распятию: мы распинаем Христа, когда начинаем заставлять, принуждать жестко, формально, внешне. Вот чтобы этого не было, напитываемся, причащаемся, соединяемся с Господом. Напитываемся любовью – и тогда эту любовь как свет несем людям, щедро ее дарим.

– «Шедше убо научите вся языки». Спасибо, дорогой отец Игорь.

– Придите в храм Божий, в любой, самый ближний к вам и принимайте Причастие, просите священника причастить вас. Тем самым вы ему дадите радость и сами этой радостью наполнитесь и сможете ею поделиться.

Ведущий Глеб Ильинский

Записал Игорь Лунёв