Беседы с батюшкой. Слово в жизни христианина

В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает публицист и миссионер, настоятель храма Иваново-Вознесенских святых города Иваново иеромонах Макарий (Маркиш).

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Сегодня тема нашей передачи «Слово в жизни христианина». Отец Макарий, «слово» - понятие обширное. В православии Христа называют Словом – почему?

– Это очень глубокий факт: дело в том, что русское «слово»  – это греческое «логос». А понятие «логос» очень древнее, это понятие классической греческой философии, которое существовало в умах мыслителей задолго до христианской эры. И надо сказать, что Спаситель, Которого мы законным образом называем Словом Божьим, Логосом, исходя из самой первой главы, первых слов Евангелия от Иоанна: «В начале бе Слово» («Ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ λόγος» по-гречески), в самых древних христианских текстах иногда отождествлялся с несколько другими философскими терминами. Мы называем Христа Спасителем, Отроком Божьим, Сыном Божьим, мы называем Его и Словом Божьим  –  ὁ λόγος του θεου. И все эти словесные формы человеческой речи, человеческого мышления суть некие указатели к природе Божества, природе Сына Божьего, которая, строго говоря, лежит за пределами нашего позитивного познания.

Если мы произносим какое-то слово: «ложка», «вилка», «государство» – начиная с самых конкретных и заканчивая самыми общими, – у нас есть средства отождествить элементы нашего языка с элементами бытия, потому что эти элементы бытия – и ложка, и вилка, и государство, и право, и власть – все это перед нашими глазами, подвержено нашему непосредственному практическому опыту. В то время как Бог, по природе Своей, по Своей сущности нам не открыт, открыт нам только в Своих проявлениях, энергиях, как уже последующая богословская мысль нам это зафиксировала.

Поэтому вопрос очень глубокий и далеко, далеко не простой. Это не простота, это сложность; эта прикровенность – ее требуется помнить. Не следует так легко, кавалерийским наскоком пытаться атаковать богословские сложные, труднопостижимые термины.

– Так почему именно «Слово»? Не «Дух», не какое-то другое понятие?

–  Ну, почему – мы можем ответить просто, непосредственно: вот открывается Евангелие от Иоанна, и читаем первую фразу: «Ἐν ἀρχῇ  ἦν ὁ λόγος (в начале было Слово), καὶ ὁ λόγος ἦν πρὸς τὸν θεόν (и Слово было к Богу), καὶ θεὸς ἦν ὁ λόγος (и Бог был Слово – и Слово было Богом, точнее)». Эти слова, эти формулировки, это откровение, которое было дано евангелисту Иоанну, служат достаточным основанием для очень серьезных и неопровержимых, необходимых – которые не обойдешь ни с одной стороны – богословских выводов. А дальше на основании этих откровений, этих фактов, приводимых нам в Священном Писании, уже выстраиваем какие-то дальнейшие выводы.

Может быть, я сам не очень точно сказал: дело в том, что Священное Писание не надо воспринимать как систему аксиом какой-то точной науки. Священное Писание является не системой аксиом, тезисов, из которых выводятся потом следствия, – это не христианское, не православное обращение со Священным Писанием. Священное Писание служит нам проверкой, поверочным материалом. Для чего? – для формулировок, которые исходят из веры Церкви. Сама Церковь здесь является носителем веры. Священное Писание, зафиксированное текстом, словами, откровением, где-то и наблюдением, свидетельством очевидцев о жизни Спасителя и Его апостолов, служит нам для уточнения, проверки, для того, чтобы выяснить – не фантазируем ли мы, не вносим ли что-то ошибочное, не соответствующее действительности в наше церковное Предание, в то, что передано Спасителем апостолам, апостолами – своим последователям, а теми – дальше и дальше, вплоть до нашего времени.

Это очень важные соображения, потому что как внешним людям, так и некоторым христианским конфессиям, не православным, присущи взгляды на Священное Писание как на какой-то сборник правил или законоположений, алгоритмов: вот в Священном Писании сказано вот это – значит, должно быть вот так! Это не точно, хотя кажется, что так должно быть, но это не совсем верно. Вот как есть в Церкви – сопоставим это со Священным Писанием и проверим, соответствует ли одно другому: если да, то все в порядке, если нет – надо что-то выяснять.

– Вы сказали, что логос существовал еще в античности?

– Да.

– То есть еще до Христа?

– Да.

– А почему так происходит?

– А почему бы и нет? Священное Писание свидетельствует о том, что существовало и существует в действительности. Писатели Священного Писания, евангелисты, ничего не выдумывали от себя – они свидетели, свидетельствовали о том, что наблюдали, – буквально словами самого апостола Иоанна.

Видите ли, можно воспринять христианскую веру (условно говоря, в качестве метафоры) как некое растение, дерево, которое выросло из семени, посеянного Самим Спасителем. Этим семенем был и есть Он Сам. Но семя восходит на почве, и вот почва, на которой выросло это дерево христианской веры, трехсоставная, состоит их трех элементов, очень существенных.

Первый элемент (нам всем прекрасно понятно) – это ветхозаветная вера, ветхозаветная религия. Ветхозаветная религия не может отождествляться с религией христианской: Христос – Слово Божие, Сын Божий – воплотился, стал Человеком две тысячи лет тому назад. А до этого Сын Божий существовал как Бог, но не существовал как человек. Почва ветхозаветной религии была тем субстратом, средой, на которой выросло дерево христианской веры. Но не единственным субстратом.

Вторым составным элементом этой почвы была классическая философия, классическая мудрость – способность человека к формальному мышлению, к высказыванию, изъявлению фактов, напрямую не наблюдаемых, но мыслимых и выводимых один из другого. То, что называется философией, в основном развивавшейся в классической Греции. И это была и осталась вторая составная часть той почвы, на которой выросло христианство.

А третья составная часть еще позже вошла в оборот Церкви – это была римская государственность, государственная, имперская структура Древнего Рима, которая существовала до Христа и которая дала начало церковной организации,  церковной имперской среде. Которая, как мы узнаем уже из истории Церкви, существенную роль сыграла в распространении христианства и его консолидации, в защите христианской веры от внешних воздействий, в ее укреплении, распространении ее влияния на тот населенный мир, который называется экуменой, или вселенной (практически – на страны Средиземноморья, окружающие страны, а дальше – и на всю планету Земля).

Вот эти три элемента почвы – ветхозаветная религия, греческая философия и римская государственность – это факты бытия. Поэтому когда мы говорим «а почему?» – а потому что: Господь дал нам эти три элемента, чтобы вырастить на них дерево Своей Церкви, Своей веры. По существу, Себя Самого посадить в эту почву.

– Интересно: значит, крупицы, зерна христианства существовали еще в античности?

– Очень хороший вопрос! С одной стороны, мы можем сказать: ну как же, Самого же Христа не было! Он ведь не был явлен миру до того, как родился от Пресвятой Богородицы? А в то же время надо ответить «да». Почему?  По очень простой причине: ведь Христос Спаситель – это Бог и Человек в одном Лице, две природы соединены в одной Персоне, одной Личности, одной Ипостаси Богочеловека – Иисуса из Назарета. Но, будучи Богом, Он дает этому миру все доброе, что в нем есть: если существует истинное богопочитание, если существует истинная мудрость, если существует государственное устройство – всё доброе начало в человеческом обществе, то от кого они идут, как не от Господа Бога? Следовательно, некоторые начала христианской веры, Церкви, христианской религии, безусловно, существуют на этой планете начиная с Адама и Евы.

И недаром древние авторы, а именно Иустин Мученик, один из самых авторитетных источников Древней Церкви середины II века, давал такое прозвание (несколько неожиданное, в нашу сегодняшнюю жизнь не вошедшее, но зафиксированное в истории), как «христиане до Христа» – таковыми он называл древнегреческих философов. Строго говоря, в обычаях современного богословия мы не можем такой формулировкой пользоваться – она слишком размыта, слишком неточна. Но эти древнегреческие философы на некоторых фресках, в иконографических сюжетах присутствуют – как те, кто содействовал укреплению христианства в последующие времена.

– Если античное общество, существовавшее без Христа, было близко ко Христу, то можно ли утверждать, что советское общество, которое не было близко ко Христу, имело какие-то зерна, или приближения, к христианству?

– Мы тут чуть сбились с точности: никто не говорит, что античное общество было близко ко Христу. Если мы читаем послания апостола Павла к римлянам, например, или к коринфянам, то эти послания полны противопоставлений общественного нравственного устройства (точнее, неустройства) дохристианского, языческого, тому, что надлежало быть в христианской Церкви. Так что общественная жизнь, общественный склад менялся по самым разным, порой неожиданным, неблагоприятным рельсам.

Но склад человеческого разума (коль скоро мы говорим о слове, логосе, о способности мыслить и выстраивать философские выводы) – здесь были и остались некоторые очень важные соображения, позволившие сформулировать, высказать, изложить словами то непостижимое начало религии, которое дал Христос Спаситель, Богочеловек. Вспомним, что мы говорим сегодня о Святой Троице (и это важнейший христианский догмат), – этот догмат не был сформулирован вплоть до третьего столетия. Христос пришел на эту землю, жил среди нас, людей, претерпел мучительную смерть на Кресте, воскрес и вознесся на небо, а понятие о Троице сформулировалось, выкристаллизовалось в человеческом сознании далеко не сразу. Но этой формулировке как раз и дала энергию, язык, словесную форму греческая философия.

Говоря о недавнем нашем прошлом, о временах ХХ века, и вспоминая то, что происходило в том веке, мы должны опираться на совершенно другую реальность. ХХ век в России был веком гонений на Церковь, на ту среду, то общество, тот народ, который к тому времени имел уже почти тысячу лет христианской предыстории. Это же российское общество ХХ века советского периода – это была среда глубочайшей христианской, православной культуры, со своими болезнями, дефектами, которые никто не скрывает, но в то же время со своим огромным, мощнейшим пластом христианского наследия. Это христианское наследие, этот пласт большевистская власть вытоптать не смогла, хотя смогла значительно подпортить, можно так сформулировать. Именно общественное сознание, народная мысль, народный дух, пускай оторванный во многом от регулярного христианского просвещения, сохранил то христианское начало, которое существовало в нем с Х века, с Крещения Руси, в той или иной форме.

– Отец Макарий, как следует христианину относиться к произносимому слову?

 – С ответственностью. Человек даст ответ за каждое произнесенное слово – это мы знаем из Священного Писания, того самого, о котором мы с вами говорим. И безответственность в словах часто служит изрядным источником греха.

Другое дело, что в некоторых христианских конфессиях этот очевиднейший факт превращается в источник суеверия. Если мы говорим слово «Бог», «Христос» (Помазанник), «Слово Божие», еще какие-то другие слова, то иногда бывает (у нас в православии это меньше заметно, но в некоторых западных конфессиях в большей мере, и, конечно, в иудействе), что возникает некоторый суеверный ужас перед этими словами самими по себе, и отсюда следуют разные неразумные выводы. Также, например, возникают споры или достаточно пустые рассуждения на тему «какое у Бога имя?». Авторы Древней Церкви II века – тот же  самый Иустин Философ, о котором мы вспоминали, Минуций Феликс, Феофил Антиохийский, если я не ошибаюсь, пишут с полнейшей определенностью: у Бога нет имени (так, как есть имя у Василия, Петра, Николая). Имени у Бога нет – есть Божество, и есть слова человеческих языков (хотя, конечно, все эти три автора писали по-гречески, а у них было тогда несколько излишне, скажем так, высокое понятие о греческом языке как о самом главном); в разных культурах,  религиозных традициях  существуют разные слова, которые обозначают Божество, с той или иной стороны рассматриваемое.

У нас в начале ХХ века в Русской Церкви,  к сожалению, возникла ересь имябожничества на Афоне – в такой среде, где, казалось бы, люди должны быть наиболее близки к святости. Дело дошло до кулачной расправы, по чистой случайности никто не был убит из-за этих споров о так называемом «имени Божьем». В результате последовали очень большие неприятности, вооруженному отряду моряков пришлось насильно вывезти этих страшных бунтарей, хулиганов монашеского сословия – можете себе представить? Монахов арестовали, вывезли с Афонской горы, к немалой радости тех людей, которые уже тогда имели неприязненное отношение к России. В общем, ничего хорошего не происходило из-за этих суеверных понятиях о словах, о том, что следует понимать под именем Божьим.

– В чем заключалась эта ересь?

–  Они утверждали, что имя Божие – это Сам Бог всего-навсего.

– И нельзя произносить его?

 –  «Имя Божье – это Сам Бог», а кто был не согласен, того – спасибо, что не убивали, но ребра ломали. Что тут скажешь, вот так действительно.

Что такое ересь? Как правило, в большинстве случаев, это незаконные, ошибочные, необоснованные выводы из каких-то достаточно разумных и правильных предпосылок: молитва Спасителю, молитва Господу, конечно, человека приближает к Богу, но дальше, кстати, неразумные (мягко говоря) «богословы» привели дело к тому, что по чистой случайности не было человеческих жертв из-за их «учений».

– Вопрос телезрителя: «Мы знаем, что если говорить какие-то нехорошие слова о человеке, о каких-то явлениях, то и твое отношение становится таким же… пренебрежительным, скажем так. Как научиться фильтровать свою речь, чтобы не произносить гадостей и не оскверняться вследствие этого грехом?»

–  Очень хороший вопрос, очень разумный. А ответ лежит на поверхности: вот у нас с Вами сейчас непринужденная речь. Но в то же время знаем, что работают телевизионные камеры, микрофоны, и мы свои слова подбираем. Сейчас мы ведем разговор, а когда передача закончится, мы разговор будем продолжать с Вами, тоже, естественно, культурный, разумный разговор, но он будет, пожалуй, более непринужденным, чем наш разговор сейчас в студии, согласитесь. Правильно?

Так вот, некоторые из нас, наших братьев и сестер (особенно братьев) эту непринужденность явно переводят через границу и начинают, мягко выражаясь, пороть ахинею, а иногда и сквернословие, упуская из виду тот факт, который мы с Вами упомянули в начале, что человек отвечает за свои слова.

Да, в самом деле, каждой ситуации, каждой обстановке соответствует свой уровень формализма, свой уровень продуманности выражений, свой уровень ответственности, но он никогда не исчезает, этот уровень. И если мы будем помнить о том, что даже если люди вокруг нас, в общем, снисходительны и готовы выслушать всё что угодно, что мы говорим, то Господь еще ближе к нам; и те слова, которые мы произносим, слышны и Ему. И ответственность за высказанные нами слова мы передаем на Его суд, не только на суд ближних или дальних, но, может быть, в первую очередь на суд Господа.

Я вам приведу очень простой пример, дорогие зрители. Речь идет об известном всем печальном явлении нашего языка, нашей культуры – сквернословии. Стоял я как-то на автобусной остановке и ждал автобус. И примерно метрах в двадцати от автобусной остановки стояла группа шоферов (а почему-то люди, которые держат в руках баранку,  иногда имеют особенность особенно гнусно сквернословить, вот как-то бывает такое дело), и они матюгались так, что стоявшие на остановке были  смущены этими делами (там были дети и женщины). Да кто бы ни был – противно, отвратительно. Я был среди тех, кто был на этой автобусной остановке, счел себя ответственным за то, чтобы как-то этот процесс прервать. И пошел в направлении этих шоферов – так просто взял и пошел, думая приблизительно, что я им скажу, миролюбиво, но определенно с тем, чтобы они прекратили свое сквернословие.

Самое удивительное, поскольку я, естественно, был в подряснике, с крестом (как и всегда хожу), к тому моменту, как я прошел примерно половину дороги из тех 20-25 метров, когда стал уже приближаться к ним, обнаружил, что они уже ничего такого не говорят – они уже говорили обычным русским языком. И в результате моя миссия оказалась как бы бесплодной, мне нечего было им сказать: я сделал вид, что шел по какому-то совершенно другому делу, и вернулся назад.

Вот, эти люди, кто бы они ни были, увидев священника в подряснике с крестом, они вспомнили об этой своей ответственности и переменили образ речи.

– Как человеку вспомнить об этом, о своей ответственности за слова в состоянии возбужденности или гнева?

–  Возбужденность и гнев сами по себе суть дороги ко греху. Очень хорошее замечание Вы сделали. «Гневайтесь и не согрешайте» – есть такая фраза в Псалтири. И Спаситель, согласно евангелисту Марку, тоже гневался, но не согрешал при этом. Иными словами, удержание себя, своего поведения от выплескивания эмоций, освобождение себя от власти эмоций, в данном случае – негативных эмоций, и есть то средство, тот магистральный путь, который нас приведет к контролю над языком.

Апостол Иаков в своем послании пишет такую, на первый взгляд безнадежную фразу, что удержать язык никто не может из людей, но если мы вспоминаем, что мы рабы Божьи, если мы отдаем свой язык под контроль Господу, если мы помним о Нем, если мы помним о своем порабощении Богу, о том, что мы рабы Божьи, а не рабы своих эмоций, то и язык наш оказывается под контролем Самого Господа и уже не приносит никакого вреда ни нам, ни окружающим.

– Если еще немножко поговорить о сквернословии и бранных словах – как они влияют на нашу жизнь? Откуда они появились?

–  «Откуда появились» – это вопрос, я бы сказал, уже исторический, лингвистический, я не могу сказать определенно. Это же не так, как слово «паровоз». Кстати, слово «паровоз» возникло не сразу, как появилась железная дорога, называли его «машина» в XIX веке, но это так, к слову.

А те бранные слова, которые отравляют наш язык сегодня, откуда бы они ни возникли, на сегодняшний день они – зараза. Это то, что вторгается в наше сознание, атакует его – как бактерии. И если эти бактерии берут власть над нашим сознанием, тогда мы болеем, тогда возникают у нас болезни, а болезни есть грех.

Напрасно некоторые боятся – даже мужчины скорее, чем женщины, – начинают нервничать, когда слышат бранные слова. Вот это напрасно – мало ли чего я услышал, я должен быть независим от того, что я слышу, от того, что мне не нужно. Но когда этот гнусный фон наполняет нашу жизнь, то она делается хуже. Тот же самый пример с руганью на автобусной остановке – конечно, надо было принять какие-то меры, чтобы ее прекратить. Но какие меры вы принимаете в каждом конкретном случае, надо думать. Надо действовать разумно, с тем чтобы достигать цели, целенаправленно. Не потому, что мне это не нравится (мало ли что мне не нравится), а исходя из того, как это воздействует на того или иного человека, на ту или иную среду, дабы уменьшить воздействие этого сквернословия на нашу жизненную среду, на нашу среду обитания.

– Как быть, если бранные слова появляются в уме во время молитвы?

– Никак. Игнорировать. Это вещь очень простая; эта проблема, если можно так выразиться, или это явление характерно для любых вредоносных помыслов, будь то бранные слова, неуместные образы, неуместные воспоминания, всё, что угодно, то, что мы называем помыслами вредоносными или чуждыми. Ответ на них только один: игнорировать.

Вот мы сидим сейчас в студии, у нас окна закрыты. Если бы мы были  в каком-нибудь другом месте, мы могли бы услышать то же самое нецензурное слово или что бы то ни было еще, и крайне странно было бы нам подскакивать, куда-то бежать, выяснять – мы бы его игнорировали, даже не обратили бы на него никакого внимания. Вот это свойство, это качество нашего сознания надо вырабатывать – невосприимчивость к вредоносным помыслам, какими бы они ни были. То же самое: невосприимчивость к разного рода видениям, снам, впечатлениям, всем тем проявлениям нашего эмоционального строя, которые неблаготворны, неблагоприятны для нас. Такая фильтрация происходит, как бы цензура: что-то я вспомнил – что-то хорошее вспомнил?  О, хорошо, слава Богу. Что-то вредное, что-то плохое? Выбрасывается.

– Не придавать этому значения?

–  Не только не придавать значения, но и не придавать внимания. Вот интересно. Пишет человек мне письмо: да, вот у меня возникают вредоносные помыслы, я  не знаю, что с ними делать, я их игнорирую… На что я отвечаю: если бы Вы и в самом деле игнорировали, Вы бы сейчас мне о них не писали.

– То есть нужно на молитве усиливать сосредоточение?

–  Ну, разумеется. Молитва – это разговор между мной и Господом, между мной и кем-то из святых людей, наполняющих Церковь. Если в эту молитву вмешивается что-то постороннее, то понятно – на то оно и постороннее, чтобы его не учитывать, не допускать в эту молитву.

– Как усиливается сосредоточение?

–  Памятью, мыслью, существует у нас обстановка, подходящая для молитвы. Не всегда удается правильно воссоздать ее. Если я нахожусь у себя дома, я могу погасить внешний свет, зажечь лампаду перед иконой, встать, коленопреклонение сделать или несколько поклонов совершить, могу взять молитвослов – читать эту молитву. Храм, понятное дело, храмовая обстановка – всем своим понятно. А человек может молиться и в другой обстановке; апостол говорит: «Непрестанно молитесь». Человек находится в общественном транспорте или на работе, мало ли какая обстановка может быть – там это несколько труднее, ну что ж… Тем более от нас зависит эта концентрация внимания, невосприимчивость, невозмутимость внешними, посторонними воздействиями. Невозмутимость – очень хорошее русское слово: не допускать в себе возмущения теми или иными внешними воздействиями.

– Вот еще такой вопрос о молитве. Если человек очень устал, что сделать ему лучше: прочитать все правило, но как бы формально, либо сконцентрироваться на небольшом количестве молитв?

 – Очень индивидуальный вопрос, знаете. Вот человек очень устал. Каждый человек болен – какое ему лекарство принять? Разному человеку в разных болезнях разные лекарства. Единственное, что мне приходит на память сразу же, это слова святителя Феофана Затворника в одном из писем, где он пишет: не будьте рабом молитвенного правила (или рабой – обращаясь к женщине, он пишет, насколько я помню), пусть правило будет вашим рабом. Что это значит? Не человек для молитвы, а молитва для человека. Значит, недопустимо формальное отношение к молитве, как будто я должен что-то отработать. Вот меня наняли на работу выкопать канаву – я ее копаю; и прямо должен по нужному профилю ее выкопать, иначе мне деньги не заплатят. Вот примерно такое отношение к молитве бывает, не скажу, что достаточно часто, но встречается у некоторых христиан, и оно очень огорчительно и совершенно неправильно.

Молитва – это мой разговор, голос моей души, он должен быть обязательно, должен приносить плод, вводить меня в контакт с Божеством, в контакт с Церковью, в общение с небесной реальностью, но как это сделать – вопрос очень индивидуальный.

– Почему молитвы написаны не обычным, не бытовым языком, а церковнославянским?

– Почему… «Почему» – задача не первой важности. Так есть в Русской Православной Церкви. Можно спросить: хорошо, а правильно ли? Каков резон?  «Почему» Ваше вторым вопросом идет. Да, можно пояснить, я сейчас это сделаю, но еще раз говорю: это не первого уровня вопрос.

Первого уровня вопрос: вот так оно существует в Русской Православной Церкви. Мы, православные люди, принимаем этот факт церковной жизни, ну и можем его проверить, естественно, насколько он адекватен, насколько он обоснован. Обоснован, поскольку этот язык, церковнославянский, – это язык, который связывает нас с историей Русской Церкви, с ее духовным наследием, со всем духовным наследием и Русской Церкви, и, что интересно, Вселенской Церкви. Церковнославянский язык не надо путать с древнеславянским. А у нас сплошь и рядом люди малограмотные, малообразованные употребляют эти два термина «церковнославянский» и «древнеславянский» как взаимозаменяемые – совершенно неправильно.

Церковнославянский язык, в своей части по крайней мере, новее, чем тот язык, на котором мы с вами говорим. В XVIII веке уже говорили примерно так, как мы сейчас с вами говорим. И в XVIII же веке церковнославянский язык подвергался определенной ревизии, реформе, если можно так выразиться, одновременно с формированием современного разговорного русского языка. Церковнославянский язык – язык очень своеобразный, поскольку он содержит в себе как важные компоненты некие буквальные связи с языком греческим.

Приведу вам такой пример, достаточно важный (один из примеров, их множество – разговор для докторской диссертации): известная фраза из Нагорной проповеди, на которой часто спотыкаются, приходится ее растолковывать: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в своем сердце». Ой, говорят, что же это: посмотрел, почувствовал вожделение – и всё? Понимаем: взрослые люди, чувства – чувство возникло, и я уже повинен в прелюбодеянии, меня надо уже жечь в аду, что это вообще за беда? Ужас!

Открываем церковнославянский текст, там пишется по-другому: «Всяк, смотряй на жену во еже вожделети ю».  С церковнославянского смысл более понятен: «во еже вожделети» – это точный перевод. Один к одному, слово в слово с греческого:  смотрящий на женщину с целью или с намерением стимулировать свои неуместные сексуальные чувства. Совершенно другой смысл! Можно было бы на современную нашу реальность перевести это указание Спасителя как предостережение против людей, которые занимаются порнографией, понимаете, да? Или другими извращенными формами сексуальной активности.

Не чувство осуждается, а намерение,  не против чувства предупреждает нас Спаситель, которое нам неподконтрольно, а против нашего намерения. И вот эта важнейшая особенность в перевод Священного Писания, сделанный в XIX веке, так называемый Синодальный перевод, не попала, а в церковнославянском сохранилась.

Каждый, кто заинтересуется, разумеется, посмотрит комментарии, пояснит себе всё, но обратите внимание, что церковнославянская речь позволяет нам гораздо точнее, гораздо вернее передать тот точный глубокий смысл, который содержится в словах греческих оригиналов. Эти особенности – и связь с греческим языком, и связь с наследием Русской Церкви – позволяют сделать вывод о важности, незаменимости церковнославянской речи в церковной жизни. Но (я здесь еще в скобочках добавлю) это вовсе не значит, что церковнославянские тексты не подлежат редактированию, не подлежат уточнению, исправлению в тех случаях, когда они по какой-то причине оказываются неудовлетворительными. А таких случаев достаточно много.

– То есть получается, чтобы достоверно понимать, читать Евангелие, нужно знать все-таки церковнославянский язык?

– Ну, «знать» – понимаете, по-разному его знают. Масса верующих людей привыкают к церковнославянской речи, привыкают к усвоению ее, это не значит, что мы можем потребовать или ждать от масс верующих, чтобы они изъяснялись на церковнославянском, чтобы они писали грамотно на церковнославянском – нет, но слышать и читать церковнославянский текст, понимать церковнославянскую службу (может быть, не полностью, не сразу, с помощью книг, текстов, пояснений), в принципе, может каждый.

Аналогий очень много: вплоть до сравнительно недавнего времени, до середины ХХ века, вся римо-католическая литургическая жизнь, все молитвы богослужения Римско-Католической Церкви были на латыни. А латынь, скажем, для немца или англичанина язык достаточно, будем говорить, чужой, им, может быть, было не так легко эту латынь воспринимать. Но для итальянца, испанца, француза, румына, португальца, для людей романской культуры, романской семьи языков латынь близка, это не их родной язык, на котором они говорят, но это язык, который они достаточно свободно воспринимают.

Я был свидетелем этого, не в области латыни, а в области обмена между людьми семьи романских языков, между румынами, итальянцами, испанцами и французами – они понимают друг друга. Профессор произносил речь (итальянец) в румынском университете в городе Констанце, где мы были на конференции. Итальянец делал богословский доклад – перевод никто не делал, никакого перевода, все сидят (румынские студенты), слушают, ухватывают. Ну, представьте себе, к нам бы приехал украинец и стал бы что-то по-украински нам рассказывать – наверно, тоже бы на русский не переводили, но мы бы поняли основную идею, что он нам рассказывает. Вот так.

Видите, в чем здесь особенность? Когда Кирилл и Мефодий больше тысячи лет тому назад (уже почти 1200) настаивали на том, что богослужение славянским народам должно быть не на латыни, а на славянском языке, они несли слово Божие на том языке, который был доступен тогдашним славянам, латынь и греческий язык были для них чуждыми.

Когда мы сегодня совершаем богослужение на церковнославянском языке, а кто-то говорит «нам непонятно», – мы говорим: это же наш язык, это наше наследие, это наша духовная история, история народа, это культура нашего народа, к которой мы должны быть причастны.

– Отец Макарий, имеет ли смысл молитва, когда человек читает, но не до конца понимает смысл из-за того, что не до конца владеет церковнославянским языком?

– Видите, здесь все как раз крутится вокруг этого слова «не до конца». Если не понимаете – возьмите мягкий карандаш, подчеркните это слово в молитвослове, или эту фразу, или этот пассаж, абзац и завтра спросите у священника или через Интернет наведите справку. И послезавтра всё будете знать – вот и вся история.

– У нас вопрос с форума как раз по этой теме: «Прошу разъяснить следующие слова из акафиста Рождеству Пресвятой Богородицы: “Радуйся, седмосвещным светильником, яко седмию дарами Святаго Духа исполнена. Радуйся, позлащенною трапезою с хлебами предложения, яко Хлеб Жизни, Христа, родити имевшая”».

– Это аллюзии, то есть параллели с ветхозаветным храмом, атрибутами ветхозаветной скинии. Семь свечей, семь светильников в ветхозаветном храме и до сих пор символизируют тот самый семисвечник, который стоит за каждым престолом. Как только раскроют царские врата, посмотрите повнимательнее: вы увидите за престолом любого православного храма – семь лампад горят. Почему они там горят – это вот ссылочка на конструкцию ветхозаветной скинии, ветхозаветного храма.

Хлебы предложения – тоже форма жертвы, уже жертвы не кровавой, какой была большая часть жертв ветхозаветного периода, а жертвы хлебной, приношение этих хлебов Божеству согласно ветхозаветному обычаю.

И мы с вами сегодня говорили о той почве, на которой была выращена христианская вера: ветхозаветная религия, ветхозаветное богопочитание далеко не последнее дело. Другое дело, что она не очень бывает нам открыта. Славяне и другие народы (подавляющее большинство всех народов) восприняли сначала Христа и только потом Его ветхозаветную предысторию. А иудеи евангельских времен, времен Самого Спасителя и апостольского века, нуждались в явном продолжении своего ветхозаветного традиционного богопочитания в этой новой своей христианской вере. Поэтому Древняя Церковь, особенно та часть ее, которая была обращена к иудеям, в гораздо большей мере базируется на ветхозаветных образах. Эти ветхозаветные образы остались у нас в большой части нашего литургического наследия. Ну, акафист Рождеству Пресвятой Богородицы, разумеется, достаточно новое сочинение, но образы ветхозаветные в нем фигурируют, в других молитвословиях тоже.

– Вопрос с форума: «Скажите, что означает “человек своими словами оправдается и своими же словами осудится”»?

– Мы начали с этого с вами. Человек несет ответственность за те слова, которые он произносит. Понятное дело, если он делает зло: ворует, грабит (не знаю, какие еще мерзости могут существовать), – и при этом говорит добрые слова, то вряд ли это ему поможет. Но большинство из нас  этих вот злодейств физически все же не совершает, а словами своими, языком  грешат люди весьма часто. Чаще, вероятно, нежели руками или другими, так сказать, атрибутами своей земной жизни.

Слово – произнесенное слово, сказанное, а иногда не сказанное вовремя – может служить к нашему вреду, может служить к ущербу для себя и для ближних, может служить и какому-то очень важному доброму делу для ближнего. Еще раз: и сказанное, и несказанное, и произнесенное, и умолченное. В каждом конкретном случае необходимо употребить свое рассуждение, свой мыслительный дар, который Господь нам дал, для того чтобы определить, что нужно говорить, а что не нужно, а если нужно, то как, в какой форме. Где бы это ни было, где бы мы ни жили, что бы мы ни делали, в любой ситуации приходится – и это правильно, что приходится – выбирать правильные слова, выбирать форму речи или форму умолчания. Заранее все невозможно сказать, кроме только одного: работайте головой и сердцем своим.

– Спасибо Вам большое, отец Макарий. Время нашей передачи подошло к концу, благословите наших телезрителей.

– Господь вас благословит, друзья мои, всего вам доброго.

Ведущий Денис Береснев
Записала Ксения Смирнова