Читаем Добротолюбие. «Застарелые язвы». Часть 1. Священник Константин Корепанов

Когда язва еще нова и горяча, тогда она легко врачуется; но застарелые, оставленные в небрежении, и запущенные язвы не легко врачуются, и для уврачевания своего требуют многого труда, резания, присыпания и прижигания. Многие раны от времени делаются неисцельными, но «у Бога вся возможна суть» (Мф. 19, 26).

Образ застарелых язв нам понятен. Скажем, запущенный абсцесс не столь явно виден, не столь очевиден для нас, редко все-таки это случается с нами, но вот запущенная онкология, запущенный инсульт, инфаркт – это мы понимаем очень хорошо. Мы понимаем, что онкологию надо начать лечить как можно раньше. Если не успеть в первые стадии, то потом уже не вылечишь, как бы ни старался. Мы понимаем: если у человека случился инсульт, помощь нужно оказать как можно быстрее. Если сразу не вмешаться, то могут наступить необратимые процессы. Мы знаем, что если у человека инфаркт, то действовать нужно мгновенно, а не оттягивать. Есть вещи, которые требуют мгновенного врачевания; если их отложить, то потом уже не вылечишь никогда. Это мы понимаем.

Казалось бы, все же просто – надо лечиться сразу. Но, как здесь пишет преподобный Иоанн Лествичник, в контексте духовной жизни этот образ прижигаемой, врачуемой раны, либо свежей, либо застаревшей, приобретает особенные черты, особенные коннотации. Вначале попробуем разобраться, собственно, с грехом.

Вот человек разгневался на что-то, на кого-то, накричал, нагрубил, оскорбил. Прошло время, чуть-чуть отошел, забыл об этом. Может быть, даже на первых порах человек может попросить прощения. Но по большому счету ничего не изменится, через какое-то время человек снова разгневается, снова оскорбит, снова наговорит грубых слов. Снова отойдет, придет в себя, снова забудет. Но с какого-то времени перестанет просить прощения. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом. И с человеком что случается?

Он не приносит в этом покаяния. Дело не в том, что он пошел на исповедь и сказал, что согрешил. Это важно, но дело не в этом. Дело в том, что он не приносит покаяния по существу, то есть не видит никакого греха. Первый раз, когда он оскорбил человека в гневе, он почувствовал, совесть его мучила. Ну и что? Он же прощения попросил. Конечно, прощение было неадекватным нанесенному оскорблению. Но опять-таки дело не в этом. Главное то, что человек не осознал, что он совершил очень плохой, вредный поступок, что так нельзя делать. Надо переосмыслить свою жизнь, изменить свое отношение к людям, вообще очень много поменять в своей жизни и в ценностях этой жизни. Собственно, это и есть покаяние. А его не было.

Человек в конце концов привыкает себя оправдывать чем-то. Но поскольку нет покаяния, человек не меняется, он с гневом не борется, и страха за то, что он обижает человека, у него нет. Его духовное развитие как бы стагнируется, он больше не развивается. Он начинает разрушать свою душу.

Проходит второе падение, третье, четвертое, и он уже перестает просить прощения. Он говорит, что у него такой характер или что по-другому с этими людьми нельзя. Но так или иначе у него получается состояние, при котором он вообще уже и не может каяться, потому что он не видит, в чем ему каяться. Не так важно, чем он себя оправдывает, но он так привык оправдываться и договариваться со своей совестью, что она у него практически сожженная, он ничего плохого в своих поступках не видит.

И вот проходит 20 лет, человек приходит в церковь, и приходит туда очень-очень больным. Понятно, и физически больным, хотя уже давно никто не связывает физическое состояние с духовным состоянием человека. Нам важно, что он приходит духовно больным, у него уже страсть гнева, он не может иначе реагировать, он так реагирует на замечания батюшки, на плохо или хорошо поющий хор, на чистоту или грязь в храме, на людей, которые с ним, или на отсутствие их. Его постоянно все вещи раздражают, вводят в гнев. Для него это вторая натура, это уже его собственная природа, и он не может и не хочет от нее отречься, она стала вожделенной его оболочкой, его прелестью, его сокровищем. Он гордится, он ценит себя, он не такой, как все, он чего-то добился, чего-то достиг, потому что может гневаться. Другие не могут, у них как буря в стакане воды. А он может. И благодаря этому он добился того-то и приобрел то-то и то-то.

А тут ему говорят: «Знаешь, наверно, грехи у тебя есть». Он, естественно, их не видит и не помнит. Но если его совесть кольнет, или батюшка знает его лично, или что-то произойдет и ему скажут: «Ты вообще-то гневный человек», – он возмутится. – «И что? Я должен перестать быть гневным, что ли? Да я сколько себя помню, всегда гневался. Как я могу от этого отказаться, ведь это моя природа?» И он в этом свято убежден. Он может на исповеди страсть свою гневом обозвать, но измениться и покаяться он уже не может, потому что не хочет.

Но и это еще не все. Кроме того, что ему нужно покаяться, захотеть измениться, он же должен еще примириться с теми людьми, которых он обидел. Кому-то как с гуся вода, а кто-то до сих пор помнит ту обиду, которую он нанес. Он из-за этого с работы ушел или вообще из отрасли ушел, преждевременно на пенсию ушел. А особенно если гнев привел к тому, что человек потерял семью, потерял детей. Естественно, без примирения с ними невозможно примирение с Богом. Он должен не просто примириться: «Давай начнем жизнь сначала». Нет! Он должен сказать: «Из-за моей вины все произошло. Я виноват, что семья разрушилась, а ты оказалась без мужа, дети без отца. Это мой грех. Это я виноват. Прости меня. Я правда очень жалею о том, что произошло». Когда человек так бы говорил, конечно, это бы свидетельствовало о том, что он кается, что хочет измениться, старается измениться и, может, изменился.

Но в большинстве случаев этого не происходит, потому что вместе с привычкой к гневу человек выработал такую же привычку к самооправданию. Он привык себя оправдывать, привык говорить, что так надо, что так требует работа, дело, что по-другому он просто не может себя вести. Это состояние самооправдания мешает. Это хуже всего.

В Книге пророка Иеремии есть слова: признай только вину свою, что ты согрешил, и уже это изольет на тебя милости Мои (см. Иер. 3, 13). Но человек не может признать вину. Он считает, что его поведение правильное. Он привык 20 лет себе лгать, на эту ложь он всегда находил какое-то количество поддерживающих его товарищей, людей, и многие ему говорили, что так и надо себя вести, мол, ты настоящий мужик, настоящий руководитель, настоящий кто-то. Поэтому он категорически не собирается каяться в этом. Раз он не хочет в этом раскаяться, ничего в этом менять, у него и получается, что он в церковь-то ходить начинает, а измениться не может. Застарелые язвы очень трудно, очень долго лечатся.

Главная беда тех или иных застарелых язв в том, что человек привыкает к самооправданию. Это гораздо страшнее пьянства, или зависти, или гнева. Он не может покаяться. Гневный человек может покаяться. Блудный человек может покаяться. Пьяный человек может покаяться. Любой человек может покаяться. Человек, привыкший себя оправдывать, никогда покаяться не может. Какой бы грех он ни вспомнил, о каком грехе ни хотел бы сказать, у него автоматически как бы особенная программа срабатывает, и он сам себе или другим говорит, что у него не было другого выхода, он не мог по-другому поступить, это невозможно, чтобы он поступил по-другому. Это то, что касается застарелой раны, застарелой язвы с точки зрения греха.

То же самое происходит с теми страстями, которые начинают в нас развиваться, и у этих страстей есть некий временной компонент, они зависят от времени, сколько человек был предан той или иной страсти, сколько лет он болел этой страстью. Это становится важным.

Конечно, получить исцеление от той или иной зависимости человек может по Промыслу и благодати Божьей практически мгновенно, если Бог захочет. Человек пришел, помолился, одно или два слова сказал, вышел – у него этой страсти нет: он бросил курить, или бросил пить, увяла у него плоть, угасла похоть, он перестал воровать или стал ходить на службы. Как-то в одно мгновение, в одно молитвенное дерзновение все сразу взялось в нем и изменилось. Такое бывает в жизни, и не так редко, как это может показаться.

Но тем не менее со страстью человеку приходится бороться столько, сколько придется. Сколько времени он был зависим от этой страсти, столько же времени пойдет на полное исцеление от этой страсти, как, например, мы это видим в житии преподобной Марии Египетской. Она сразу обратилась, помолилась только: «Матерь Божия, пусти, я сделаю все, что Ты только скажешь!» Зашла в храм, помолилась, вышла. Матерь Божья сказала: «Иди за Иордан и спасешься». Она пошла за Иордан, исповедовалась на берегу, в храме причастилась, омылась, ушла в пустыню и больше не грешила. Никогда больше она не падала. Благодать, врачующую ее от этой страстной зависимости, она получила мгновенно. Даже житие передает эту мгновенность исцеления. Но со страстью ей пришлось бороться очень долго. Со страстью ей пришлось бороться столько лет, сколько лет она была в блуде, причем если учитывать, что в блуде она была каждый день, то и брань у нее была каждый день с этой самой блудной страстью.

Может быть, с какими-то особенностями, но, в общем-то, и у нас у всех точно так же, все мы из одного теста сделаны. Мы можем получить исцеление тотчас же, но какая-то осознанная и великая брань у нас остается.

Например, скажем, какое-нибудь успокоение волнения, беспокойства от страсти мы можем получить. И это спокойствие от страсти, спокойная жизнь без зависимости, без страсти порой вводит нас в самообман, в заблуждение. На самом деле все не так. Но поскольку мы этой страстью не грешим, нам кажется, что все, исцеление наступило и мы теперь можем спокойно жить дальше, ни на что не обращая внимания. Но это не так.

Страсти человеческие оставили очень большой рубец на душе. Они очень давно мучили наше сердце, так что сердце наше в значительной степени зависит от этих самых предметов, обстоятельств, вызывающих страсть.

В страсти человек впадает по двум причинам: либо он очень стремится к плотскому удовольствию, либо по гордыне; или, скажем, из-за бунта перед Богом, когда ему хочется показать себя или что-то кому-то доказать.

Если человек предается страсти, потому что стремится всем сердцем к плотскому удовольствию, то сама эта страсть может быть преодолена при содействии благодати Божьей. Но стремление к удовольствию, которым жил долгие годы этот человек, не проходит и перекидывается на что-то другое. Например, он оставляет блуд, но начинает много есть или заниматься сребролюбием, коллекционировать какие-то вещи и очень ими дорожить.

Вот человек стремился к блуду как к источнику удовольствия, по благодати Божьей он от этого исцелился, его больше не тянет, как это было у преподобной Марии. Но стремление души к удовольствию осталось. И поскольку его теперь не тянет на привычные формы получения удовольствия, он начинает осваивать другие. Но он успокаивается: «Я же теперь не блужу, значит – я хороший человек». Но как? Ты же заставил дом ненужными вещами, ты ешь очень много, пьешь очень много, очень много времени проводишь в праздности, нарушение любой заповеди можно найти в твоем поведении. Но ты этого не замечаешь, потому что до этого главной твоей проблемой была блудная страсть, а она ушла; стало быть, все остальное не так важно. И сатана оставляет такого человека в покое, потому что он все равно стоит на погибельном пути.

Чтобы этого не произошло, человеку, даже по благодати Божьей, по воле Божьей освобожденному от той или иной страсти к удовольствию, теперь придется изрядно побороться с тем, чтобы вообще умалить свою зависимость от удовольствия.

Скорее всего, не будет ситуации, что он помолился – и через два дня чревоугодие в нем угасло. Нет. Ему придется бороться с чревоугодием каждый день, каждый раз, когда он садится за стол, каждый раз, когда он за него не садится, но садятся другие. Или бороться с винопитием точно так же: каждый раз, когда он где-то видит вино, ему придется с этим бороться, потому что стремление к удовольствию все равно требует, чтобы человек был бдителен и постоянно боролся с этой страстью.

А вот если страсть вызвана второй причиной, то есть человек предается страсти за свою гордыню, то при исцелении, при виде исцеления этой страсти человек автоматически приходит к самомнению.

Например, человек был блудником, потому что до этого был гордым и всех судил. Досудился – сам стал блудником и развратным человеком. Стало стыдно, стало невозможно жить. Стал молиться. Буквально помолился несколько раз, и Бог его исцелил, он теперь не зависит от женщин никак и никакой блудной страсти в нем нет.

Но гордыня-то осталась. И эта гордыня приводит его к самомнению: «Вот я только помолился, и у меня сразу страсть прошла. Я только две недели походил, у Бога попросил. Вот какой я человек! И теперь у меня никакой страсти нет! А вы все немощные, все ползаете в гное страстей, а я теперь неуязвим для страсти». Хотя на самом деле страстей в тебе полно, просто ты исцелился от некоей очень стыдной для тебя страсти, сжиться с ней никак не захотел, не смог, не получилось. Бог тебя от нее освободил, а гордыня-то в тебе осталась. И вот с этой гордыней нужно бороться. Чтобы бороться с самомнением, человек должен терпеть скорби. Значит, Бог будет посылать скорби.

Ему кажется: «Вот какой я хороший, я поборол страсти. Почему же скорби? Я же теперь не грешу, у меня же нет постыдных страстей. Почему же свалились скорби?» А скорби потому и свалились, чтобы тебя исцелить от самомнения, чтобы ты понял, какой ты беспомощный, жалкий, нетерпеливый, обидчивый на Бога и прочее.

И вот это терпение скорбей будет прямо пропорционально годам, проведенным с гордыней, или годам, проведенным в блуде по причине гордыни. Исцелился ты сразу, а со скорбями будешь бороться лет двадцать. Это неизбежно, потому что эти скорби исцеляют тебя от той гордыни, которой ты болен, от того самомнения, которым ты болен. Страсть больше к тебе не придет, значит – надо терпеть скорби, чтобы вытравить из тебя это многолетнее самомнение.

Записала Инна Корепанова